Георгий Гурджиев - Жизнь реальна только тогда, когда Я есть (фрагмент) Страница 7

Только тогда после многих дней очень активного и серьезного размышления я решил использовать для своей цели единственное средство, доступное мне в моем положении.

Я решил посвятить все функции своего внутреннего мира одной цели - как бы то ни было, суметь изложить саму суть всего того материала, на который я пролил свет для блага человечества, в какой-либо описательной форме.

С этим решением, в тот же самый день я начал диктовать. Это было 1 января 1925 года.

Я сказал "диктовать", потому что вначале я был еще настолько слаб, что не мог писать сам, а только диктовать.

С этого самого момента с физическими страданиями, а также ча-сто с моральными страданиями второго ряда, все еще продолжавшимися, я писал и писал, делал изменения и снова писал.

С самого начала, с целью сделать для себя более ясными логическую связь и последовательное развитие идей моего изложения, я установил обычай по вечерам, как дома, так и в поездках, слушать в присутствии других людей чтение вслух того отрывка, над которым я тогда работал.

Этими другими людьми были всегда либо бывшие студенты основанного мной Института, которые по-прежнему оставались со мной, или просто давние последователи моих идей из разных стран, которых я случайно встретил в своих путешествиях, или те, кто, следуя старой привычке, продолжали периодически меня навещать.

Мое положение в то время, как прежде было описано, я констатировал и полностью прояснил для себя уже в сентябре и с тех пор часто думал и думал о нем с тем результатом, что наконец, 6 ноября я пришел к категорическому решению, которое будет описано ниже.

Поэтому теперь после всех моих объяснений, я думаю, уже любой читатель может легко представить себе, какая дилемма встала передо мной, когда, проработав почти три года с невообразимыми трудностями и собираясь уже умереть спокойно, я определенно и ясно понял, без всякого сомнения, что из этих моих писаний люди, которые не знали меня лично, не смогут понять абсолютно ничего.

Мое категорическое решение, к которому я пришел 6 ноября 1927 года, состояло в следующем:

Мобилизовать все способности и возможности всего моего существа, как приобретенные мной самим, так и наследственные, и до момента прихода следующего нового года, а это момент моего появления на Земле Бога, открыть какое-либо возможное средство к удовлетворительному выходу из этой ситуации.

В случае неспособности найти такое средство, вечером последнего дня старого года, начать уничтожение всех моих писаний, рассчитав время так, чтобы в полночь вместе с последней страницей уничтожить и себя самого.

Начиная с этого дня, стараясь внешне жить и работать так же, как и прежде, так чтобы мое необычное состояние не было замечено окружавшими меня людьми, я направил свои мысли единственно на этот вопрос -- как выбраться из моей отчаянной ситуации.

Поскольку мое намеренное мышление об этом было очень напряженным, через день или два все мысли, возникавшие во мне автоматически, также начинали течь исключительно в связи с этим вопросом.

Время шло... Приближались Рождественские каникулы.

Поглощенный внутренне все время этими мыслями, я стал заметно худее и слабее, и что еще хуже, в дополнение к этому, вновь почему-то начали проявляться во мне последствия моих прежних болезней, подцепленных за много лет до этого.

Я очень хорошо помню, как однажды в этот период, будучи физически изнуренным до изнеможения, только что окончив опасный спуск в автомобиле по обледеневшему перевалу в Пиренеях, сидя в каком-то провинциальном убогом кафе, я укоризненно задал себе следующий вопрос:

"Что сейчас, конкретно, было бы необходимо мне сделать, чтобы, во-первых, я сам мог быть полностью удовлетворен моим писанием и, во-вторых, чтобы создать полностью соответствующие условия для его распространения?"

На этот конкретный вопрос я, осушив огромное количество рюмок местной "прелести" под названием арманьяк, и после достаточно Долгого и серьезного размышления, сформулировал для себя следующий ответ:Оба эти полностью удовлетворяющих меня желания могли быть исполнены, если бы были осуществлены три весьма определенные условия.

Первое, чтобы я переписал заново все мои писания, но в новой форме, которую я теперь понял.

Второе, и параллельно с этим, чтобы я изучил и со всех сторон прояснил для себя детали некоторых все еще для меня неизвестных и очень глубоких вопросов общей психики человека и использовал эту информацию в моих писаниях.

И третье, чтобы была возможность во время этого периода, пока я выполняю все это, обновления моего физического тела и моего духа до такой степени, чтобы, когда мои писания будут закончены, я мог бы управлять распространением их сам, с той энергией и настойчивостью, которые были свойственны мне в моей юности.

В тот же самый день, продолжив свою поездку и поглощенный своими фантастическими мыслями, я рассчитал, между прочим, что для изучения упомянутых неизвестных данных об обычной душе человека и для изложения моих писаний в новой форме потребовалось бы примерно не менее семи лет.

Кстати, можно заметить здесь, что в связи с этим моим вычислением этого периода в семь лет во мне даже возникло по отношению к самому себе ироническое чувство, и с этим чувством я подумал следующее:

Разве не любопытно было бы, если бы я действительно прожил еще семь лет и закончил за этот период все, что наметил?

Если это на самом деле произойдет, тогда, в дополнение ко всему, что будет завершено, я буду обладать по крайней мере одним превосходным и экстраординарным примером для детального практического доказательства закономерности появления следствий, происходящих из космического закона "семеричности", который

теоретически объяснен мною достаточно подробно в моих писаниях.

За день до Рождества я, уже очень усталый и измотанный до последней степени - как постоянным активным мышлением, так и непрерывной ездой в автомобиле, вернулся в свой дом в Фонтенбло.

Выйдя из автомобиля, я не пошел сразу лечь в постель, как уже привык делать, но вместо этого пошел в сад в надежде, что, может быть, там в тишине под влиянием знакомого и уютного окружения, я смогу немного расслабиться.

Пройдя, пошатываясь, небольшое расстояние по дорожке, я, будучи очень уставшим, сел на первую же скамейку, до которой дошел.

Случилось так, что я сел на ту самую скамейку, на которой, в первый год моего писания у меня была привычка часто сидеть и работать.

В то время часто приходили ко мне и садились рядом со мной на эту скамейку по обеим сторонам от меня два моих близких существа, единственно близких моему внутреннему миру.

Одна из них, всегда обожаемая мной, была моя старая мать, а другая, моя единственно и искренно любимая жена.

В настоящее время обе эти женщины, единственно близкие моему внутреннему миру, мирно покоятся рядом друг с другом на кладбище, которое для них, так же как и для меня, находится в совершенно чужой стране.

Первой умерла, от продолжительной болезни печени, моя мать; несколько месяцев спустя, от самого ужасного современного бедствия, болезни рака, ушла моя жена.

Эта страна Франция, между прочим, которая явилась последнимместом успокоения для этих двух существ, единственно близких мне, но которая в действительности совершенно чужая моей природе, остается в моих чувствах, только по этой причине, как бы моей родной землей.

И вот, когда я сидел на этой скамейке и почти механически наблюдал знакомое окружение, во мне, по ассоциации идей, стали всплывать различные переживания, которые я имел в этом самом месте.

Вдруг я вспомнил и представил себе, как будто наяву, картину, которую часто видел в короткие периоды отдыха от моего активного размышления.

А именно, картину того, как с левой стороны от меня в компании двух павлинов, кота и собаки медленно шла по тропинке моя незабвенная старая мать.

Здесь невозможно не рассказать об отношении между моей матерью и упомянутыми животными, поскольку оно было на самом деле необычным в жизни современных людей.

Эти четыре столь разных по характеру животных всегда заранее точно знали, когда выходила моя мать, и, собравшись около двери ее дома, ожидали ее появления, а после этого, куда бы она ни шла, чрезвычайно "степенно" сопровождали ее.

Всегда кот шел впереди, два павлина по бокам и собака сзади.

Обычно, когда моя мать выходила из дома, который был назван "Le Paradou", и следовала в направлении меня, из своего дома, называвшегося "Le Prierre", выходила и шла ко мне моя жена.

Обе шли, опираясь на трости, и обе были сгорблены.

Я должен признаться, что согбенная фигура первой не трогала меня так сильно, потому что я считал это и принимал как нормальный удел каждого человека в почтенном возрасте.

Но с искривленной позой второй я был совершенно не способен примириться; каждый раз, когда я замечал ее, во мне поднималось чувство протеста и мое сердце колотилось, как у резко остановленной лошади.