Уппалури Кришнамурти - Ошибка просветления Страница 3

Меня не интересует переживание Брахмана, не интересует переживание реальности; не интересует переживание истины. Они, возможно, могут помочь другим, но мне они не способны помочь. Мне не интересно снова и снова делать одно и то же; хватает того, что я уже сделал. В школе, если тебе нужно решить математическую задачу, ты повторяешь это вновь и вновь – ты решаешь математическую задачу и обнаруживаешь, что ответ заключается в самой задаче. Так какого черта ты делаешь, пытаясь решить проблему? Легче сначала найти ответ, вместо того чтобы проходить через все это».

Итак, нехотя и сомневаясь, я отправился к Рамане Махарши. Тот парень потащил меня. Он сказал: «Тотчас езжай туда. С тобой произойдет нечто». Он говорил об этом, дал мне книгу «Поиски в скрытой Индии» Поля Брантона, и я прочитал главу об этом человеке – «Ладно, я не против, пойду и посмотрю». Этот человек сидел там. Только от одного его присутствия я почувствовал: «Что! Этот человек – как он может помочь мне? Этот парень, который читает комиксы, шинкует овощи, играет с тем, другим, третьим – как может этот человек помочь мне? Он не может помочь мне». И все-таки я сел там. Ничего не произошло; я смотрел на него, а он смотрел на меня. «В его присутствии ты чувствуешь тишину, твои вопросы исчезают, его взгляд меняет тебя» – все это осталось сказкой, выдумкой для меня. Я сидел там. Внутри было множество вопросов, глупых вопросов и вот: «Вопросы не исчезли. Я сижу тут уже два часа, а вопросы все также здесь. Ладно, задам ему несколько вопросов» – потому что тогда я очень сильно желал мокши. Идея мокши была привнесена моим духовным окружением и я хотел ее. «Вас считают освободившимся человеком» – этого я не сказал. «Вы можете дать мне то, что есть у вас?» – я задал ему этот вопрос, но он не ответил, и спустя какое-то время я повторил вопрос: «Я спрашиваю: „То, что есть у вас, можете вы дать мне это?“» Он сказал: «Я могу дать, но можешь ли ты взять это?» Боже! Впервые этот парень говорит, что у него есть что-то и что я не могу взять это. Никто до этого не говорил: «Я могу дать тебе», а этот человек сказал: «Я могу дать, но можешь ли ты взять это?» Тогда я сказал себе: «Если есть в этом мире кто-то, способный взять это, так это я, ведь я проделал так много садханы, семь лет садханы. Он может думать, что я не могу взять это, но я могу. Если я не могу, то кто может?» Такой у меня тогда был настрой – знаете, (смеется) я был так уверен в себе.

Я не остался у него, я не прочел ни одну из его книг, я задал ему еще несколько вопросов: «Может ли человек когда-то быть свободным, а когда-то нет?» Он сказал: «Ты либо свободен, либо вообще не свободен». Был еще какой-то вопрос, я его не помню. Он ответил очень странным образом: «Нет ступеней, ведущих тебя туда». Но я проигнорировал все это. Эти вопросы не имели для меня никакого значения – ответы меня ничуть не интересовали.

Но этот вопрос «Можешь ли ты взять это?»… «Как он самонадеян!» – вот что я почувствовал. «Почему я не могу взять это, что бы это ни было такое? Что это такое, что есть у него?» – таков был мой вопрос, естественный вопрос. И вот сложился вопрос: «Что это за состояние, в котором были все эти люди – Будда, Иисус и вся эта компания? Рамана находится в этом состоянии – так считают, я не знаю – но этот малый такой же, как я, тоже человек. Чем он отличается от меня? То, что говорят другие, или то, что говорит он, для меня не важно; любой может делать то, что делает он. Что это? Он не может слишком сильно от меня отличаться. Его тоже произвели на свет родители. У него есть свои особые идеи по поводу всего этого. Некоторые люди говорят, что с ним что-то произошло, но чем он отличается от меня? Что там такое: что это за состояние? – это был мой главный вопрос, основной вопрос – он не оставлял меня. Я должен сам выяснить, что это за состояние. Никто не может дать это состояние; я тут сам за себя. Мне придется отправиться в это неизведанное море без компаса, без лодки, даже без плота. Я сам выясню, что это за состояние, в котором находится этот человек». Я очень хотел этого, иначе я не отдал бы всю свою жизнь на это.

В: Это дать-взять – я не понимаю.

У. Г.: Я не могу сказать, что он имел в виду, когда говорил: «Я могу дать, но можешь ли ты взять это?», но это в какой-то мере помогло мне сформулировать мой собственный вопрос. Понимаешь, если бы кто-то сейчас задал мне похожий вопрос, я бы сказал, что тебе нечего получать от кого бы то ни было. Кто я такой, чтобы дать это тебе? У тебя есть то же самое, что и у меня. Мы все на улице Саннидхи, 25, а вы спрашиваете меня: «Где улица Саннидхи, 25?» Я говорю, что вы там. Не то чтобы я знал, что я там. Это желание знать, где ты, – вот какой вопрос вы задаете.

(У. Г. говорит, что он больше ни разу не был у Раманы или кого-то из «этого религиозного народа» и никогда не притрагивался ни к одной религиозной книге, кроме как для подготовки к экзаменам по философии.)

Тогда начался мой настоящий поиск. Во мне было все мое религиозное воспитание. Тогда я начал исследование. Несколько лет я изучал психологию и философию (восточную и западную), мистицизм, все современные науки – все, всю сферу человеческого знания, я начал исследовать самостоятельно. Поиск все продолжался, и вопрос мой был: «Что это за состояние?», и он обладал собственной силой. Итак, «Все это знание не удовлетворяет меня. Зачем все это читать?» Одним из моих предметов для получения степени магистра была психология – к сожалению, в то время она входила в нашу учебную программу. Я интересовался психологией по той простой причине, что меня всегда интриговал ум: «Где этот самый ум? Я хочу что-нибудь знать о нем. Здесь, внутри меня, я не вижу никакого ума, но все эти книги говорят об уме. Посмотрим, что могут сказать об уме западные психологи». Однажды я спросил своего преподавателя: «Мы постоянно говорим об уме. А сами вы знаете, что такое ум? Мы изучаем столько книг – Фрейд, Юнг, Адлер и вся эта компания. Я знаю весь этот материал – я читаю определения и описания в книгах – но знаете ли вы сами что-то об уме?» Он сказал: «Не задавай таких неудобных вопросов. (смех) Это очень опасные вопросы. Если хочешь сдать экзамен, просто пиши конспекты, запомни их и воспроизведи в экзаменационной работе – и получишь свою степень». «Меня не интересует степень; я хочу узнать об уме».

(Его дед умер, и У. Г. бросил Университет Мадраса, так и не получив степени. В 1934 г. он женился.)

Тогда я связался с Теософским Обществом, из-за моего происхождения. Я унаследовал от моего деда Теософское Общество, Дж. Кришнамурти и кучу денег. Так что мне было просто: тогда было много денег – пятьдесят или шестьдесят тысяч долларов – и я мог всем этим заниматься. Я стал лектором в Теософском Обществе (и со временем У. Г. был избран Объединенным генеральным секретарем Общества в Индии), но в глубине души был далек от этого: «Все это подержанная информация. Какой смысл читать лекции?» Я тогда был очень хорошим оратором, не то что сейчас. Я был первоклассным оратором, повсюду давал лекции, на каждой трибуне. Я выступал во всех университетах Индии. «Это не является для меня чем-то настоящим. Любой, у кого есть мозги, может собрать эту информацию и потом вываливать ее. Что я делаю? Зачем я впустую трачу свое время? Это не средство к существованию для меня. Если ты зарабатываешь этим себе на хлеб, ладно, это я могу понять – ты повторяешь, как попугай, одно и то же и так зарабатываешь на жизнь; но для меня это не средство существования. И все же что-то в этом представляет для меня интерес».

Потом (в конце 1940-х, ближе к завершению теософского периода в жизни У. Г.) появился Дж. Кришнамурти. Он только что вернулся из США и начал свой новый…

В: Вы с Кришнамурти родственники?

У. Г.: «Кришнамурти» – это всего лишь нареченное имя, не фамилия. Его фамилия Джидду – «Кришнамурти» довольно распространенное имя – Джидду Кришнамурти.

Я связался с ним. Я слушал его семь лет, каждый раз, когда он приезжал. Я никогда не встречался с ним лично, потому что вся эта история с «Мировым Учителем» и прочее создавали определенную дистанцию. Я не принадлежал к узкому кругу приближенных; я всегда оставался на периферии, не желая впутывать себя. Там присутствовало то же самое лицемерие, в том смысле, что в их жизнях ничего не было; они были пусты – ученые люди, властители дум, выдающиеся фигуры. «Что это? Что стоит за этим?»

Потом ситуация изменилась и семь лет спустя обстоятельства свели нас вместе. Я встречался с ним каждый день – мы с ним обсуждали все. Меня совсем не интересовали его абстрактные рассуждения. Я сказал ему как-то: «Ты уловил современный психологический жаргон и пытаешься выразить нечто с помощью этого жаргона. Ты перенимаешь анализ и приходишь к выводу, что анализ – это не то. Такой анализ лишь парализует людей, а не помогает им. Он парализует меня». У меня был тот же самый вопрос: «Что такое есть у тебя? Эти абстракции, что ты изливаешь на меня, они меня не интересуют. Стоит ли что-то за этими абстракциями? Что это? У меня есть какое-то чувство – не могу сказать, откуда – что стоящее за этими абстракциями, которые ты высказываешь, и есть то, что меня интересует. Я почему-то чувствую – это, может быть, мое воображение – что ты (приводя знакомое, традиционное сравнение), возможно, и не попробовал сахар, но, по крайней мере, как будто смотрел на него. То, как ты все описываешь, дает мне ощущение, что ты хотя бы видел сахар, но я не уверен, что ты его попробовал».