Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг Страница 73

Царь и патриарх говорили друг другу положенные речи. На особо торжественных пирах Иоасаф сидел по правую руку от Михаила Федоровича. В праздники государь присутствовал на богослужениях и участвовал в шествиях. Патриархам восточным Михаил Федорович сообщил, что «освященным собором… избран и законно поставлен великия Российския церкви патриархом… муж благоразумный, правдивый, благоговейный и наученный всякой добродетели» [193].

Иоасафа не было нужды необыкновенно именовать «великим государем», и он довольствовался традиционным «великим господином святейшим патриархом». В годы гражданского и внешнего мира архипастырь не вступался в государственные дела и имя его не писалось в грамотах подле имени царского.

Макарий, на мой взгляд, напрасно считает умалением значения патриарха отсутствие его имени в грамотах, связанных с посылкой священников в Сибирь, «потому что в Сибири, — по словам государя, — попов надобно много». Освоение Сибири всегда было делом более царским, чем патриаршим, и даже всевластный Филарет допускал, чтобы документы относительно тамошнего духовенства подписывались либо совместно с государем, либо одним царем.

Другое дело, что сам Иоасаф по натуре был более церковнослужителем, чем «деятелем». Он, например, не «свидетельствовал» книги Печатного двора, издававшиеся по–прежнему «повелением» царя и «благословением» патриарха. Такое невнимание начальства стало подлинным благословением для русского книгоиздания. За шесть лет патриаршества Иоасафа вышло больше книг, чем за четырнадцать лет прилежных трудов Филарета.

Небезызвестный Василий Федорович Бурцев, по чину всего лишь подьячий Патриаршего двора, осмелился даже ставить на изданиях свое имя и, между прочим, одарил россиян первой печатной «Азбукой». В свою очередь, царь почти вдвое увеличил число печатных станов и указал собирать по всей стране, по храмам и монастырям, старинные рукописи, потребные для исправления книг (1640 г.). Столь же тщательно выбирались «гораздые грамоте» монахи для дел издательских.

Нельзя видеть «умаление» патриаршего звания и в том, что царь самолично начал избавляться от духовных лиц, давно позоривших свой сан, но твердо защищенных добрым Филаретом. Так, на Суздальского архиепископа Иосифа–Иезекииля Курцевича горожане жаловались еще в 1630 г.: его люди в полночь ограбили несколько дворов и вообще «от насильства и грабежу архиепискупля» не было житья в Суздале и даже в Шуе.

Михаилу Федоровичу долго приходилось класть под сукно, чтобы не обижать отца, сообщения о налогах и притеснениях обласканного Филаретом украинского выходца. Как Иосиф, так и попы его, «стакавшись с архиепископскими наместниками, с иноземцами ж киевлянами», превзошли «по мзде и накупу» сами московские власти. Этого нельзя было терпеть, но приходилось.

Весной 1634 г. царь своею грамотой сослал Иосифа в Сийский монастырь под крепкий начал, «чтоб его в чувство привести». Архиепископ был удален с епархии «за безчинство, что он живет не по святительскому чину, делает многие непристойные дела». В права патриарха царь и здесь не вступился. 20 стрельцов охраняли узника, но сан архиепископа был неприкосновен, как и его право на исповедь и причастие.

Что означали слова о жизни «не по святительскому чину», выяснил патриарх Иоасаф на соборе в начале сентября 1634 г. Филаретов ставленник был сам не крещен по–московски (троекратным погружением) и сообщников крестить не велел, широко пропагандировал сотворение злых дел «разбойническим обычаем», ел мясо в пост — с жившей при нем блудницею.

О других делах Курцевича на соборе не стали говорить «во избежание соблазна». Но и сказанного было достаточно для лишения его святительского сана и ссылки на Соловки с церковным проклятием [194].

Царским, но не патриаршим указом сослан был в Сийский монастырь в 1636 г. архимандрит Новгородского Хутынского монастыря Феодорит. Обстоятельства дела неизвестны, однако, судя по тому, что Феодорита повелевалось держать на цепи и в железах, обвинение было весьма серьезным.

Возможно, оно было связано с походом, объявленным Михаилом Федоровичем против монашеского неблагочиния. В том же 1636 г. царь гневно писал, что ему «ведомо учинилось: в Соловецкий монастырь с берегу привозят вино горячее (водку. — А. Б.),и всякое красное немецкое питье, и мед пресный», а подверженные соблазнам монахи держат власть и избирают в начальники исключительно своих «потаковщиков».

А вот что писалось царской грамотой в Обнорский монастырь. «Ведомо нам учинилось, — диктовал государь, — что в… монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и братчинам ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют, и всякое нестроение чинится» [195].

Надобно, однако, отметить, что в том же 1636 г. и патриарх Иоасаф проявил необычную активность в борьбе с традиционными церковными прегрешениями. Сказать уверенно, кому принадлежала в данном случае инициатива, мы не можем. Ясно одно: светская и духовная власти выступили вполне бесполезно, хотя патриарх, к чести его, не попытался вводить в веселую монашескую жизнь на Руси не свойственное ей греческое угрюмство. Он взялся за «нестроение» в храмах столицы.

«Память» Иоасафа поповским старостам от 14 августа 1636 г. очень напоминает аналогичные увещевания патриарха Иова как по форме, так и по содержанию. Несколько десятилетий не отменили небрежности в чтении и пении на много голосов одновременно и других проверенных временем способов приспособить службы, особенно воскресные, к потребностям горожан.

Судя по «Памяти», священники продолжали служить быстро и в удобное прихожанам время. В свою очередь, прихожане упорно считали храмы местом общения не только с Богом, но и друг с другом. Что касается прихожанок, то молодые пономари, по словам Иоасафа, как и во времена Иова, оставались без жен.

Для искоренения этих «злых нравов» патриарх требовал почаще зачитывать «Память» в тиунской избе поповским старостам и напоминать им, чтобы тщательней следили за соблюдени ем церковного благочиния «в своих сороках». Тон «Памяти» смиреннее, чем у царских грамот. Видно, Иоасаф более здраво смотрел на вещи [196].

Так, ему сообщали о пьянстве, лености и рьяном местничестве священнослужителей провинциальных храмов, которые в соборах «все считаются между собою о местах и никто не соглашается стать после другого» [197]. Последний бич был Иоасафу хорошо знаком по освященному собору, где столкновения были еще острее. Не хватаясь сразу за все, патриарх попытался утихомирить распри хотя бы среди высших иерархов.

Около 1636 г. им была составлена «Лествица властем» — своего рода табель о рангах для глав епархий и монастырей, призывавшихся обыкновенно на соборы в первопрестольную. Первым в ней шел митрополит Новгородский, затем Казанский, Ростовский и Сарский, архиепископы: Вологодский, Суздальский, Рязанский, Тверской, Астраханский, Сибирский и Псковский, епископ Коломенский.

За то, что основанием для иерархической расстановки служило значение обители, а не церковные степени, говорит помещение игуменов многих видных монастырей выше архимандритов. Здесь Иоасаф был на диво объективен, отодвинув многие влиятельные в его время московские обители ради более отдаленных, но церковно–исторически значительных.

Первым из 46 монастырей был назван Троице–Сергиев, затем Рождественский Владимирский, Чудов (резиденция патриарха), Новоспасский (родовая обитель Романовых), Юрьев Новгородский, Симонов, Свияжский, Андрониевский, Преображенский Казанский, Ипатьев Костромской, Печерский Нижегородский, Хутынский Новгородский, Кирилло–Белозерский, Горицкий Переяславский, Лужецкий Можайский, Богоявленский Ростовский и Богоявленский за Ветошным рядом в столице.

Далее шли монастыри: Спасо–Ярославский, Пафнутиев–Боровский, Иосифо–Волоколамский, Спасский Суздальский, Антониев Новгородский, Псково–Печерский, Соловецкий, Макариев–Желтоводский, Спасский Рязанский, Каменный Вологодский, Отроч Тверской, Вязмицкий Волоколамский, Данилов Переяславский, Ферапонтов, Борисоглебский Ростовский, Солотчинский Рязанский, Спасо–Прилуцкий и Болдин Дорогобужский.

Продолжали список монастыри Вяжицкий и Духов Новгородские, Саввино–Сторожевский, Павлов и Глушицкий Вологодские, Колязинский, Корнильевский Вологодский, Никитский Переяславский, Колоцкий Можайский и Николо–Угрешский [198].

Других архимандритов и игуменов в Москву, по–видимому, не приглашали, а заботиться об иерархии священнослужителей на безбрежных просторах Святой Руси Иоасаф благоразумно отказался. Впрочем, и эта его «Лествица», как и строгая «Память», соблюдалась без особого тщания.