Виктор Капитанчук - Мир как икона Божия Страница 8

Меня же в это время понесло в противоположную крайность. Вместе с о. Глебом Якуниным, также разошедшимся с Феликсом, я занялся диссидентской правозащитной деятельностью.

Когда же этот период для меня закончился, я снова вернулся к тому, что было мне более свойственно: к рассмотрению мира как отображению высших божественных Первообразов. Эта мысль, о том, что образы мира – отображение божественных первообразов – святоотеческая, но я узнал о ней от Феликса, за что буду ему всегда благодарен.

Вскоре я совершенно отказался от идеи о том, что звезда – первообраз тварных образов. В процессе работы и изучения святоотеческого богословия для меня стали совершенно ясными два основных положения.

1. Все образы и структуры тварного мира являются отображениями двух высших божественных Первообразов: Св. Троицы и Богочеловека.

Эта мысль неоднократно высказана в творениях великих Святых Отцов.

2. Среди образов и структур тварного мира могут быть не только верные отображения Первообразов, их истинные иконы, но и отображения искажённые, подобно тому как в сознании человеческом могут быть не только догматы, истинно отображающие божественные истины о Св. Троице и Богочеловеке, но и ереси. Есть соответствие между отображением Первообразов в догматическом учении и в образах тварного мира. Это даёт возможность, сопоставляя образы и структуры тварного мира с православным догматическим учением, судить о духовной окачественности тварных реалий.

Эти два положения давали методологию рассмотрения тварного мира в свете божественного откровения, давали возможность целостного православного видения мира.

Русская религиозная мысль, начиная со славянофилов, стремилась к обретению «цельного знания», органически сочетающего как православное вероучение, так и светское знание, культуру. Здесь открывалась возможность обретения такого знания, но не как «синтез» знания церковного и светского, а как осмысление светского знания и воцерковление его в свете Божественного откровения, в свете знания церковного.

Что же касается шестиконечной звезды, то мне стало ясно каким образом идея о ней как о первообразе тварного мира может быть использована идеологией антихриста. На эту тему я написал статью «Крест и звезда», которая была опубликована в Вестнике Союза православных братств (1991 г.)

Естественно, у меня возникло желание вновь встретится с Феликсом и рассказать ему об этих идеях. Мне казалось, что он должен согласиться с моими, вернее со святоотеческими аргументами, как бы не было это болезненно для его самолюбия.

Мы возобновили наши встречи, но когда я попытался начать говорить о неприемлемости звезды для православного сознания, то Феликсу стало физически плохо. Он лёг, выпил сердечное лекарство. Продолжать что-либо обсуждать было невозможно. Потом я ещё пытался что-то говорить по телефону, реакция снова была бурно-эмоциональной, по существу же – ничего. У нас был общий друг, врач по образованию, который общался с нами обоими, был в курсе наших разногласий и знал, в каком состоянии находится Феликс. Я спрашивал его, как он думает, стоит ли мне ещё попытаться встретиться с Феликсом. Но друг наш не советовал мне этого, говоря, что закончится всё это скорее всего только сердечным приступом. Больше мне с Феликсом говорить не пришлось. Через несколько месяцев он неожиданно умер от рака.

Если бы теперь, уже более полувека пребывания в Церкви, я услышал что—либо подобное «откровению звезды», то это вызвало бы у меня прежде всего настороженность. Впрочем, Св. Отцы советуют в таких случаях «не принимать и не отвергать» сомнительный духовный опыт. Тогда же я относился с большим доверием к Феликсу, человеку глубоко религиозному, давно уже пришедшему в Церковь, имеющему значительный опыт церковной жизни и общения с авторитетными людьми, выступавшему с позиций традиционализма как защитник православия и канонической чистоты и, кроме того, рекомендованным для меня несколькими священниками в качестве преподавателя. Как же было мне ему не доверять? (Действительно я многим обязан ему теми действительно церковными знаниями, которые от него получил).

Странно другое: то, что этот опыт не вызвал духовной настороженности у людей значительно более церковных и опытных, чем я, у священников и даже у о. Бориса Холчева. Впрочем о. Борис как раз не принимал и не отвергал. Он скорее воздерживался от суждения. Но с ним мне поговорить удалось уже значительно позже, да и разговор этот, как я уже отмечал не предостерёг меня от опасностей «опыта Феликса».

Убеждение, что не звезда является Первообразом образов тварного мира и не может им являться пришло ко мне гораздо позже, постепенно. Это не было следствием «различения духов» – дара, которым я не обладаю. Просто такое понимание звезды противоречило догматическому учению Церкви. Но мне нужно было время, около десяти лет, чтобы достаточно разобраться в этом. Интересно, что когда я уезжал из Ташкента на прощание о Борис подарил мне книгу «Введение в догматическое богословие» о. Петра Гнедича. Книга эта не была издана, книги такого рода были тогда большой редкостью, и представляла собою машинописный экземпляр. Я воспринял её не только как чрезвычайно полезную и интересную для себя книгу, но и как благословение о. Бориса. И это, конечно в первую очередь. Вместе с подаренной им фотографией с портрета преп. Серафима я берегу её как драгоценную для меня память об о. Борисе и его благословение.

Чем же было «откровение звезды» с церковной точки зрения. Я не считаю себя вправе по своей духовной немощи выносить какой либо суд. Я могу только предполагать.

Поскольку шестиконечная звезда как первообраз всего творения не имеет никаких оснований в Священном Писании и Священном Предании Церкви, а также поскольку онтологически такое предположение согласуется с антихристианским пантеизмом, пониманием мира как «инобытия Бога», с учением о «единосущии Бога и мира», постольку обоснованно можно утверждать, что знание это было внушено Феликсу не от Бога.

На протяжении многих лет он пытался как то согласовать это знание с церковным учением. Но не мог. Не смог и отказаться от него, от своей избранности в получении нового откровения. Ему очень хотелось осуществить в Церкви какую-то особую миссию, и «откровение звезды» было для него залогом этого. На самом деле, он сам стал заложником этого «откровения» потеряв свободу богословского исследования. Если уж безусловно была принята установка на его собственную избранность и на истинность «откровения», то какое уж тут свободное исследование! А такая установка у него, к сожалению, была. Напомню его слова: «Если звезда – ошибка, то моя жизнь проиграна». Как содержание, так и стиль этой фразы явно неправославного духа. Феликс не переносил критики в адрес «звезды», даже физически. Возмущался, чувствовал упадок сил и здоровья. Он повторял: «Не надо ничего трогать и менять, откровение „запечатано“». В этом чувствовалась его собственная неуверенность в своей правоте.

Но неуверенность Феликса чувствовалась также и в том, что он не написал всё же развёрнутой философской работы, содержащей его концепцию. Внешние условия для этого были, но, видно, внутренне всё же что-то мешало ему это сделать. Я думаю, что мешала ему – его церковность.

В одном из интервью Глеб Якунин, когда то на протяжении многих лет бывший единомышленником и сподвижником Феликса, а затем разошедшийся с ним, охарактеризовал его примерно так: «очень одарённый, но трагически не реализовавшийся человек». Мне кажется, что в данном случае нереализованность Феликса как «богослова звезды» – это его заслуга, успех, а не провал. Уж лучше «не реализоваться», как Карелин, почивший в мире с Церковью, чем реализоваться так, как Якунин, стяжавший в определённый период мировую известность, но анафематствованный Церковью, и совершенно, насколько мне известно, утративший способность к диалогу с Ней.

Однажды Феликс рассказал мне такой свой сон.

Он спрашивал во сне архимандрита Бориса о месте Вл. Соловьёва и о. Сергия Булгакова в Церкви. О. Борис ответил так: «Соловьёв и Булгаков занимают такое же место в Русской Церкви, как великий дидаскал Ориген в Церкви Александрийской. От них два пути: один – ко Христу, другой – к Антихристу». Наверное, то же самое можно сказать и о Феликсе, как о богослове, конечно. Судьбы людей знает Бог.

Во всяком случае, если силы «тайны беззакония» делали расчёт на его творческие силы, сообщая ему философию «звезды», надеялись на создание глобальной философской системы, обосновывающей «единосущие» Бога и мира, равночестность, равносильность Бога и мира, то этого не произошло. Феликс их надежд, к счастью, не оправдал.