Владимир Файнберг - Здесь и теперь Страница 2

Почему «некогда»? Почему «опасным»? И неужели всегда, во всех случаях оно было обязательно пустым? К тому же возможность получать зарплату, поддерживать благополучие матери, да и собственное — этой проблемы одинокий человек в рваной рубашке, заколотой английской булавкой, к счастью своему, видимо, уже понять был неспособен.

Конечно, по сравнению с тайнами земли и неба все это действительно могло показаться пустым. Хотя, как сказать… Стараться делать людей лучше, нести им свет правды, показать подлинную любовь к стране — разве это пустое?

В конце концов, надо же заниматься реальным делом, как‑нибудь жить.

Не ездить зайцем в автобусе, не унижаться, входя в учрежденческие кабинеты просителем хоть какой‑либо работы. Не обманывать каждый раз мать, с бодро–уверенным видом повторяя, что все в порядке.

А кроме того, мне давно страстно хотелось иметь ребёнка, жену. Порой, приходя в чужие семьи, я устало гладил чужих детей по головам, самозабвенно играл с ними. А потом уходил разбитый, растравленный…

…Автобус медленно пересекал мигающий во тьме огнями светофоров, одичавший в этот час перекрёсток. Ладонь прошлась по запотевшему стеклу, и я увидел — в угловом доме единственное окно — четвёртое от края на четвёртом этаже — тепло желтеет светом: Левка у стола возле лампы продолжает читать Ключевского. Или материалы к истории Ходынской давки. Сидит в сшитом из цветных обрезков халате. А за его спиной под таким же одеялом из цветных лоскутков в постели спят Галя и Машенька, и в тёмном углу белеет манекен, а рядом ножная швейная машинка.

Захотелось выйти сейчас же, тихо позвонить в дверь. Левка обрадовался бы. Они бы все обрадовались. Но все‑таки было уже очень поздно, а потом, я старался приходить в этот дом не с пустыми руками: то с пакетом картошки, то с пачкой мороженого для Машеньки. А кроме того, теперь, когда автобус проехал мимо, стало ясно: Левка бы не понял. Не понял того, что сейчас переполняло смутным ощущением сдвига с мёртвой точки, поворота… Поворота куда?

В одиночестве сошёл я на своей остановке, в темноте поднялся по лестнице, на ощупь вставил ключ в замок, бесшумно отворил дверь. Чтобы не будить мать, прошёл не к вешалке, а сразу в свою комнату, стянул с себя плащ, бросил на кресло вместе с кепкой и лишь тогда включил настольную лампу.

Она осветила чашку, накрытую блюдцем, и два бутерброда с сыром, лежащих на тарелке. Как всегда, прислонённая к будильнику, лежала записка, где крупным округлым почерком было написано:

«Снова ждала — не дождалась. Поешь обязательно. Спокойной ночи. Целую. Мама».

Компот был ещё тёплый.

Поев, я завёл будильник, поставил на семь утра — надо было успеть принять душ, побриться и, самое главное, вовремя доехать, не опоздать, ровно в девять быть у кабинета.

Захотелось спать, но я пересилил себя, отодвинул чашку, вытащил из ящика стола большую амбарную книгу. Перелистнув первые, густо исписанные листы, взял авторучку, и в этот момент кто‑то явственно тронул сзади за плечо. Я обернулся. Полумрак комнаты был пуст. Переведя дыхание, склонился над бумагой, вывел:

«Последняя встреча. Окончание записей.

На этот раз он раскрыл передо мною толстую папку, набитую вырезками из «Недели», «Техники молодёжи», «Комсомольской правды», «Соц. индустрии» и прочей обычной советской периодики за истёкшие 10–15 лет.

Разнообразные сообщения.

1. В 1977 году в Мексике (в Акапулько) происходил I Международный конгресс УФО (неопознанные летающие объекты).

2. Гитлер знал какие‑то тайны, был связан с магами–водителями, оставшимися от цивилизации, имевшей место на территории нынешней пустыни Гоби («Неделя»).

3. Форма египетских пирамид не случайна. Под любым, даже из проволоки сделанным подобием пирамиды якобы резко улучшается память у людей, здоровье. Иначе растут цветы (кажется, «Комсомолка»).

4. Астероид Эрос исчез со своей орбиты на семь лет и теперь вдруг опять появился (из журнала «Природа», с фотографией).

5. За год на Земле примерно 80 000 людей пропадает бесследно. «Техника молодёжи» помещает сообщение о молодой колхознице, которая видела зимним утром летящего чёрного человека. Об аналогичном явлении поведал Чехов — в рассказе «Черный монах».

6. У Солнца есть равный ему по массе спутник, которого мы по каким‑то причинам ещё не видим («Водный транспорт» за 1980 г.).

Всего остального, что было в этой папке, сейчас странным образом вспомнить не могу.

Н. Н. говорил, что астероид Эрос не зря так назван (Любовь), что он идёт к земле, чтобы спасти перед концом света святой остаток.

На мой вопрос: «Когда же подойдёт» — ответил:

— Скоро. Когда точно — знать не дано. Ни мне, ни вам. Готовьтесь!

— Как готовиться?

— А знаете, как на древнеславянском пишется «счастье» И вообще — что значит это слово?

И он написал на бумажке — СЪО–ЧАСТЬЕ. Объяснил: съо–частье, то есть часть, гармоничная с целым, со Вселенной…

Потом добавил:

— Мы, как войска командос, заброшены на землю для борьбы со злом.

Это как будто не было ответом на мой вопрос, и я повторил:

— Как все‑таки готовиться?

— Читали Библию?

— Читал.

— Нет, не читали! Иначе б не задали глупого вопроса.

— Выходит, вы верующий?

— Запомните, не я — Бэкон сказал: «Малое знание удаляет от Бога, большое — вновь приближает к Нему». При этом я не христианин в обычном смысле, я знающий. А это обозвано гностицизмом.

Такие вот разговорчики, все‑таки напоминающие фантастический роман. Легче всего предположить, что Н. Н. — сумасшедший.

Потом он произнёс буквально следующее:

— Я скоро уйду с этого плана… А вам через некоторое время будут предоставлены большие возможности.

— Какие? Кем предоставлены?

Эти и ещё десятки вопросов я не успел задать, потому что тут‑то он меня и выставил, запретил когда‑либо появляться, даже звонить, сказав, что теперь меня поведут…»

Приближается, нарастает, гудит огненный вал, ни дыма, ни копоти. Просто сплошной огонь. Золотисто–багровый. Его опережает жар. Палит, не опаляя. Но вот сейчас золотисто–прозрачный гул достигнет, поглотит…

На краю страха смертного слышу (до сих пор слышу) словно бы маминым голосом: «Будь добрым, будь добрым, честным, хорошим, будь добрым».

А золотистые, упругие струи стеной гудят, уже закрыв небо, вплотную…

Просыпаюсь весь в поту, в слезах.

Сколько мне лет или месяцев — не знаю. До этого ни о себе, ни о мире ничего не помню. Лишь отсюда, с огня, началось сознание.

СО–ЗНАНИЕ. Вместе с кем?

Зима. Она стоит всегда, вечно. Трещат дрова в печке–голландке, откуда через дырочки в дверце выскакивают на пол, обитый железным листом, раскалённые угольки.

Кажется, я всегда один в комнате деревянного дома. Высокие синеватые сугробы норовят дотянуться до окон второго этажа. Кроме сугробов, днём в эти окна видно голые, заснеженные деревья. Вечером, когда они угрожающе придвигаются, на них лучше не смотреть.

В раскрытую форточку со струением сладкого студёного воздуха доносится лай собак, звяканье ведерных дужек, изредка скрип санных полозьев.

Во всём этом — исконное стояние недвижного российского времени, того самого, где живут старик со старухой из сказки Пушкина и недавно жил царь. Правда, я уже знаю, что теперь царя нет, что мне повезло родиться в самой лучшей на свете стране, в самом лучшем на свете городе — Москве.

Чтоб не скучал, мне на огромном, во весь пол расстеленном старинном ковре оставляют игрушки, книжки с картинками. Несколько раз в день забегают то одна соседка, то другая — торопливо разворачивают из одеяла оставленные мамой тёплые кастрюльки с едой, кормят, подкидывают дрова в печку.

Долго тянется день до мамы и папы. Они приходят вечером.

Всегда внезапно скрежещет ключ в замке.

Мама кидается ко мне, ощупывает, прижимает к пахнущей морозом шубе, целует. Потом всовывает мои ноги в валенки с галошами, надевает на меня тулупчик, шапку, укутывает в платок. По скрипучим деревянным ступеням я колобком скатываюсь к пахнущей керосинками коммунальной кухне и, толкнув обитую рваным войлоком дверь с засовами, оказываюсь между первозданных сугробов, деревьев и звёзд.

Зимние звёзды твёрдо лучатся в чёрной бездне, загадочно смотрят на меня.

Я впервые живу на земле — плоской, заваленной снегом, уставленной двумя рядами деревянных домов нашего Второго Лавровского… В конце его сохранилась повисшая между крыш ржавая арка, к которой когда‑то были подвешены ворота, запиравшие вход в переулок.

Однажды, хмурым зимним утром, отец разворачивает «Правду», вскрикивает: «Убили Кирова!»

Глава вторая

Земля натужно поворачивалась вокруг своей оси. Ночь в Москве кончалась.