Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Первая Ведогонь Страница 21

Так что ни осуждать мышление, ни гордиться им не стоит. Мышление убивает жизнь. И в окружающем мире и во мне. Разум обеспечивает жизнь, поскольку он орудие выживания. Отказываться от мышления можно, но отказываться от плодов мышления неразумно. Как отказываться от электричества или компьютера.

Но если мы хотим познать и вернуть себя, нам придется вскрыть этот саркофаг из множественных слоев мышленческих цепей, которые укрыли наше существо и сделали сознание мутным и омертвелым. А заодно и вернуть ту силу, которая ушла из разума на поддержание всего этого хранилища сложной памяти.

По большому счету, мне все равно, будем ли мы считать, что это описание разума сделано Мазыками. Я говорю это потому, что для современного человека свойственно сильно сомневаться в том, что среди русских крестьян могли быть какие-то умные люди и что вообще в мире бывают мудрые старики, к тому же думающие лучше ученых. Поэтому можете считать, что это я делаю лично свое предположение о том, как устроены мои «мозги». Соответственно, и все слабости этого предположения я буду рассматривать как слабости моих построений.

Тем не менее, я дал рабочий образ, и нам теперь придется заново описать то, как работает наш разум днем и во сне. И особенно ценны ваши наблюдения за тем, как вы теряете и возвращаете его во время «возвращения из глубокого сна». В качестве заключения и одновременно исходной точки исследования, помещаю прекрасное описание этого явления, сделанное Балелью.

У меня такое пробуждение было на одном из семинаров. Когда я проснулась, то не было меня, не было знания и памяти о том, что я существую. Что есть этот мир, что я человек, а уж тем более, что идет семинар и что я могу открыть глаза. У меня не было никаких глаз и знаний об этом. Не было мыслей и образов.

Бывало и раньше, что просыпаешься и не знаешь, где ты находишься. Но продолжалось это обычно недолго, так как страх заставлял быстро-быстро найти опору и немедленно вспомнить, где ты и кто.

А в тот раз не было страха. И длилось это, как я потом поняла, какое-то продолжительное время. Хотя трудно сказать, потому что там времени не было.

Итак, меня не было (в привычном смысле), но что-то или кто-то все же был. Как точка осознавания. Или пребывания. И этот кто-то был начисто лишён памяти об этом мире.

Потом в этой глубине стали происходить какие-то колебания. Накапливаться беспокойство: как будто я, с окраины себя — подавала какие-то сигналы в середину себя. Потом началась тревога, а потом почти паника. И на меня стали бросаться образы. Это ощущалось именно так, что они на меня напрыгивают. И я вспоминаю этот мир. Целый обвал образов. И я вынырнула сюда. И поняла, что самое время было вернуться.

И что это беспокойство, которое волнами до меня доходило, как-то связано с опасностью. Как только я полностью вернулась — в комнату толпой зашли люди (вернулись с лекции). Они ощущались, как большая опасность. И я сразу превратилась в себя такую, которую я знаю и которую все знают.

Скоморох.

Глава 14. Как думает разум

Как вы помните, мы уже поставили перед собой задачу: собрать наблюдения того, как работает разум во сне, в сравнении с тем, как он работает днем. И обнаружили мы совершенно очевидную вещь: находясь во сне и думая там, мы ощущаем себя не только разумными, но и порой восхитительно разумными, даже гениальными. Правда, рассматривая свои ночные находки дневным разумом, мы потом чаще всего стыдимся сами себя…

Тем не менее, известные из истории случаи, когда поэты писали во сне стихи, а ученые совершали открытия, держат нас в убеждении, что эти открытия сноразума надо ценить, потому что среди них может попасться жемчужина, и мы продолжаем надеяться и внимательно просматриваем все, что нам снилось, проснувшись. И бежим делиться всеми необычными снами со своими близкими, в надежде, что несколько голов вместе вернее найдут в ночном откровении присутствие гения или гениальности.

Отсутствие «культуры сна», как сказали бы современные философы, не дает нам задуматься над тем, что случающиеся изредка действительные открытия и откровения случаются настолько изредка, что это вряд ли случайность. И говорит это о том, что в обычном сне ничего подобного невозможно. А те, кто совершал эти открытия, или кому были откровения, переходили для этого из обычного сна в Сны откровения. И неважно, что это такое, но мы должны дать этому явлению особое имя и изучать его особо. Тогда появляется надежда этому действительно научиться.

Но пока мы оставим в стороне Сны откровения и Большую Ведогонь и ограничимся Первой Ведогонью, которая не более чем начальное самопознание, совершаемое рассматриванием себя в зеркале сна.

И первое, что мы рассмотрим, это свой разум, — то, как мы думаем. А как мы думаем?

Продолжая рассказ о мазыкской науке думать, я просто скажу, как они это видели. Поскольку, в сущности, я буду рассказывать не что-то действительное, а лишь свое понимание, то и считайте, что я предлагаю «гипотезу», то есть высказываю предположение, которое лишь плод моего личного творчества. Единственное, чего я не могу избежать, это тех имен, которые давали изучаемым нами явлениям мазыки. Но ведь имена можно дать любые. К примеру, Институт Монро давал различным состояниям сознания, связанным со сном, одно и то же название «Точка» с разными номерами. «Т 10» была чем-то очень похожим на переход в Дрему.

Мы, возможно, говорим об одном и том же, но на другом языке. Правда, это дает и возможность перестроить свое мировоззрение, поскольку увязывает наши взгляды в иной образ мира. Но любой исследователь, открывая иную грань действительности, непроизвольно перестраивает свое мировоззрение. И чем он последовательнее в своих рассуждениях, тем всецелостнее обязана быть эта перестройка. И если, к примеру, ученый хоть раз испытал во время клинической смерти состояние вне тела, наблюдая за суетящимися вокруг его мертвого тела людьми, он либо обязан полностью отказаться от естественнонаучного мировоззрения, либо он ученый, но не исследователь. Он врет.

Поэтому наше мировоззрение перестроится не от использования мазыкских понятий, а от нашей искренности в исследовании себя. Если наши наблюдения верны, то они сами заставят нас рассуждать иначе. И мы все равно откроем все, что есть в действительности, и вынуждены будем дать этому имена. Пусть они будут мазыкские, так красивее.

Итак, разум, как орудие выживания человека в плотном теле на планете Земля, создает образы. Образа, как говорили мазыки. Или стоды. Образов этих всего два вида: образы миров и образы действий. Образы вещей, в сущности, есть образы миров, только маленьких. И поэтому считалось, что качественно существуют только два вида образов.

Образы миров называют Исты, а образы действий Масты. В основе и тех и других лежат простейшие образы, из которых делаются все сложные образы, — Истоты. Есть истоты Ист, и есть истоты Маст, поэтому нельзя считать, что истоты — третий вид образов. Это части, атомы образов.

Я думаю, что Исты, это то же самое, что «Идеи» Платона. В том смысле, в каком это звучит в выражении Идея вещи, к примеру. Я могу в этом ошибаться, поскольку не проводил сопоставительного исследования. Но, похоже, ошибка не может быть велика. У каждой вещи есть Иста — ее совершенный образ, в котором нет ничего лишнего. Но личность, используя такой образ, усложняет и искажает его. Так что Образ или Стод вовсе не обязательно есть Иста. Иста — это все-таки Истинное описание вещи или мира. Она обязательно есть в основе любого образа вещи, но ее еще надо суметь рассмотреть. Достигаются Исты очищением.

У мира тоже есть его Иста — истинный образ мира, запечатленный прямо в нашем сознании. Но мы не в состоянии его рассказать. Попытка создать Научную картину мира — это суета вокруг Исты мира, но вовсе не истинное его описание. Даже очень не истинное, потому что, кроме истины, имеет заложенную в себе задачу поддерживать существование научного сообщества, а значит, исходные искажения, связанные с общественными целями.

Точно так и у остальных людей Исты мира просто так не встречаются. По мазыкским понятиям, человек меняет за жизнь много мировоззрений, построенных на разных образах мира. Все они имеют самостоятельные названия. Самым близким к Исте мира является детский, точнее, дитячий его образ, называвшийся Материком. Рождающиеся потом Рым, Сулоп и Стодень искажены гораздо сильнее, потому что в них вмешиваются возрастные цели или цели Веж, как это называлось.

Но важно нам сейчас одно. В основе любого образа мира лежит Иста. То есть тот его образ, который в совершенстве соответствует действительному миру. Совершенство это условное, учитывающее возможности наших органов восприятия. Иначе говоря, совершенный образ мира — это тот образ, который позволяют создать наши органы чувств. Оттого, что более совершенные органы восприятия позволили бы создать более точный образ, совершенство этого образа не умаляется, поскольку он точно соответствует заданным условиям.