Дмитрий Володихин - Митрополит Филипп Страница 9

Спасо-Преображенская церковь была первым и главным храмом обители. При Зосиме и Германе Соловецких возникли также Никольский и Успенский храмы. С тех пор, по всей видимости, новых престолов не появилось, хотя ветхие постройки середины XV века, монахи, скорее всего, заменили новыми, сохранив лишь их расположение. При церкви Успения Богородицы имелась большая трапезная. А традиция совместной трапезы указывает на то, что в монастыре соблюдался общежительный устав. Был ли он принят в общине в самого начала, со времен Савватия, Германа и первых лет игуменства Зосимы? Нет фактов, которые опровергали и подтверждали бы подобное предположение. Но, во всяком случае, Федор Степанович попал на Соловки в то время, когда способ жизни многочисленной братии уже окончательно определился. Иноки не могли иметь ничего своего, они трапезовали совместно, а вещи, принадлежавшие монастырю, не принадлежали монахам, но лишь использовались ими по мере надобности.

Выше говорилось, что Колычев-младший мог увидеть на месте обители наскоро вырытые землянки, да головешки. Это очень и очень возможно. Местный летописец сообщает: «В лето 7046. В вечер глубок погори монастырь Соловецкой весь до основания».

«В лето 7046», – означает: с сентября 1537 по август 1538 года. Другой летописец уточняет: 1 мая 1538 года. Если взыскующий монашеской жизни дворянин не увидел бедствующих погорельцев сразу, то уж точно увидит их очень скоро. К тому же, пожарное разорение обители затянулось надолго: строевой лес был редкостью на архипелаге, так что его не хватало даже на возобновление келий; приходилось доставлять бревна с материка. Так или иначе, великий пожар Соловецкий не поколебал решимости странника остаться на островах. Это показывает серьезность намерений и твердость воли будущего митрополита.

В 1468 году новгородские власти даровали небольшой монашеской общине всю землю Соловецкого архипелага. Но братия, хоть и была по внешней видимости богатым землевладельцем, располагала лишь дикими, скудно населенными территориями. А потому жила бедно, много трудилась, и никто не смел воротить нос от простой черной работы.

Как пишет современный историк, «…чтобы выжить на диком острове, соловецкой братии приходилось много трудиться «ручным делом»: копать землю, валить лес, «сечь» дрова, варить из морской воды соль, ловить рыбу, ходить на небольших судах по бурному и опасному морю, молоть привезенное с материка зерно… печь просфоры и хлеб. Продиктованный суровой необходимостью, этот постоянный и напряженный телесный труд со временем превратился в яркую черту духовной жизни на Соловках, станет восприниматься иноками как один из аскетических подвигов – наряду с молитвой и постом».

Необходимость «ручного дела» в значительных объемах для каждого инока к 30-м годам XVI века никуда не делась, и Федору Степановичу предстояло познакомиться с ней самым тесным образом.

Каждый, кто хочет стать монахом, проходит в обители своего рода «испытательный срок» – послушничество. У кого-то оно короче, у кого-то – длиннее, и только считанные единицы постригаются сразу после того, как изъявили такое желание. Подавляющее большинство сначала получает опыт жизни в монастыре, неустанных трудов, смирения и самоограничения. Кое-кто, попробовав вкус монашества, понимает, что такая жизнь не по нему. До принятия пострига обитель можно невозбранно покинуть, отказавшись от иноческой доли. В этом нет никакого греха. Человек тратит время и труд, но этим лишь возвышает душу, насколько может. Кто-то способен перейти на более высокую ступень ясно и скоро, кто-то входит в монашество на протяжении многих лет и даже десятилетий, кому-то подобный шаг не под силу в принципе. Ну а для кого-то подвиг благочестивой и честной жизни в миру зачтется в неменьшей мере, чем иноческие подвиги, – когда Высший Судия примется оценивать наши жизни.

Так вот, ищущий пострига человек, но еще не монах, именуется в монастыре послушником. И Федор Степанович Колычев был простым послушником долго. Игумен Алексий (Юренев) поставил его на общие работы, наряду иными послушниками, никак не выделяя из их числа.

Житие передает этот период его судьбы в нескольких ёмких фразах: «И тружаяся со всяким усердием… и многие скорби и труды подьял, словно раб, которому не суждено быть выкупленным»[14]. Он проявил покорность воле настоятеля, жил любовно и смиренно в отношении остальной братии. Отпрыску боярского рода пришлось рубить дрова, копать землю, переносить камни, трудиться на мельнице, выходить в море на ловлю рыбы… По словам составителя Жития, Федор Степанович «…вся таковая со тщанием делаше». От суровых условий соловецкого быта молодой Колычев одно время хворал: у него появился нарыв на плече. Но здоровый организм профессионального воина с болезнью справился.

Далеко не все в обители – сущие ангелы. Даже в образцовой монашеской общине попадаются люди дурного нрава. От таких ему иной раз попадало. Конечно, человек, с детства обучаемый для военной карьеры мог бы дать сдачи так, чтобы в следующий раз ни у кого не возникло желания поднять на него руку. Однако в обители боевая выучка – лишний навык. Тут необходимо следовать иным образцам поведения: «…не гневаться от уничижения, радоваться битью и терпеть все со смиренномудрием»[15]. Так поступал и Федор Степанович.

Таким образом, ему изрядно пришлось поработать руками. Впрочем, русское монашество того времени тяжкие труды считало делом обычным и душеполезным. Конечно, по «особножительным» обителям коротали век старики-аристократы, которые даже в стенах иноческой кельи имели возможность пользоваться всеми преимуществами своего богатства. Они лучше питались и лучше одевались, нежели остальная братия. Они не должны были гнуть спину на помоле зерна, строительных работах или, скажем, на поварне… Однако основная масса иноков жила иначе. Да и светочи нашего монашества своим примером создали идеал инока-труженика. Многие из них не гнушались приложить руки к простой работе – вплоть до самого Сергия Радонежского, искусного плотника. Вот и молодой Колычев попал в этот ряд. Тот, кому в будущем предстояло повелевать, учился подчиняться, хребтом своим узнавал, почем она, хлебная краюха.

Понимал ли настоятель соловецкий, кого Бог привел к нему в послушники? Понимал ли, какого полета птица залетела на Соловки? По всей видимости, Федор Степанович не торопился открывать свое происхождение. Ему все еще грозило быть вырванным из монашеской среды по настоянию родни. Но даже если он и открыл игумену Алексию тайну своего происхождения, тот ни в чем не делал него исключений.

Любопытно сравнить его с другим знатным дворянином, искавшем монашества в XIX веке. Константин Николаевич Леонтьев, великий ум поздней Российской империи, писатель и философ, попал на Афон, имея искреннее желание постричься. Там его научили «середе и пятнице», погрузили в православный быт, показали все красоты и все труды монашеской жизни. Но… на постриг благословения не дали. Великие его наставники, старцы афонские, мудро сказали ему: рано идешь к нам, справься прежде с обстоятельствами жизни своей мирской, иначе они тебя из обители вытащат. Константин Николаевич, личность волевая и к тому большой гордец, не внял совету старцев. Несколько лет спустя он стал послушником в подмосковном Николо-Угрешском монастыре. А через несколько месяцев сбежал оттуда. Верно ему сказали старцы, все вышло по их слову. Возжелав стать иноком, дворянин, привыкший к высокому уровню достатка, пришел в обитель весь в долгах, без копейки. Он терпел холод, бытовую скудость и даже грязную работу… Но вот грубая пища угрешской братии его доконала. Будь у него немного денег, возможно, Константин Николаевич смог бы докупать хорошие продукты, да и приучился бы мало-помалу к простой иноческой трапезе, сначала мешая ее с доброй пищей, потом уменьшая порцию докупленного, а потом и свыкшись с общим столом. Но деньги в тот момент оказались отняты обстоятельствами жизни мирской… Лишь через много лет, пожив у стен Оптиной пустыни, вволю побеседовав с тамошними старцами, раздав долги, переменив ум, попривыкнув к самой простой обстановке, Леонтьев принял постриг. Это произошло незадолго до его кончины, но все-таки в могилу лег уже не Константин Леонтьев, а инок Климент. Подобная эволюция в среде «просвещенного» дворянства его времени выглядела почти подвигом… Федору Степановичу движение к монашеству далось легче. Но не надо думать, что «легче» означает «легко». Вечное недоедание, холод, сырость, взвизгивания гордыни, тоска по родне, мозоли на руках и абсолютное подчинение монастырским властям – вот чего он напробовался после сытой жизни в окружении услужливой дворни.

Наконец, послушнику Федору позволили принять постриг. И более не стало Федора Степановича Колычева. Он умер. Ибо монах для мира – живой мертвец.

Вместо него появился инок Филипп.