Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Первая Ведогонь Страница 25

Сейчас же, чтобы отбросить «логичность» нам надо понять, почему мы решили его использовать. Что вообще это слово означает лично для каждого его использующего? Вам придется понаблюдать за собой, но в этом коротком семе я сразу иду к ответам, предоставляя вам проверять их своими наблюдениями. Ответ же мною предполагается такой.

Слова, вроде «логично», «система», «механизм», «традиция», мы используем постоянно, и используем их вместо хороших русских слов именно затем, чтобы было сказано не русским языком. А каким? При поверхностном взгляде может показаться, что английским или латынью. Это при поверхностном. А вот если подумать и приглядеться поглубже, то окажется, что сказано это именно нерусским языком.

Что это значит? А то, что через «нерусский язык» мы приобщаемся к магии — колдовству, волшебству и чародейству, говоря по-русски. Вспомните русскую историю: красной нитью по ней проходит, что самые сильные колдуны всегда живут не среди своих, это не русские люди и иностранцы. Финны, татары, немцы, то есть европейцы, если брать время Просвещения. Мы все время учимся у чужих, даже не принимая всерьез своих. Просто потому, что свои — это все земля ведомая, вдоль и поперек хоженая, здесь ничего таинственного быть не должно.

А вот за границами нашего, обжитого, освоенного мира живут неведомые чудовища и невиданной силы колдуны и богатыри. И это обязательно должно быть так, потому что люди слабые среди таких чудовищ выжить не смогли бы!.. Такое понимание мира — остаток очень древнего мировоззрения, это островок первобытности в нашем сознании. Даже в научном…

А на каком языке говорят колдуны? Вспомните детский фольклор, то есть всяческие считалки, присказки, песенки. Там есть все ответы, потому что дети помнят то, что взрослые уже выбросили на свалку истории. Вспомните считалки, там половина слов на тайном языке. И вообще, там еще очень много от первобытной магии. И в первую очередь, память о том, что для совершения чуда нужно произнести заклинание на языке, который чудесами повелевает. На каком? Трудно сказать, никто не знает. Скажем, на птичьем, или на несуществующем. На каком угодно, только не на своем, потому что любой другой язык может оказаться магическим, кроме своего. Свой уже проверен, тут чуда нет!

Вот так рождается тяга к волшебным языкам. И мы видим, как она взрослеет и превращается в поиск сильных языков. Так рождается блатная феня, язык делопроизводства, на котором говорят власти, научный язык, состоящий, как и офенский язык, наполовину из русского, а наполовину из непонятных слов.

Магия — это могия, то есть способность сделать то, что хочешь. Даже чудо. Но в жизни мы видим, что для этого нужна сила. Сила тела, сила желания, сила духа, сила сообщества. Наука берет силой сообщества и силой общественного мнения. И закрепляет свои решения так же, как церковь. Только не словом: Аминь! — а словом: Логично!

И значит это: Быть по-сказанному!

Вот и мы в жизни, говоря: «логично!», — в сущности, говорим не о логике, а о том, что со сказанным спорить не надо. Неполезно с этим спорить, себе же хуже сделаешь. При этом мы подразумеваем, конечно, что хуже сделает спорщику сам мир. Это понятно, что мы не угрожаем. Но это и не важно, важно почувствовать в подобных высказываниях движущую вами силовую подкладку. Говоря: Такова логика! — ты внутренне доволен собой, доволен той силой, которую проявил, и наслаждаешься ее наличием и собственной способностью этой силой управлять и повелевать. Может быть, извлекать. Ведь вот не было силы, были вы равны, и вдруг ты резко оказался вверху..

Язык магии — это язык сильный, и мы стремимся обрести силу, подбирая все орудия силы, которые встречаем на своем жизненном пути. А потом бездумно вставляем их, как рычаги. И нам совершенно все равно, есть ли смысл в наших словах, главное, что все почувствовали их силу и подчинились. Пусть не прямо тебе, а некой госпоже Логике, которая сквозь тебя им пригрозила пальчиком, но подчинились!..

Как вы уже поняли, это заемная сила, если не хуже, если не подаренная. А за подобные дары приходится платить. К примеру, тем, что в погоне за легкой чужой силой ты не развиваешь свою. И, научившись повсюду совать «ломик логики», так и не научился логике… Не научился рассуждать и решать задачи.

Вот что позволяет нам отбросить слово «логично» из своего языка, посчитав его словом-паразитом.

А вместо него мы должны употреблять то выражение, которое соответствует происходящему перед нашими глазами. А что, собственно говоря, происходит, когда мы вспоминаем сон и говорим, что он содержал «нелогичности»?

Никаких нелогичностей он не содержал, потому что мы просто не знаем, что такое наука Логика. Значит, и не можем судить об этом. Наука же логика имеет дело со способами рассуждать и доказывать. Значит, нелогичным может быть только высказывание. А мы называем «нелогичностью», к примеру, то, что во сне наша машина может превратиться в кровать. Или то, что в кровать превращается наша машина, которой у нас нету.

Такая «нелогичность» не относится ни к способу рассуждать, ни даже к способу думать. Это как бы мир такой. И даже то, что мы, видя явные странности мира, их не замечаем и принимаем как нечто естественное, логикой тоже не изучается. Это уже вотчина психологии.

О чем же мы в таком случае говорим?

В общем, если говорить кратко, о несоответствии происходящего нашему образу мира. Подобные нарушения противоречат не логике, как науке о правильном способе мыслить, а нашим представлениям о мире. Основное, что нас удивляет во снах, выражается не словами: это неверно, потому что ошибочно, — а словами: так не бывает, так не может быть!

Быть можно только в мире. Быть — это основа бытия. А мир — это место бытия. Знаем же мы, как устроен мир, именно образом мира. Вот несоответствия ему мы и замечаем во снах, находясь в дневном разуме, и спокойно «съедаем» в сноразуме.

И значит, речь идет о разуме, который работает всегда внутри образа мира, который сам и создает. Но вот чему он удивляется, когда вспоминает странности сна?

Как кажется, он удивляется нарушениям образа мира, которые там происходят, правда? А если приглядеться? Вот теперь применим логику как искусство рассуждать. Если ты удивляешься нарушениям образа мира, которые происходят во сне и происходят постоянно и с завидной закономерностью, не логично ли было бы сделать предположение, что в основе этих нарушений есть действительность, которую они отражают? Иначе говоря, иной мир, которому во сне соответствует иной образ мира. И подтверждает это то, что там наш разум во время сна всегда спокойно принимает все нарушения как должное. Логично ожидать такого предположения?

Логично, но этого предположения не делается. Мы продолжаем удивляться, но не пытаемся объяснить того, что нас удивляет. Почему?

Выскажу еще одно предположение: потому что мы смотрим не туда. Мы вообще не смотрим в сторону того мира. Поскольку ток нашей жизни направлен в этот мир, куда его влечет Охота, мы и смотрим туда, куда направлены наши «глаза». А здесь мы обнаруживаем дневной разум, вспоминающий странности своего ночного поведения. И тогда мы удивляемся тому, как он мог так ошибаться?! Как он мог пропускать такие явные огрехи, которые никогда бы не пропустил днем?!

Мы относим странности сна к ошибкам дневного разума, относим всего лишь потому, что не допускаем и мысли, что у нас может быть и другой разум. Этого не может быть, потому что в дневной жизни и в дневном Образе мира такого нет. Доктор Джекиль ничего не подозревает о Хайде, потому что они из разных миров и даже не хотят допускать мысли о возможности собственной второй жизни…

И все же, если нам удается вынести воспоминания о совсем ином мире и о совсем ином поведении собственного разума, не логично ли, то есть не последовательно ли было бы предположить, что мы всего лишь помним то, что происходило с некой другой «сущностью», которую мы осознавали собой.

Сразу возникают вопросы: как такое возможно?

Сначала оговорим, что понимать под «сущностью». Я в данном случае использовал это слово для обозначения не философского понятия, а для обозначения живого существа. Сущность в значении существующее. А что существует днем и что существует во сне, если оставаться в рамках используемых нами понятий?

Тело, разум и Я.

Я явно сохраняется во сне. А вот про тело и разум мы такого сказать не можем. Если с телом еще не все понятно, возможно, сон — это лишь нарушения электрической активности мозга все того же физического тела, но вот разум явно другой. Просто совсем другой разум, и это очевидно, если перестать считать себя одноразумовым существом. Как только это убеждение, основанное лишь на том, что никогда не сомневался в этом убеждении, отпадает, ты с яркостью вспышки видишь: там совсем другой разум. Хотя стихиальная основа, ощущаемая способностью течь по образам-истотам к решению задач выживания, сохраняется, как и самоощущение себя собой.