Ольга Михайлова - Молния Господня Страница 8

Леваро, ликуя, кивнул. Gràzie al cièlo! Слава небесам! Неужели Бог услышал вопль трентинцев? Любезно выразив друг другу радость от знакомства и надежду на плодотворное сотрудничество, они расстались.

В отсутствие друга Аллоро перезнакомился с прислугой, распаковал вещи, распорядился об ужине, и выслушал от приходящей кухарки тьму местных сплетен. Забавно, но в отношении смерти господина Гоццано старая синьора Тереза Бонакольди придерживалась той же благой осторожности в суждениях, что и прокурор-фискал. «Где это видано, чтобы, располагая возможностями, предоставляемыми ему должностью и будучи человеком праведным и целомудренным, он вдруг направился бы в такое место, где никакому приличному человеку не место?» Тут её слова прервались, и в кухне воцарилась странная тишина. Нет, ничего не произошло. Просто его милость господин инквизитор Священного Трибунала изволил, сполоснув руки, снять плащ с чёрным капюшоном и присесть к столу. Когда дар речи вернулся к синьоре Терезе, она смогла, объясняясь всё же больше жестами, нежели словами, выразить мысль, что, прожив на этом свете уже шестьдесят семь лет и повидав всякое, она никогда, однако, не встречала подобной неземной красоты, какой Господь одарил господина Империали. Джеронимо вежливо улыбнулся и, извиняясь, сказал, что, пообедав у князя-епископа Клезио, ещё не успел проголодаться, но с удовольствием примет ванну. Старуха бросилась из кухни и захлопотала где-то в соседнем помещении.

Джеронимо осмотрел своё новое жилище. Гостиная была обставлена скупо: сундук-кассоне для хранения вещей, посудный шкаф-поставец с четырьмя дверцами, прямоугольный стол с толстой столешницей на двух, по-флорентински, массивных устоях, несколько простых кресел с подлокотниками и сиденьями, обтянутыми кожей и украшенными бахромой, да по углам — две старые кушетки, по деревянным ручкам которых шла вычурная резьба.

Откуда-то из тёмного коридора важно и спокойно вышел большой чёрный кот с острыми ушами и гордо поднятым хвостом, на котором, несмотря на чёрный цвет, угадывались поперечные полоски. Он внимательно посмотрел на новых хозяев, обойдя стол почти по безупречной окружности. Гильельмо обожал кошек, одну постоянно подкармливал в монастырской трапезной, разрешал ей спать в своей келье. Джеронимо посмеивался над ним, называя кошек «детьми сатаны», но иногда в самоуглубленных размышлениях мог, сам того не замечая, часами гладить полосатую кошачью спинку и чесать у неё за ухом.

Трентинский кот носил звучное имя Scolàstico d"inchiòstro, Чернильного Схоластика, и принадлежал раньше Гоццано. Ещё год назад он прославился тем, что, будучи несмышлёным котёнком, опрокинул чернильницу на еретический труд Сигера Брабантского, расцарапал имя еретика на титульном листе и основательно погрыз переплет. Когда же Гоццано начал вслух читать Фому Аквината, кот забрался на стол и внимательно слушал, восторженно жмурясь, помахивая хвостом и мурлыкая. После такого доказательства своей богословской разборчивости и непримиримости к ереси, Схоластик, несмотря на подозрительный цвет, утвердился в инквизиторском доме. А так как в вопросах питания не зависел ни от кого, в избытке вылавливая мышей по подвалам дома, то не обременял и синьору Терезу, с течением времени тоже привязавшуюся к нему.

Джеронимо внимательно оглядывал кота. Не шибко-то он любил этих полуночных тварей, но видя, как улыбается, глядя на кота, Аллоро, слыша, как замурлыкала, увидя его, синьора Тереза, он понял, что животное проживает здесь на законных основаниях — «первым по времени, первым и по праву», а значит, реши он удалить отсюда дьявольскую тварь, — окажется в меньшинстве. К тому же, будучи уроженцем портового города, он лучше других знал простую истину: «лучше кошки, чем крысы».

Ну, и Бог с ним, с Чернильным Схоластиком.

Джеронимо только сейчас ощутил, насколько, в самом деле, отвыкший от седла, устал за время трехдневного путешествия. Чуть не заснул в ванне, но Гильельмо растолкал его и проводил в спальню. Глаза его слипались, всё тело ныло. Он очень умаялся. Тихо опустился на колени перед статуей Христа в нише спальни. «Господи, Боже мой! Ты — всё мое благо. Кто я — что дерзаю к Тебе словом своим? Я нищий из нищих раб Твой и червь ничтожный, презренный паче всякого помышления и всякого слова. Ничего нет у меня. Ты Един благ и свят и праведен. Ты всё можешь, всё даруешь, всё исполняешь, и только грешника оставляешь в скудости. Господи, исполни сердце моё благодатью Твоею. Как мне жить, если Ты меня не укрепишь милостью Своею? Не отврати лица Твоего от меня, не удали от меня посещение Твоё, и утешения Твоего не отыми от меня, да не будет душа моя, яко земля безводная Тебе. Научи мя, Господи, творить волю Твою. Научи меня достойно и в смирении ходить пред Тобою, ибо вся мудрость моя в Тебе…».

Засыпая в новом, непривычном для него месте с мрачными сводами, Вианданте не мог отделаться от мысли, что упустил что-то важное. Было нечто, что туманно намекнуло ему на причину смерти Гоццано, намекнуло, и тут же растаяло. Любопытно было и замечание, вскользь брошенное Леваро, о возможностях инквизитора. Он словно предлагал ему некие своднические услуги… И если это справедливо, то не снабжал ли он бабёнками Гоццано? В этом случае он должен знать больше, чем сказал. Что за дом лесничего? Или мерещится? А главное, что за человек был Гоццано? Что он написал Дориа?

Было и ещё одно — и Империали знал это. За ним самим будут наблюдать и докладывать Дориа. Кто здесь «глаза Провинциала»? Не Леваро ли? Епископ рекомендовал его… Джеронимо понравились умные глаза прокурора, но насторожили излишне мягкая, чуть шутовская манера речи, готовность угодить, явное раболепие. Одет Леваро был странно кокетливо, пока они шли от дома князя-епископа, Империали, наблюдая из-под капюшона, несколько раз поймал взгляды девиц на прокурора, несколько раз и Леваро оборачивался вслед женщинам. У прокурора были красивые стройные ноги, белозубая улыбка… Леваро явно нравился женщинам. Но было в этом умном и грустном шуте что-то туманное… Или все-таки именно он — соглядатай?

Новый инквизитор, как любая новая метла, мог мести по-новому и сменить весь состав чиновников. А мог и утвердить… Не этого ли боится Леваро? Ладно, довлеет дневи… И, пробормотав ещё одну короткую монашескую молитву, Джеронимо провалился в глубокий сон.

Утром спальня Джеронимо оказалась совсем не такой мрачной, как представилось ему вечером при свечах. Солнечные лучи, ложась на потемневшие от времени дубовые панели, покрывали их странной, чуть зеленоватой позолотой, играли зайчиками на изгибах покрывала, торжественно облекали светом тяжелый занавес у полога кровати. Полусонно пробормотав монастырскую максиму «оtium — pulvinar Diaboli», «праздность — дьявольское ложе», Вианданте поднялся, поправил рясу. Тихо постучав, вошла синьора Тереза и, пожелав мессиру Джеронимо доброго утра, сообщила, что только что пожаловал прокурор-фискал. Инквизитор быстро вышел в залу.

— Аресты произведены, все подозреваемые задержаны, как и приказано. Показания сильно разнятся. Судя по полученным свидетельствам, Гоццано пришёл вечером — около семи, после повечерия, около полуночи, и на Бдении. Одет был в чёрный плащ с капюшоном, или в серую рясу, или во что-то тёмно-зеленое. На руке его были четки, но кое-кто уверен, что на запястье ничего не было. Он предпочёл уединиться с девицей Лучией Челли, здесь все показания сходятся, но это они говорили и сразу после того, как его обнаружили. Я позволил себе, памятуя ваши слова о следствии третьей степени… — Вианданте внимательно слушал, — немного припугнуть дурочку. По моему приказанию её привязали на дыбу. Я сказал, что её хозяйка уже во всем призналась и, если она будет упорствовать…

Инквизитор выразил надежду, что прибегать к крайнему средству всё же не пришлось? Леваро утвердил его в высказанной надежде. «Разумеется, дурочка завизжала, как поросёнок и, будучи снята с дыбы, рассказала, что вообще не видела Гоццано… живым. София позвала её уже к трупу, откуда-то взявшемуся в её комнате, и велела ей сказать, что он приходил к ней, Лучии, но во время-де сношения почувствовал себя дурно, схватился за сердце и умер. Это она и повторила светскому судье во время расследования» «Вы, я вижу, Леваро, чрезмерно исполнительны, задумчиво обронил Джеронимо. Но ваше усердие делает вам честь. Софию уже допросили?» «Нет. Я решил ждать ваших распоряжений. Эта бабёнка — иного теста. Мы ничего не добьёмся ни угрозой, ни пыткой. Прожженная бестия, клейма ставить негде». «Не добьемся, говорите? — инквизитор задумался, потом лучезарно улыбнулся, — Ну, так и не надо добиваться. Не будем зря усердствовать там, где это излишне. Отпустим». Леваро уже постиг некоторые особенности мышления и нрава нового инквизитора. И потому молча ждал. «Сегодня же и отпустим. Но прежде надо послать людей в лупанар». «Обыск?»