Александр Мень - Почему нам трудно поверить в Бога? Страница 8

То же самое и в религии. Если дать простор бесконтрольному модернизму, который будет ломать все старые формы, он разрушит свою форму вообще и вытечет на пол. Если сделать формы абсолютными и заставить их служить непробиваемой броней, то остановятся движение и духовная жизнь. Между традицией и новаторством должна существовать обратная связь. Вы спрашиваете, где тут линия и критерий?

С точки зрения неформальной или структурной это понятно, а с точки зрения того внутреннего опыта, без которого любая религиозность остается чистой формой?

О. АЛЕКСАНДР: Примерно так: в практической жизни для этого существуют догматические формулы. Они как генотипы. Это формула, которая может трактоваться, расширяться, но все-таки она остается базисом. Например, есть много типов литургий, от самых простых до самых сложных. В древней Церкви Евхаристия совершалась почти в каждой общине по-разному. Слова читались разные, а суть там была одна и та же: присутствие Христа за трапезой верных. Это было генотипом, основой, а обряд был элементом развития. Потом произошли другие изменения, евхаристические чины канонизировались; потом это стало уже мешать развитию, и, скажем, в ХХ веке уже возникли новые движения, новые формы…

Возьмем опять пример из биологии: когда животное покрывает себя панцирем, то спасается от опасности, но в какой-то момент панцирь мешает ему двигаться. Точно так же наша вера имеет панцирь каких-то обрядов, правил и так далее, но когда мы чувствуем, что этот панцирь мешает, давит (он вообще имеет тенденцию давить на ядро), — надо искать путей преобразования. И напротив, если снять совсем панцирь, мы становимся как бы моллюсками без всего, нас легко раздавить.

В эволюции организмов есть третий путь, по которому пошли хордовые. Они создали твердый стержень внутри, позвоночник. Вот позвоночник, как основа веры, видения, воли, нас ограждает гораздо лучше, чем всякий панцирь, и в то же время не мешает двигаться свободно. Я прошу извинения за столь зоологические примеры.

Были ли в истории времена, когда присутствие Бога ощущалось сильнее, чем сейчас, или наиболее сильно?

О. АЛЕКСАНДР: Да. В древности мы знаем только две такие эпохи. Это время явления Христа и время явления учителей человечества, когда независимо в разных концах мира появились пророки, учителя, философы — в Китае, в Индии, в Греции, в Персии, в Палестине. Это не было подготовлено, эволюционно запланировано, это был взрыв. Что касается нового времени, то не исключено, что оно связано с эпохой Реформации. Но, в общем, это сейчас довольно трудно определить.

Для христианства IV век был особенно важен — время отцов Церкви, соцветие великих мужей. Я просто не думал в этом направлении, но полагаю, что какая-то ритмичность здесь есть. С чем она связана? Это все равно что задавать Творцу вопросы, но мы можем догадываться, что, вероятно, требуется какая-то подготовка человечества, чтобы оно могло дать ответ. Если оно не готово, то его нечего и спрашивать.

Скажем, темные века, Х век нашей эры, когда по всему Западу был полный упадок просвещения, культуры, религии. В это время было бесполезно вести этот диалог. А потом темнота сгущается — и взрыв: ХII век — люди доходят до какого-то момента, и появляется Франциск Ассизский, который начинает заново проповедовать Евангелие, и все перерождается. После этого рождаются Данте, Джотто, мистики, схоластики, Фома Аквинат. Начинается развитие христианского гуманизма, которое не прекращается до наших дней. Внешне он был заслонен языческим гуманизмом, ренессансным. Но как ручей он начался с XII века. И продолжает течь.

Когда Вы употребляете образ взрыва, то в этом есть что-то внутреннее, имманентное. Я же в своем вопросе имел в виду ощущение богоприсутствия извне.

О. АЛЕКСАНДР: Я нарочно употребил этот образ, потому что божественное воздействие на нас извне мы описать не можем… Когда стреляют вдалеке, то вы видите облачко, потом звук. Мы видим этот взрыв, но не видим того, что% этот взрыв произвело.

В наше время многие люди (включая и присутствующих здесь) пребывают в поиске каких-то форм приобщения к духовной жизни. Эти люди внутренне не готовы к принятию церковности, обрядовых форм вероисповедания, да и с внешней стороны к этому много препятствий. И в то же время их не может удовлетворить та псевдодуховность, которая идет по различным официальным каналам.

Конкретные проявления этого поиска духовной приобщенности и духовной общности достаточно разнообразны: это и всевозможные стихийные сборища по домам, и группы, собирающиеся с целью взаимной психотерапии, как, например, группа доктора Л-ва, состоящая из людей, совершивших ранее попытки самоубийства. Психотерапия в этой группе проводится на христианской основе, но не в открытую, а вынужденно завуалированно. Можно ли, и как именно вести духовную работу с такими «промежуточными» людьми? Можно ли и нужно ли создавать, условно говоря, «предхристианские» ячейки?

О. АЛЕКСАНДР: Я думаю, что эта проблема технически разрешима… А разрешима она таким образом… Ну, опять-таки я вас не знаю, но для христиан, которые достигли первых ступеней, общение, совместное изучение Библии, совместные молитвы дома, общение свободное, нерегламентированное, является очень важной вещью, потому что здесь присутствует элемент Церкви, но и элемент психодрамы, психотерапии. И потом, дух общения с христианской точки зрения необходим, потому что слово «Церковь» не случайно переводится как «собрание».

Когда в Афинах собиралась вся публика на голосование, это называлось эккле%сия. То есть Церковь есть собрание, совместный путь, путь общины, несмотря на трудности, которые возникают при общении людей. Это сейчас распространилось по всему миру. Например, со времен войны вся Италия стала покрываться маленькими христианскими группами. Называются они «фоколары», это значит очаги. Это не храм, не приход, не клуб. Просто небольшие группки людей, которые встречаются, молятся вместе, помогают друг другу. Они возродили подлинное общение, потерянное сегодня в массовой цивилизации. Человек, который находится в метро или в переполненном храме, всегда одинок. А здесь люди встречают друг друга…

Очень интересно, что когда несколько лет тому назад был съезд христианской молодежи под Парижем, туда приехали тысячи и тысячи молодых людей и девушек с разных концов света, и мне писал один представитель из России (единственный, который туда попал), что они собрались в церкви на службу, слушали проповеди, выступали, а после общего богослужения некоторые ребята просто жили там, даже спали. Правда, «левиты» — так называли поддерживающих порядок — следили, чтобы там все было как надо… а потом расходились по палаткам, и работали секции, группы, посвященные диалогу, медитациям.

Они сидели вместе, медитировали над каким-нибудь текстом. Были дискуссионные клубы, туда приехало немало неверующих ребят, которые интересовались, чем живут христиане. Некоторые собирались, просто шли вместе. Брали — знаете, как теперь, — какую-нибудь одну фразу из молитвы и повторяли на всех языках хором с одной мелодией, плясали вокруг и пели.

А потом мой знакомый заявил, что он из России, и предложил им петь по-русски, и они быстро выучили и тоже стали петь по-русски. Из массового это переходит в интимное общение. Рассказывали мне, что такие встречи происходят и в Латинской Америке. Об этом много написано, движение широко распространяется.

У нас нечто подобное вполне возможно, это реальная вещь. В этом нет ничего противозаконного, политического… Люди все равно же общаются, сидят вместе, говорят о чем угодно, пьют или не пьют — все равно общаются. Могут общаться и люди, ищущие вместе свой духовный путь.

Эти маленькие общины в Италии возникли после войны?

О. АЛЕКСАНДР: Во время войны. Сейчас они очень активно действуют.

Можно ли считать, что первична в этом уже появившаяся у человека вера и чисто христианское убеждение, что путь к Богу лежит именно через общение между людьми?

О. АЛЕКСАНДР: Это, конечно, христианское движение, которое стремится повсюду вернуть Церковь на путь общности живых людей.  Чтобы не было анонимных христиан, которые приходят в храм и расходятся, чтобы дополнять храмовое христианство общинной жизнью. Что касается нашей страны, то здесь я могу указать на пример баптистов и пятидесятников, которые хотя, к сожалению, отпадают от единства Церкви — они могли бы прекрасно дополнить ее, — нередко общаются таким же образом. Я немножко изучал эти опыты и понял, что там много прекрасного, интересного. Правда, у них больше опыт совместной молитвы.

По смыслу это протестантизм?