Dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь Страница 15

Да, вот он, свежий шрам у меня на груди. Его нельзя не заметить, его нельзя отрицать. Нет, я не могу спать. Слишком сильна боль в горле и груди, слишком крепко я зажмурилась, чтобы защититься от правды, которая мне известна, но которую я не могу принять, слишком плотно обступил меня чудовищный страх неизвестности. Чем мне заняться? Я поднимаюсь, осторожно переползаю через Кена. Он шевелится, а потом снова погружается в беспокойный сон. Вокруг смутные, хорошо знакомые очертания. В доме холодно. Я отыскиваю свою розовую махровую сорочку, закутываюсь в ее знакомый уют. Сейчас декабрь, а в нашем доме на берегу Тихого океана нет центрального отопления. Я слышу, как где-то внизу накатывают волны, эти ночные призраки. Я не развожу огонь — просто закутываюсь в одеяло, чтобы согреться.

Теперь я проснулась, безнадежно проснулась. Я один на один с моим потрясением и ужасом. Чем мне заняться? Есть не хочется, медитировать не могу, читать бессмысленно. Неожиданно я вспоминаю о пачке материалов, которые дала мне медсестра в Учебном центре по заболеваниям груди. Конечно же, конечно. Вот что я почитаю. Я понимаю, что это спасение; это правильное чтение, оно успокоит мой страх, уменьшит мое невежество, которое этот страх подпитывает.

Я сворачиваюсь на кровати, крепче закутываюсь в одеяло. Вокруг все очень тихо и спокойно. Я думаю о том, сколько других женщин вот так же проснулось этой ночью с тем же страшным знанием? А сколько проснулось прошлой ночью, а сколько проснется следующими ночами? У скольких женщин это слово — «РАК» — стучит в голове как бесконечная барабанная дробь, беспокойная и беспощадная. РАК. РАК. РАК. Это слово не отменить, не стереть. РАК. Вокруг меня поднимается облако из голосов, картинок, представлений, страхов, случаев, фотографий, рекламных объявлений, статей, фильмов, телепередач — облако мутное, бесформенное, но плотное и зловещее. Все это — истории, которыми моя культура окружила нечто, что начинается на букву «р». И все эти голоса, рассказы, образы, которые меня обступили, наполнены страхом, болью и беспомощностью. Эта штука на букву «р» очень скверная. Большинство людей от нее умирает, и их смерть часто бывает долгой, мучительной, жуткой. Я не знаю подробностей. Я вообще очень мало знаю о раке, но эти истории говорят, что это вещь страшная и причиняющая боль, неподконтрольная, загадочная и могущественная; особенно могущественная из-за своей загадочности. Никто не может его объяснить — это клеточное образование, которое выходит из-под контроля. Нет никаких способов остановить его, обуздать или, на худой конец, локализовать. Дикое, слепое новообразование, которое в конце концов своей прожорливостью уничтожает и себя, и своего хозяина. Слепое, саморазрушительное, зловещее. Его никто не может объяснить, никто не знает, как оно начинается и как его остановить.

Это то, что растет в моем теле. У меня начинается мелкая дрожь, и я крепче закутываюсь в одеяло, заворачиваюсь в кокон, чтобы укрыться от этого кошмара. Но оно тут, внутри меня, и было там все это время. Все то время, что я прекрасно себя чувствовала; все то время, что я пробегала по двенадцать миль в неделю; все то время, что я ела здоровую пищу — салаты из свежих продуктов и вареные овощи; все то время, что я регулярно медитировала, училась, вела размеренную жизнь. Кто это объяснит? Почему сейчас, почему я, почему не кто угодно другой?

Я сижу на кровати, закутавшись в одеяло, а на коленях у меня грудой свалены бумаги и брошюры. Я обращаюсь к ним, мне не терпится узнать как можно больше. Есть ли что-нибудь еще, кроме тех историй, которые предоставляет моя культура? Может быть, да. Я знаю, что мой страх питается незнанием; облако вокруг меня становится еще больше. Поэтому я читаю. Читаю про женщину, которая обнаружила свою опухоль, когда та была размером с яблочное зернышко. Моя опухоль была размером в два с половиной сантиметра, почти в дюйм. Читаю о детях, больных лейкемией, — как же может быть, чтобы дети так страдали? Читаю о разновидностях рака, о которых ничего не знала раньше; они прежде просто отсутствовали в моем мире. Читаю о хирургическом вмешательстве, химиотерапии и облучении. Читаю о процентах выживших — как важны эти цифры для раковых больных! За этими цифрами люди — такие же, как я. По прошествии пяти лет такой-то процент людей выживает, такой-то процент умирает. Где буду я? В какой колонке? Я хочу знать это немедленно. Мне не перенести неведения, этого пути впотьмах, на ощупь, этой дрожи в ночи. Я хочу знать немедленно. К чему мне готовиться? К тому, чтобы жить, или к тому, чтобы умереть? Никто мне не расскажет. Они могут предоставить мне цифры, но этого мне никто не расскажет.

Я глубже окунаюсь в слова, рисунки, цифры. Они занимают меня, занимают мой разум, не дают ему разворачивать собственные устрашающие картины. Я рассматриваю цветные фотографии, где пациенты лежат под огромными аппаратами или на операционных столах, консультируются с обеспокоенными докторами, позируют со своими родственниками, улыбаются перед объективами. Скоро это буду я. Совсем скоро я стану пациентом, а в конце концов — раковой статистикой. Все это будут делать со мной, как делали до того со многими другими. Я не одна: все фотографии свидетельствуют об этом. Многие, очень многие вовлечены в эту «войну против рака», которая будет вестись теперь в моем теле.

Чтение успокаивает меня. Этой ночью информация становится для меня спасением от бессмысленного страха и тревоги. Этой ночью информация становится для меня самой лучшей терапией. Позже я убедилась, что так происходит всегда. Чем больше я знаю, тем увереннее я становлюсь, — даже если узнаю что-то дурное. Незнание пугает — знание успокаивает. Самое страшное — если ты чего-то не знаешь... да- да, самое страшное.

Я снова забираюсь в кровать, прижимаюсь к теплому телу Кена. Он не спит, он молча смотрит на окошко в потолке. «Ты ведь знаешь, что я тебя не брошу». — «Знаю». — «Я серьезно думаю, что мы справимся, детка. Надо только понять, что же, черт возьми, нам делать...»

Как поняла Трейя, проблемой номер один был не рак. Проблемой номер один была информация. И первое, что ты выясняешь, когда сталкиваешься с информацией о раке, — это то, что достоверной информации нет.

Позволю себе объяснить. Если речь идет о болезни, человеку приходится сталкиваться с двумя совершенно разными явлениями. С одной стороны, приходится иметь дело с нарушением в работе организма — сломанной костью, простудой, сердечным приступом, злокачественной опухолью. Назовем этот аспект болезни заболеванием. К примеру, рак — это заболевание, конкретная болезнь, обладающая конкретными медицинскими и научными параметрами. Заболевание более или менее нейтрально с ценностной точки зрения: оно не может быть правильным или неправильным, хорошим или плохим, оно просто есть. Это как гора, которая не бывает хорошей или плохой, она просто есть.

Но, с другой стороны, человеку приходится сталкиваться с тем, как интерпретируется заболевание в его обществе и культуре, — со всеми теми суждениями, страхами, надеждами, мифами, историями, оценками и смыслами, которые каждое конкретное общество придает тому или иному заболеванию. Назовем этот аспект болезни недугом. Рак — это не просто заболевание, не просто конкретный научный и медицинский феномен, это еще и недуг, явление, обремененное культурными и социальными смыслами. Наука рассказывает о твоем заболевании, а конкретная культура или субкультура рассказывает о твоем недуге.

В этом нет ничего особенно плохого. Если культура рассматривает определенное заболевание с сочувствием и пониманием, то недуг может рассматриваться как вызов, как объект исцеления и духовная возможность. В этом случае «недуг» — не проклятие и не повод для морального осуждения, а элемент общего процесса по исцелению и восстановлению. Если недуг рассматривается в позитивных терминах, укрепляющих дух больного, шансов победить заболевание становится намного больше, а возможным побочным результатом станет духовный рост и нравственное обогащение человека в процессе излечения.

Мужчины и женщины обречены на поиски смысла, обречены на то, чтобы сотворять значения, оценки, мнения и взгляды. Человеку мало знать, что он болен определенной болезнью, что у него есть то или иное заболевание. Ему надо знать еще: почему он болен определенной болезнью. Почему именно я? Что это значит? Что я сделал не так? Как это произошло? Иными словами, нам надо снабдить заболевание тем или иным смыслом. И в том, что касается этого смысла, мы в первую очередь и сильнее всего зависим от общества, от всевозможных историй, оценок и мнений, в которые наша культура обряжает конкретную болезнь. В отличие от болезни недуг в большой степени создается обществом, культурой или субкультурой, в рамках которых мы существуем.

Возьмем, к примеру, гонорею. Как заболевание она вполне ясна: это инфекция, прежде всего слизистой оболочки мочеполового тракта, распространяющаяся путем сексуальных контактов и легко излечимая с помощью антибиотиков, в особенности пенициллина.