А Осипов - Откровенный разговор с верующими и неверующими Страница 7

Я с грустью и брезгливостью пишу это теперь, но в том-то и дело, что хотя и не так осознанно, не так четко, но я чувствовал это уже и тогда, в далекие дни между 1928 и 1930 годами.

Я был тогда юношей с пытливым и открытым сердцем... И с этими тревогами души тоже пошел к духовнику моему.

В отношении архиерейских служб он ответил мне, что и сам не любит их, что это, как и многое другое, - ненужная мишура в церкви, просто дурное наследие влияния Византии с ее дворцовым, веками выковавшимся средневековым этикетом и следствие неумного подражания ей. Что это было, может быть, уместно при Иоанне III и Софье Палеолог, в XV веке. Тогда молодая Русь на пути своего объединения использовала в порядке преемства наследие Византии "второго Рима", чтобы выковать свой государственный суверенитет в качестве "третьего Рима". Что действительно за этими службами приходится думать не о боге, а об архиерее. "Но, - сказал мне он, - люди привыкли к этому. Это вошло в плоть и кровь, стало обычаем. Верующие все равно не задумываются над сущностью обрядов. Они простодушно считают, что "так угодно богу", "так отцы и деды спасались", и не надо расшатывать их простодушной веры. Мы живем на земле, мы существа "материально-духовные", и не удивительно, что земная обрядность, по несовершенству нашему, окружает духовные истины церкви".

"Вот, - сказал он еще, - посмотри на иконы!.. Великие мастера красками вкладывали в них высокие идеи, которыми горели их сердца. Но не все способны быть на высоте. И люди, по-своему понимая методы возвеличения, по-земному разменивая высокое на богатое и знатное, заковали великие произведения в золото и серебро риз и окладов, усыпали их драгоценностями, навесили, как в безвкусных мещанских квартирах, разных полотенец, пелен, лент, бумажных цветов - всего, чем увлекаются не по разуму сами... Но обличить их - это значит, нам, понимающим многое, выдернуть почву из-под ног у малых, понимающих мало... Надо воспитывать их постепенно. И они научатся отличать истинное от внешнего..."

Мне, юноше, показалось тогда, при таком толковании обрядов, что вместо моих "но" передо мной раскрывалась еще одна высокая сторона пастырского служения - воспитывать.

И опять-таки не понял я тогда, не сумел разобраться в том, сколько презрения к этим "малым", питающим церковь и ее "пастырей" своими грошами людям крылось в подобном рассуждении.

Лишь десятилетиями позже понял я страшную двойственность такого подхода. Итак: высокие истины - для одних, мишура богослужений - для других. Архиереи - вожди этой высокой истины - лицедействуют... Облачение их, подобное обряду утреннего одевания византийских императоров, превращается в обряд подхалимства и растаптывания человеческого достоинства. Причем, чем выше архиерей, тем шире это растаптывание. Епископу части облачения выносят прислужники, чтецы и иподьяконы, кадит дьякон... И все они бесконечно кланяются, целуют руки, униженно клонят головы, застегивают пуговки, затягивают шнурки на животе и руках стоящего живым идолищем "святителя". Патриарху облачения выносят уже протоиереи и иереи, наглядно демонстрируя иерархию унижения низших чинов высшим. И именуют его уже не "преосвященнейшим", а "святейшим" - в превосходной степени, титулом, который применяется еще разве только к богородице.

А народ смиряйся и молчи... Унижайся... Уничижайся. Христос терпел и нам велел!.. Он "зрак раба приял", чтобы потом воссесть на престоле небесном "одесную отца"... А ты будь рабом всю эту многотрудную жизнь, чтобы когда-нибудь, если грехи на дно не потянут, получить сомнительное блаженство в "царстве христовом" и стать там, где, по учению церкви, и у ангелов сохраняется чиновническая иерархия девяти чинов, на место "спасенного лакея" при каком-либо святом высшего ранга...

"ДОБРОДЕТЕЛИ" СМИРЕНИЯ

Да! Не разобраться было мне во всех этих веками выработанных хитросплетениях. Ведь я не в советской школе учился. Мы не то что Ленина, Маркса, Энгельса, мы Герцена, Добролюбова и Чернышевского не читали. Литература у нас на Достоевском, Льве Толстом и Чехове останавливалась. А все остальное кругом звало вспять. Звало согласным авторитетным хором... А как хотелось стать полезным людям человеком.

- Смирись!.. Не мудрствуй лукаво!.. - сказал мне духовник. И я смирился и сказал свое "да!"

Но умерли ли во мне сомнения?

Нет! Я говорил себе:

"Непонятно! Сомнительно! Но это или искушение сатанинское, или мелкота моего мышления, неспособность понять великие тайны и глубокие истины... Значит, надо еще много учиться, чтобы понять. Надо совершенствоваться, чтобы усвоить... Надо расти, чтобы дорасти..."

Спасение я видел в послушании.

Послушание! В одной древней книге есть рассказ. Был у старца-пустынника ученик. Стар был старец. Но мудр. И вот однажды говорит он ученику:

- Рассади капустную рассаду на грядки. Да помни, сажай как следует: корешками вверх, ростками в землю!

Не осмелился ученик поправить наставника, поклонился, взял благословение на работу и вышел. А сам думает: "Стар мой наставник. Путать начал. Ну, да ладно. Я сделаю все как следует, а его, старенького, волновать не буду!"

Посадил ученик рассаду, вернулся. Старец спрашивает:

- Все исполнил?

- Все! - говорит.

- Корешками вверх посадил?

Изумился ученик:

- Нет, отче... Как полагается. Что же выросло бы у нас, если бы я по твоим словам поступил?!

- Послушание, сын мой! Послушание выросло бы в душе твоей...

Вот на каких, многие века назад выработанных примерах воспитывали меня и мне подобных, готовя из нас будущих "пастырей", солдат церкви, в духе беспрекословного послушания, даже если оно выглядит бессмысленным. Вернее, не солдат, а офицеров, средний комсостав ее. Ибо именно так называет священников церкви в своих "Шести словах о священстве" "святой отец" церкви Иоанн Златоуст (IV век нашей эры), один из главных авторитетов восточного, да и западного христианства.

Итак, я сказал свое "да!".

С этого времени события пошли ускоренным темпом. В РСХД на меня обратили особое внимание, как на будущего пастыря. Меня начали "выдвигать". Я был участником III съезда РСХД в Прибалтике, даже вел на нем "религиозно-поэтический" семинар. Начал сотрудничать в журнале "Православный собеседник", который стал издавать протоиерей Иоанн Богоявленский, и даже успешно полемизировал в нем с католиками... Читал публичные лекции на религиозно-философские темы, регулярно вел беседы в пригороде Таллина Нымме.

Богоявленский начал со мной систематически заниматься и следить за моим богословским чтением. Он же рекомендовал мне читать научно-популярную и художественную литературу.

- Пастырь должен быть разносторонне образованным человеком, тогда только сумеет он удовлетворить запросы и простого и интеллигентного человека. Ты должен быть во всеоружии и богословия, и наук, и литературы, и всех движений, запросов и чаяний современности! - говорил он.

Спасибо ему за внушение. Оно помогло мне не стать узким догматиком. Помогло не оторваться от живой действительности, накапливать знания, которые позже, пусть после многих исканий и колебаний, послужили все-таки для честного пересмотра всех основ моего религиозно-философского мировоззрения.

Читал я в те годы много и жадно. По-прежнему горячо любил естественные науки, изучал историю, преимущественно древнюю и средневековую. Придумывал сказки, одну в РСХД даже инсценировали. Писал стихи.

Гимназию окончил с отличием. Недолгое время отбывал воинскую повинность, но вскоре был освобожден по слабости здоровья.

В университет меня приняли без экзаменов, как отличника, да к тому же проходившего в гимназии латинский язык. В январе 1931 года я стал студентом православного отделения богословского факультета Тартуского университета.

УНИВЕРСИТЕТ. ТЕОРИЯ О ДОСТОИНСТВЕ ХРИСТИАНСТВА И НЕДОСТОИНСТВЕ ХРИСТИАН

Плата за право обучения в университете была довольно высокая, но синод эстонской православной церкви, приняв во внимание мои церковные заслуги лекции, статьи, работу с молодежью, взял эту плату на себя, а общество помощи бедным при таллинском Александро-Невском соборе, как и обещал Богоявленский, дало небольшую стипендию, которая обеспечивала мне скромное, но все же не голодное существование.

Тарту в то время был небольшим городком с сорокатысячным населением. Студенты определяли весь облик города. Они делились на "диких", то есть неорганизованных, на членов обществ и на корпорантов, организованных в своеобразные студенческие, средневекового происхождения ордена. У каждой корпорации была своя форменная шапочка и "краски", то есть ленточки определенных цветов. Белые, общеуниверситетские, и цветные, корпорантские шапочки наводняли город всю зиму. На лето он замирал и засыпал.

Жители Тарту прирабатывали сдачей комнат. Никаких общежитии и других студенческих благ мы не знали. Жители промышляли еще и "домашними обедами" для студентов.