Бхагаван Раджниш - Внутренние война и мир Страница 20

Не существует большей пустыни, чем «нет». В земных пустынях хотя бы встречаются оазисы, но в пустыне «нет» они отсутствуют, там не может быть зелени. Зелень растет лишь в тех местах, где есть «да», утверждение. Только истинно верующий полностью покрыт зеленью и завершен. Теист может достичь цветов, но атеист никогда.

Атеизм, как и теизм, может быть двух видов. Атеизм опасен, когда замкнут на себя, вера представляет опасность, если она заимствована. Опасность теизма в заимствовании, а опасность атеизма в замкнутости на себе. На этой земле все верующие берут взаймы. Если человек недостаточно честен даже для того, чтобы стать атеистом, то ему уж вовсе невозможно сделать гигантский шаг, чтобы превратиться в верующего.

Как я понимаю, атеизм — это первый шаг к вере. Атеизм является подготовкой. Говоря «нет», мы готовимся сказать «да». Многого ли стоит «да» того, кто никогда не говорил «нет»? Сколько жизни, сколько души будет вложено в «да» человека, которому никогда не хватало смелости сказать «нет»?

Мне кажется, Бертран Рассел проходит через фазу атеизма, стадию человека, который находится в поиске. Он не может сказать «да», предварительно не разобравшись в вопросе. Такое поведение соответствует ситуации, оно правильно, религиозно. Я называю Рассела атеистом, но религиозным атеистом. И я именую так называемых верующих верующими — но нерелигиозными верующими. Подобные утверждения кажутся парадоксальными, но это не так.

Отчаяние Арджуны очень религиозно; у него есть импульс. Находясь рядом с таким ценным человеком, как Кришна, он с легкостью мог сказать: «О, наставник, любые ваши слова — истина. Я готов сражаться». Но Арджуна не говорит этого; он борется с Кришной.

Его мужество в борьбе с Кришной не похоже на обычную смелость. Само сердце человека желает сказать «да» от одного присутствия Кришны. Сказать «нет» такому человеку значит причинить себе боль; тягостно даже задавать вопросы Кришне. Но Арджуна непрерывно спрашивает. Его не беспокоит, что скажут другие.

У Арджуны нет веры. Он настроен скептически, он сомневается, он никому не доверяет. Обычно, общаясь с Кришной, человек принимает его как учителя и просто следует за ним. Но такая вера является заимствованной. Нет, Арджуна ищет подлинную веру. И именно поэтому Гита не останавливается на этом месте и превращается в долгое путешествие. Ведь Арджуна все спрашивает и спрашивает...

Поведение Кришны также удивительно. Он мог бы надавить всем весом своей славы. Если бы у него было малейшее желание выступить в роли гуру, он мог бы с легкостью выполнить его. Но у истинно религиозного человека никогда не появляется желание стать гуру. Когда личность исполнена благочестия, нет нужды становиться гуру. И тот, кто верит в сущее, не смотрит на вопросы с порицанием и скептицизмом. Он знает, что сущее рядом, и оно поможет ему, и если человек задает вопросы, то его путешествие уже началось. Ищущий обретет, ему лишь необходимо дать возможность естественным образом найти ответ.

С того момента как Ганг начал свой путь, он был обречен достичь океана. У истоков существование океана не было очевидно, но раз Ганг тек, то можно было не беспокоиться; он обязательно достигнет океана. Океан не говорит: «Остановись и поверь, что я существую». Если Ганг остановится и начнет размышлять над тем, есть океан или нет, он никогда не узнает о существовании океана. Но, дойдя до половины, Ганг превратится в грязную лужу и станет считать эту лужу океаном.

Арджуна не относится к такому типу верующих. С правильной точки зрения, Арджуна и Бертран Рассел похожи между собой — подобно тому, как вчера я говорил, что между Сартром и Арджуной есть нечто общее. Это сходство ограничивается тем, что Сартр, как и Арджуна, подвержен тревоге. Общее заканчивается там, где Сартр превращает свое беспокойство в философию, тогда как Арджуна ограничивается вопросами. Итак, в этом отношении Арджуна ближе к Бертрану Расселу.

Рассел — агностик; до конца жизни он не переставал задавать вопросы. Другое дело, что Расселу не суждено было повстречать Кришну, но и в этом нет ничего плохого. Он встретится с ним в следующем воплощении; ничего плохого не случилось. Сам факт того, что Рассел задает вопросы, свидетельствует о начале его путешествия.

Я считаю, что лицемерно сравнивать Рассела с верующими, такими как Поль Тиллих. Если кто-то и занимается самообманом, то Тиллих, а вовсе не Рассел. Люди, подобные Полю Тиллиху и Бертрану Расселу, всегда были на Земле. По моему мнению, Рассел продвинулся по религиозному пути намного дальше, чем Тиллих. Поль Тиллих — всего лишь теолог.

Интересно то, что в этом мире главным врагом религиозности является не атеизм, а теология. Величайшую враждебность к религиозности проявляет теократия. Люди, находившиеся во власти теократии, никогда не станут религиозными. И для этого есть причины. Дело в том, что религия всегда стоит выше интеллекта, а теология находится ниже мышления. Теология никогда не сможет превзойти интеллект, который, в свою очередь, не способен достичь уровня религии.

Поль Тиллих живет в границах ума. Он неспособен, подобно Бертрану Расселу, отрицать интеллект. Тиллих ограничен умом, но не подчиняется ему: он лишь ставит перед умом вопросы, но скептически относится к ответам. Тиллих чувствует, что ум имеет границы. Арджуна воплощает в себе глубокий синтез. В нем как будто бы слились Рассел и Сартр.

Тревога Арджуны имеет религиозную природу, поскольку она ведет его к вере.

Те, кого ради желанны царство, услады, счастье, эту битву вмешались, жизнь покидая, богатства...

В каждом шаге Арджуны проглядывает заблуждение. Он говорит: «Эти отцы, сыновья, друзья, близкие люди, ради счастья которых желанно царство...» Арджуна лжет. Никто ничего не желает ради другого; все стремятся к чему-то лишь для себя. Если отец или сын желают чего-то друг для друга, то только потому, что он — мой отец или мой сын. Люди стремятся к благу для других лишь в пределах свойственного им чувства собственности.

Конечно, остается фактом то, что без близких людей наше счастье не будет полным. Подлинное человеческое счастье очень невелико. Чужое внимание доставляет большую радость, и без нее наше счастье стремится к нулю. Даже если человек захватит величайшее королевство, главное счастье будет не в этом. Важно, чтобы близкие люди смогли увидеть, на что вы способны.

Кроме того, в уме человека заложены определенные границы досягаемости. Например, девочка, подметающая улицу, не почувствует зависти, если мимо нее пройдет королева, украшенная ожерельями и бриллиантами. В восприятии девочки королева пребывает на другом уровне, она выходит за границы ее мышления. Но если эта девочка увидит на шее другой, живущей по соседству девочки бусы из искусственных стеклянных камушков, она испытает страшную зависть. Ведь та девочка находится на ее уровне. Человеческие амбиции, зависть постоянно действуют в ограниченной области.

Если вы хотите приобрести имя и признание, то вашей аудиторией должны стать близкие и знакомые люди — только тогда вы сможете насладиться своим положением. Если вас смогут увидеть только чужие, вы нисколько не обрадуетесь — демонстрация своего эго перед незнакомыми людьми не доставит большого удовольствия. Превзойти близких по настоящему приятно. Счастье — показать им, что они не могут достичь того же, что и вы.

Однажды Иисус сказал, что нет пророка в своем отечестве. Их не прославляют — хотя они к этому стремятся.

Когда Иисус пришел в родной город, люди сказали: «Посмотрите на этого сына плотника! Разве он не сын Иосифа, плотника? Как же мог он достичь просветления? Еще вчера он пилил доски, а теперь обрел мудрость!» Они смеялись над Иисусом.

За этим смехом стоит та же самая трудность, связанная с уровнем восприятия, — людям трудно принять то, что сын плотника вознесся на такую высоту. Мы мыслим в определенных рамках, поэтому с такими вещами трудно согласиться. Невелика вероятность того, что пророка признают в его родном городе, поскольку тогда его жителям придется выйти за пределы собственной зависти.

Вивекананда не смог добиться такой же славы в Калькутте, как в Америке. Когда он прибыл в Калькутту, в течение нескольких дней его встречали с праздничными церемониями, он участвовал в торжественных приемах, но этим все и закончилось. Жители Калькутты стали говорить: «А разве он не тот самый мальчик из брахманской семьи? Какого особенного уровня самопознания он мог достичь?»

Раматиртха получил громадное признание в Америке, но не в Каши. Однажды на встрече в Каши поднялся пундит и сказал: «Ты не знаешь даже санскритского алфавита и при этом берешь на себя смелость рассуждать о познании брахмана, конечной реальности? Сначала пойди и выучи санскрит». И несчастному Раматиртхе ничего не оставалось, кроме как заняться санскритом.