Иоанн Златоуст - Толкование на Евангелие от Иоанна Страница 72

3. Видишь ли, какое здесь равенство открывается, с тем только различием, что один – Отец, а другой – Сын? Слово: даде одно только и выражает различие, а во всем прочем показывается равенство и единение. А отсюда ясно, что Он делает все с такою же властию и силою, с какою Отец, и ни от кого иного не заимствует Своей силы. Он так же имеет жизнь в Себе, как и Отец. Потому и далее тотчас присовокупляет такие слова, из которых можем уразуметь и предыдущие. Какие же именно? И область даде Ему и суд творити (ст. 27). Но для чего Он так часто повторяет о воскресении и суде? Якоже, говорит, Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит. Опять: Отец не судит никомуже, но суд весь даде Сынови. И еще: якоже Отец имать живот в Себе, тако даде и Сыновы жывот ыметы в Себе. Также: услышат глас Сына Божыя ы услышавше ожывут. И здесь опять: и область даде Ему ы суд творыты. Для чего же Он так часто касается этих предметов, то есть суда, жизни и воскресения? Потому, что это больше всего может подействовать и на самого несговорчивого слушателя. Кто убежден, что воскреснет и даст тогда отчет во грехах своих, тот, хотя бы и не видел никакого другого знамения, по одному этому убеждению скоро обратится и постарается умилостивить Судию своего. Яко Сын Человечь есть, не дывытеся сему (ст. 27, 28). Павел Самосатский не так читает это место, а – как? Область даде Ему суд творыты, яко Сын Человечь есть. Но такое чтение не имеет никакой последовательности. Он не потому получил суд, что Он человек; иначе, что препятствовало бы и всем людям быть судьями? Но потому Он есть Судия, что Он – Сын неизреченного Существа. Поэтому и надобно читать так: яко Сын Человечь есть, не дывытеся сему. Так как слушателям могли казаться слова Его не совместными, потому что они почитали Его не более как простым человеком, а между тем слова Его были выше человека, даже выше Ангела, и только одному Богу могли быть свойственны, то, разрешая такое недоумение, Он и присовокупляет: не дывытеся, яко Сын Человечь есть: яко грядет час, в оньже всы, сущыы во гробех, услышат глас Его, ы ызыдут сотворшыы благая в воскрешеные жывота, а сотворшыы злая в воскрешеные суда (см.: ст. 28–29). Но почему Он не сказал так: «не дивитеся, яко Сын Человечь есть; Он есть вместе и Сын Божий», – а упомянул о воскресении? Он уже высказал это выше: услышат глас Сына Божыя. А что здесь умолчал об этом, не удивляйся. Говоря о таком деле, которое свойственно Богу, этим самым дает слушателям основание заключать, что Он есть и Бог, и Сын Божий. Если бы Он часто повторял это, то слушателям это надоело бы, а доказывая то же самое чудными делами, Он делал учение Свое не столь ненавистным. Так и те, которые составляют умозаключения, положив известные основания, твердо доказывающие искомую истину, часто не выводят из них заключения, а, чтобы более убедить в том слушателя и одержать более блистательную победу, предоставляют самому противнику вывести надлежащее заключение, так что присутствующие при этом тем более соглашаются с ними, когда противники произносят суд против самих себя. Далее Христос, упоминая о воскресении относительно Лазаря, умолчал о суде, – потому что не для суда воскрес Лазарь; а говоря о всеобщем Воскресении, присовокупил и то, что сотворшии благая изыдут в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда. Подобным образом Иоанн убеждал слушателей напоминанием о суде и тем, что иже не верует в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем (3, 36). Так и Сам Христос говорил Никодиму: веруяй в Сына не будет осужден, а не веруяй уже осужден есть (3, 18). Так и здесь Он упоминает о суде и наказании за злые дела. Выше Он сказал: слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя на суд не приидет; а чтобы кто не подумал, будто это одно достаточно для спасения, Он касается и дел жизни и говорит: сотворшии благая изыдут в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда. Но так как Он сказал, что Ему даст отчет вся вселенная и все воскреснут по гласу Его, – дело новое и необычайное, которому и ныне еще многие не верят, даже из людей по видимому верующих, не говоря уже о тогдашних иудеях, – то послушай, как Он это объясняет, снисходя опять к немощи слушателей. Не могу, говорит, Аз о Себе творити ничесоже. Якоже слышу, сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца (ст. 30). Немалое уже доказательство воскресения Он дал и в том, что исцелил расслабленного; поэтому и не прежде стал говорить о воскресении, как совершив исцеление, – такое дело, которое было не слишком далеко от воскресения. Также и о суде намекнул тогда, сказав после исцеления тела: се, здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (5, 14). Но Он предвозвещает здесь вместе о воскресении и Лазаря, и всей вселенной; а предрекая о двух этих воскресениях, о Лазаревом, имевшем вскоре совершиться, и о всеобщем, имевшем быть впоследствии, спустя долгое время, Он уверяет в первом исцелением расслабленного и самою близостию этого события, когда говорит: грядет час, и ныне есть, а в истине последнего убеждает воскресением Лазаря, как бы представляя пред глаза еще несбывшееся посредством уже случившегося. Видно, что так Он и во всех случаях делал, то есть соединял вместе два или три предсказания и чрез исполнение одного удостоверял в других, будущих событиях.

4. Впрочем, сказав и сделав столь великие дела, Он тем еще не довольствуется; но, так как слушатели Его были еще слишком немощны, Он и последующими словами сокрушает их упорство, говоря так: не могу Аз о Себе творити ничесоже. Якоже слышу, сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца. Слова эти могли и казаться странными и несогласными с пророками, которые говорили, что Бог есть Судия всей земли, то есть рода человеческого (так Давид повсюду проповедует, говоря: Господь судит людем правостию (см.: Пс. 95, 10), и еще: Бог судитель праведен, и крепок, и долготерпелив (7, 12); также и все другие пророки и Моисей; а Христос говорил: Отец не судит никому же, но суд весь даде Сынови); итак, это могло смутить тогдашнего слушателя – иудея и внушить опять мысль, что Он – богопротивник; поэтому Он здесь весьма снисходит в слове о Себе, настолько, насколько требовала немощь иудеев, чтобы совершенно искоренить такое пагубное мнение, и говорит: не могу Аз о Себе творити ничесоже, то есть ничего странного, богопротивного, такого, чего не хочет Он, вы не увидите в Моих делах и не услышите в словах. Как прежде, сказав: яко Сын Человечь есть, Он тем показывал, что они считали Его простым человеком, так и здесь присовокупляет подобные слова. Как выше Он говорил: еже вемы, глаголем, и еже видехом, свидетельствуем (3, 11), и евангелист Иоанн: еже виде и слыша, сие свидетельствует; и свидетельства Его никтоже приемлет (3, 32), и в том и в другом месте разумея ведение точное, а не просто одно слышание и видение; так и здесь, говоря о слышании, выражает только то, что Он не может желать ничего иного, кроме того, чего хочет Отец. Только Он не сказал этого так ясно (потому что они, услышав это прямо, не стерпели бы), но – как? Весьма смиренно и по-человечески: якоже слышу, сужду. Он не говорит также здесь о научении, не сказал: якоже научаюсь, но: якоже слышу, и не потому говорит так, будто бы нуждался в слушании, – Он не только не имеет нужды учиться, но и слушать, – но выражает этим единомыслие (с Отцом) и тожество суда. Таким образом, слова Его означают следующее: Я так сужу, как бы и Сам Отец судил. Затем присовокупляет: и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца. Что Ты говоришь? Стало быть, Ты имеешь волю, отличную от воли Отца? А в другом месте Ты сказал: якоже Аз и Ты едино есмы; и еще, говоря о единстве воли и единомыслии: да и тии в Нас едино будут (17, 22, 21), то есть верою в Нас. Видишь ли, как то, что кажется наиболее уничиженным, скрывает в себе высокий смысл? А этим Он дает разуметь вот что: не иная есть воля Отца и иная у Меня; но как одной душе принадлежит и одно хотение, так и у Меня с Отцом. Не удивляйся, что Он говорит о таком единении с Отцом. Павел употребляет такой же пример и относительно Духа, когда говорит: кто весть от человек, яже в человеце, точию дух человека, живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. 2, 11). Итак, Он говорит только вот что: нет у Меня хотения иного, отдельного от Отца, но чего Отец хочет, того и Я, и чего Я хочу, того и Он. Потому как Отцу никто не может противоречить, когда Он судит, так и Мне; суд тем и другим произносится с одною и тою же мыслию. А что Он беседует об этом человекообразно, и этому не удивляйся: ведь иудеи еще считали Его простым человеком. Поэтому в подобных случаях надобно обращать внимание не только на слова Его, но иметь в виду и понятия слушателей, и принимать слова Его как приспособление к их понятиям; иначе может произойти много нелепых последствий. Вот смотри, – Он говорит: не ищу воли Моея; следовательно (можно бы подумать), у Него воля иная (чем у Отца) и притом гораздо несовершеннее, и не только несовершенна, но и не столь благотворна, так как, если бы она была спасительна и согласна с волею Отца, то почему Ты не ищешь ее? Люди по справедливости могли бы говорить это, потому что они имеют много желаний, не согласных с волею Божией; а почему это говоришь Ты, во всем равный Отцу? Такие слова, можно сказать, несвойственны даже человеку совершенному и распявшему самого себя. Если Павел так сочетал волю свою с волею Божиею, что сказал: живу не ктому аз, но живет во мне Христос (Тал. 2, 20), то как Владыка всяческих мог сказать: не ищу воли Моея, но воли Пославшаго Мя, как будто они различны? Итак, что же означают слова Его? Он ведет речь по-человечески и приспособляется к понятиям слушателей. Как в предыдущей беседе Он употреблял выражения то богоприличные, то человекообразные, так и здесь делает то же самое и говорит как человек: суд Мой праведен есть. А откуда это видно? Яко не ищу воли Моея, но воли Пославшаго Мя. Как между людьми тот, кто чужд самолюбия, не может быть обвиняем в неправости суда, так и Меня ныне вы не можете упрекать в этом; кто хочет делать по-своему, того справедливо могут подозревать другие, что он по этой причине нарушает справедливость; а кто не имеет в виду своей воли, тот какую может иметь причину судить несправедливо? Таким же образом рассуждайте и относительно Меня, потому что если бы Я говорил, что Я не от Отца послан и славу дел Своих не относил к Нему, то, может быть, кто-нибудь из вас и справедливо подозревал бы, что желаю только Себя Самого прославить и говорю не истину. Если же дела Мои Я вменяю и усвояю другому, то почему и по какому побуждению вы стали бы наводить подозрение на слова Мои? Видишь, к чему Он приводит слово и как доказывает правость Своего суда? – Тем, что и всякий другой стал бы говорить в свою защиту. Видишь, как ясно становится то, что я часто говорил? Что же такое я говорил? То, что крайнее смирение в словах, оно-то наиболее и внушает людям здравомыслящим не уничижать смысла изречений так, как по первому взгляду представляется, а в разумении их восходить на высоту заключающихся в них мыслей. Таким образом, это смирение в словах мало-помалу и удобно, и пресмыкающихся долу возвышает горе́. Итак, имея все это в виду, не будем, убеждаю вас, оставлять без внимания изречения, но будем тщательно исследовать всё и везде обращать внимание на причину сказанного. Не будем думать, что для нас достаточным извинением может служить наше незнание и простота; Христос заповедал нам быть не только простыми, но и мудрыми. Поэтому с простотою позаботимся соединить и благоразумие, как в учении, так и в делах жизни; будем судить сами себя здесь, да не с миром тогда осудимся. И в отношении к рабам своим будем такими, каким желаем иметь к себе самим Господа нашего. Остави нам, говорим мы, долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим (Мф. 6, 12). Знаю, что оскорбленная душа нелегко переносит оскорбления; но если подумаем, что прощением обиды мы делаем добро не столько оскорбившему, сколько себе самим, то легко извергнем из себя яд гнева. И тот, кто не простил должнику своему ста динариев, обидел не собрата своего, но себя самого сделал должником тысячи талантов, которые прежде были прощены ему Таким образом, когда мы не прощаем другим, то не прощаем самим себе. Будем же не Богу только говорить: не помяни согрешений наших, но и самому себе пусть каждый говорит: да не помянем согрешений собратий наших против нас. Ты сам первый судия твоим делам, а потом уже судит их Бог. Ты пишешь себе закон прощения и наказания и изрекаешь себе приговор того или другого; таким образом, от тебя зависит – помянет ли или не помянет Бог грехи твои. Потому и Павел заповедует прощать, аще кто на кого имать поречение (Кол. 3, 13), да и не просто прощать, а так, чтобы и следов (гнева) не оставалось. И Христос не только не поставил на вид грехи наши, но и не воспомянул о том, что мы согрешили, и не сказал: ты согрешил в том и в том, а простил и уничтожил рукописание, не вменив нам преступлений, как изъяснил это Павел (см.: Кол. 2, 14). Так будем поступать и мы, и изгладим всё из нашей памяти; разве что-либо доброе сделано оскорбившим нас – это одно и будем помнить. А если он сделал что-нибудь оскорбительное и враждебное, то оставим это и изгладим из памяти, так чтобы не осталось и следов. Если же от него не было нам ничего доброго, то тем больше нам награды, больше хвалы, если мы прощаем. Иные изглаждают грехи свои бдениями, лежанием на земле и бесчисленными подвигами; а ты можешь уничтожить все согрешения свои гораздо более легким способом – непамятованием зла. Для чего же ты поднимаешь меч на самого себя, подобно беснующимся и сумасшедшим, и лишаешь себя будущей жизни, тогда как надобно всеми способами достигать ее? Если настоящая жизнь так вожделенна, то что сказать о той, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания? Там уже не надобно ни бояться смерти, ни опасаться потери тамошних благ. Блаженны, и преблаженны, и многократно блаженны те, которые сподобились этого блаженного жребия; напротив, несчастны, и пренесчастны, и неисчетно несчастны те, которые сами себя лишают блаженства. Да что же, скажут, может доставить нам такую жизнь? Послушай, как Сам Судия беседовал об этом с одним юношею. Когда юноша спросил: что благо сотворю, да имам живот вечный? (Мф. 19, 16), – тогда Христос, напомнив о заповедях закона, остановился на любви к ближним. И, может быть, теперь кто-нибудь из слушателей, подобно тому богачу, скажет: и мы все то сохранили: не крали, не убивали, не любодействовали. Но того еще не можешь ты сказать, что ты и ближнего возлюбил, как должно любить. Ты, например, или позавидовал кому-нибудь, или позлословил, или не помог обиженному, или не поделился собственностию, а следовательно, и не возлюбил ближнего. Но Христос заповедал не это только, а и еще нечто другое. Что же такое? Продаждь, говорит, имение твое и даждь нищим; и гряди в след Мене (Мф. 19, 21). Последованием называет Он подражание Ему в делах. Чему же мы научаемся отсюда? Во-первых, тому, что не имеющему всего этого невозможно достигнуть преимуществ будущего жребия. Когда юноша сказал, что он сделал все, тогда Христос, как бы недоставало еще чего-то важного для полного совершенства, говорит ему: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое и даждь нищим; и гряди в след Мене. Итак, во-первых, этому мы должны научиться. Во-вторых, видим, что юноша сам себя обличил в пустом самодовольстве; ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего? Значит и то (что исполнил заповеди) он говорил несправедливо. Итак, будем исполнять то и другое; постараемся расходовать наше имущество так, чтобы приобрести Небо. Если иной за житейское величие часто отдает все свое имущество, величие, которое останется здесь и даже не может продолжаться немного времени, так как многие еще задолго до смерти лишались власти, другие за нее платили иногда самою жизнию, и все же, несмотря на это, жертвуют за нее всем, – если, говорю, ради этого люди так много делают, то можно ли быть несчастнее нас, для славы нескончаемой и неотъемлемой не уделяющих даже малости, не желающих отдать и того, что чрез немного времени должны же будем здесь оставить? Какое безумие – не хотел добровольно отдать и взять с собою то, чего можем лишиться против воли? Ведь если бы нас вели на смерть, а потом предложили избавиться от смерти ценою всего нашего имущества, мы, конечно, почли бы это за милость; а теперь, когда мы увлекаемся по пути в геенну и могли бы избавиться от нее, пожертвовав половину имения, мы соглашаемся лучше подвергнуться мучению и хотим удержать у себя то, что нам не принадлежит, и таким образом теряем истинно нам принадлежащее. Какое же оправдание будем мы иметь, какое прощение, если нам проложен столь удобный путь к жизни, а мы носимся по стремнинам, идем путем бесплодным, лишая себя всего и здесь, и там, тогда как могли бы верно приобрести всё и там, и здесь? Так если не прежде, то по крайней мере теперь образумимся и, пришедши в себя самих, будем употреблять настоящие блага как следует, чтобы удобнее получить и будущие, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.