Ольга Иженякова - Великая сила молитвы Страница 7

А потом она пришла в редакцию со своим термосом, сырниками и флаконом альмагеля. Тут же пояснила, по голосу у меня определила начало простуды и (возможного!) обострения гастрита. Вот он врач от Бога!

Мы сразу сдружились. С тех пор моя жизнь во многом качественно изменилась. На завтрак я стала пить настой овса, в моем рационе появилась гречка. На ужин стал обязательным стакан кефира. Она охотно рассказывала о человеческом организме, природе заболеваний, знала, чем заменить дорогие лекарства.

Но кроме энциклопедических познаний это был еще очень интересный живой человек и, как оказалось, с большим сердцем. Как-то обмолвилась, что помогает своей бывшей начальнице, прикованной к постели. Привычно задаю вопросы, и вырисовывается картина…

Жила-была руководительница облздрава. Хорошо так жила. Дочь замуж выдала в Грузию и построила ей там трехэтажный особняк. Грузия в советское время и сейчас – это по большему счету два разных государства. И если нынче народ в большинстве своем за благо считает уехать оттуда в некогда проклинаемую Россию, то тогда все было ровно наоборот. Сына хорошо устроила в какое-то московское министерство. Но доброта и щедрость, оказалось, распространялась на узкий круг людей. Подчиненных государственная дама держала, что называется, в «черном» теле. Главные врачи перед встречей с ней за неделю принимали успокоительное. А если из Минздрава приходила бумажка о присвоении тому или иному доктору звания заслуженного, которую он, может быть, всю жизнь дожидался, могла вызвать его «на ковер», задать какие-то вопросы и по настроению порвать тут же. Но мне больше запомнился другой случай, как пришла она к Розалии Иосифовне в косметологию, а та как раз готовила крем-маски из выписанных не то московской парфюмерной фабрикой, не то питерской – тогда ленинградской – косметических средств. Порции маленькие. Пациентки на эти маски записывались за полгода, и то не на всех хватало, а так, кому посчастливилось. «Везло» же обычно первой полусотне, что для единственной косметологии в областном центре – капля в море. А женщины, как известно, хотели быть красивыми всегда, даже Нефертити – доказано – тщательно следила за кожей лица, чего уж тут говорить о наших современницах.

Начальница посмотрела на смесь в бидоне и попросила ей аккуратно расфасовать и упаковать …все. На недоуменный вопрос косметолога, куда, мол, столько, пояснила: «У меня на ногах кожа жесткая».

Дальше я про нее многое упущу, поскольку она в моем повествовании является героиней второго плана. Ограничусь тем, что с наступлением девяностых вернулась разведенная дочь из Грузии с детьми, сына за что-то уволили, и, как обычно поступают москвичи, не желающие работать, стал он жить на аренду жилья, а сам перебрался к маме. Повисли все они бременем на шее пенсионерки, как оказалось, с редким заболеванием, быстро «съевшим» все сбережения.

В общем, к моменту нашего знакомства с Розалией Иосифовной выяснилось, что она единственная, кто посещает бывшую руководительницу, и та ей несказанно рада, поскольку не будь этих визитов, ее внуки не видели бы сладостей.

Как человек с менталитетом журналиста, я все же поинтересовалась у своей подруги, а мы тогда уже крепко сдружились, помогла ли ей чем-нибудь начальница за тридцатипятилетнее время работы? Она задумалась. Я стала задавать наводящие вопросы:

– Может, пособила получить звание заслуженного врача?

– Нет.

– Получить квартиру?

– Нет.

– Направляла в интересные загранкомандировки?

– Нет. Только в Москву на научную конференцию, я там выступила с докладом о применении жидкого азота в лечении кожных заболеваний, и тут же мою идею украли. Пронырливые московские коллеги на основании моих наблюдений сделали диссертацию, при этом даже ссылки на мое исследование не указали, хотя все идеи, цифры мои.

– Вы к кому-нибудь обращались после того, как узнали о плагиате?

– Ну да. К ней, руководительнице облздрава, оказалось, она уже была в курсе. Мне посоветовала сидеть тихо и «не рыпаться», иначе с главврачей уберет меня в два счета, а я такой путь прошла: и роды принимала, и выхаживала недоношенных детей, и операции делала, кожные заболевания освоила, когда мне было сильно за сорок…

– Вы не видите здесь никакой связи.

– Оленька, я же давала клятву Гиппократа. А сейчас она в беде, и кроме меня, ей помочь некому. Представляешь, ее даже собственные дети ненавидят.

Мне вспомнилась мученица Елизавета Федоровна, которая пришла к убийце своего мужа Ивану Каляеву в тюрьму и передала ему Евангелие со словами прощения. Конечно, подвиг этих женщин несоизмерим. «Но разве Розалия Иосифовна, – подумалось мне, – не способна на чудо всепрощения?» Объединяло этих женщин еще и то, что они обе немки.

Мало-помалу стали выявляться и другие случаи бескорыстной помощи чудо-врача. О себе и своих близких умолчу, позвонить в любой момент и спросить совета к этому времени считалось у нас делом вполне обычным. Сейчас даже представить сложно, сколько стоят подобные консультации, которые мы получали за «спасибо».

Иногда я приходила к ней в гости, и мы за бутылочкой хорошего вина подолгу сидели, разговаривали, постепенно переходя к песням и частушкам, благо последние я могла на ходу сочинять.

В одно из таких застолий я предложила моей подруге покреститься в нашей православной церкви. Руководствовалась я по тогдашнему обычаю соображениями весьма примитивными: если нам здесь хорошо, то там мы можем попросту не встретиться, ибо я христианка, а она лютеранка. И это неправильно. Она обещала подумать. Потом я какой-то тост произнесла и, кажется, о своем предложении забыла.

Жизнь молодой женщины, тем более моей профессии, до отказа наполнена разными событиями, порой даже не успеваешь им оценку дать – хорошие они или плохие. А бывает так, что со временем ты полностью меняешь к ним отношение.

Я упустила тот момент, когда она заболела. Помню, стоял декабрь, и было очень холодно, я пришла навестить и впервые увидела ее волосы седыми, до этого она их всегда тщательно красила. Болезнь показала ее истинное лицо, с чертами благородства и какого-то высшего знания. Она привычно суетилась, угощая меня. А потом села и неожиданно произнесла:

– Ты знаешь, Оленька, я раньше думала принять православие, но не решалась. А тут посмотрела на тебя и твое окружение и поняла, что только вера вас по-настоящему скрепляет, ведь это же больше, чем дружба. Вы в любое время звоните друг другу, вместе ездите в разные места, и вам всегда интересно, но больше всего ценно в вас то, как вы разные беды переносите. Вера – это самое ценное в человеке. Когда она есть, он похож на дорогой бриллиант и в нем чувствуется связь со всеми святыми, мучениками, предками. А еще она очень помогает. Православному потеряться практически нельзя… а вот о других я сказать то же самое не могу, хотя за свою жизнь кого только не лечила. Мне неудобно просить, но сейчас, когда я больше двух месяцев не выхожу из дома, я поняла, что если и протяну еще какое-то время, то только с верой во Христа, и уходить мне будет не страшно. Как медик, я знаю, продержусь не больше трех месяцев, а если стану христианкой, Господь мне дни может продлить до года и больше. В моей практике такие случаи были.

Сказать, что я была потрясена, ничего не сказать. Вдруг стало плохо. Когда писатель пишет, что мир рушится, это означает, что люди, вещи и события становятся другими или исчезают вовсе. И это больно. Перемены – это когда болит, впрочем, настоящие муки тогда были еще впереди.

Стало меняться все вокруг. То, что раньше казалось простым, сделалось вдруг непростительно сложным. Несколько раз крещение откладывалось по причине обострения болезни и занятости священников. Я злилась, суетилась, жаловалась, еще не понимая, что сражаюсь не с конкретными фигурами, а с представителями другой реальности.

Но Бог милостив. В день Спиридона Тримифунтского священник добрался-таки до квартиры, в которой тихо угасала жизнь. Как оказалось, молодой батюшка в прошлом был студентом мединститута, он даже шутливо примерил медицинскую шапочку и нашел, что она ему не идет, когда ее носил – был безбородым и безусым…

Я, плотно закрыв дверь, ушла в другую комнату, но коврик оказался прижатым, и дверь в самый сокровенный момент исповеди распахнулась, и, побежав закрывать ее, я услышала:

– Вы аборты делали?

– Да, а как же…

– Прости Господи…

– Ну знаете, – продолжала собеседница, – я недолго абортировала – года четыре. Это тысяч восемь примерно, мы три раза в неделю оперировали – понедельник, среда, пятница. Потом я сказала: все, не могу больше, пошлите меня переучиваться на кого-нибудь, только бы лечить, а не убивать, лечить какие угодно болезни, тогда мне разрешили поменять квалификацию, решили, что я немного того, я же некоторых пациенток отговаривала от этого шага, а это для советского врача непростительно.