Владимир Залесский - Учебник писательского успеха. Часть II. Генрих Шлиман, Николай Гоголь, Максим Горький и их уроки Страница 6

Визиты к влиятельному родственнику Д. П. Трощинскому отца Гоголя и всей семьи оставляли сложные впечатления у Николая…

«И однажды, когда „благодетель“ сам пожаловал к ним в дом и милостиво удостоил Василия Афанасьевича партии шахмат, Никоша подошел к играющим и сказал отцу: „Папа, не играйте с ним. Пусть идет“. А когда Дмитрий Прокофьевич, удивившись его самостоятельности, упомянул о розге, добавил: „Плевать на вас и на вашу розгу“. Испуганный Василий Афанасьевич хотел наказать сына, но старик остановил его. „Он будет характерен“, – заметил он» [Золотусский И. П.].

Для полноты картины правильно будет добавить еще один аспект российской действительности, описанный словами П. Я. Чаадаева: ««Надо, мой милый, беречь свою шкуру» (Mon cher, on tient á sa peau)» [Мережковский Д. С. Чаадаев].

Атмосфера Великого Герцогства Мекленбург и Шверин позволяла вести «рискованную игру» по утверждению и демонстрации личной независимости, хотя она (эта игра) и оставалась рискованной; может быть, в нее нельзя было выиграть, но существовал шанс не проиграть: такой урок юный Генрих имел основания усвоить еще в детстве.

Для крепостной России, в которой жил Н. Гоголь, такая рискованная игра в утверждение личной независимости была бы недопустимым нарушением сословных правил и завершилась бы трагически; «простые» люди таких попыток в общем-то не делали, а люди особо талантливые (и с определенным положением), делали, но без успехов: ситуация возвращалась «на круги своя»; возможно, такой урок юный Николай усвоил интуитивно еще в детстве. Можно предположить, он сделал и выводы: независимость, не нарушающая установленный порядок, – это система. Система, тщательно продуманная, точно, филигранно реализуемая.

Россия после реформ 1861—1865 годов (Алексей Пешков родился в 1868 году) была обществом великих изменений. Появились новые возможности, новые знания, новые мечты. В этой обстановке рождались необычный энтузиазм, необычный оптимизм, необычная активность. «Старое» утрачивало ценность; «новое», придуманное, зачастую мифическое, влекло неодолимо. Возник новый вид «социального спорта»: прыжки в будущее. Оставляя за спиной прошлое и мир прошлого, кто-то попадал на Капри, кто-то – с приговором в морозную Сибирь, кто-то (без промедления) выбывал из «мира живых».

Родственники юного Алексея не подавали ему однозначного примера поведения в новых условиях. С одной стороны, дед, «бывший» солдатский сын и бывший бурлак, «выбился», стал – на некоторое время – значительной и преуспевающей фигурой. С другой стороны, в новой ситуации и дед, и дядья не могли найти «выхода в будущее», цеплялись за прошлое в безнадежной, похоже, ситуации. Озлоблялись и ожесточались все больше и больше.

Положился юный Алексей на везучесть и интуицию? Или следовал потоку событий? Так или иначе, мы из его биографий видим человека, не имевшего ясного «родственного» примера поведения, самостоятельно и решившегося, и практически пытающегося оставить прошлое в прошлом и прыгнуть в будущее. Максим Горький оказался мастером спорта по прыжкам в будущее, оказался гроссмейстером, умеющим филигранно ходить-играть конем.

Что касается телесных наказаний в детстве Генриха Шлимана, Николая Гоголя, Алексея Пешкова.

Из (авто) биографических материалов можно сделать вывод, что таковых в детстве Генриха Шлимана не случилось.

В сохранившемся воспоминании Н. Гоголя о случае порки звучит облегчение. После того, как он, охваченный мистическим страхом, утопил кошку, его охватили переживания по поводу жестокого поступка. Он почувствовал облегчение и успокоился лишь тогда, когда рассказал о случившемся отцу, а тот его выпорол. Как мне кажется, в рассказе Н. Гоголя об этом случае можно ощутить легкое чувство благодарности сына к отцу. Н. Гоголь, судя по этому воспоминанию, воспринял телесное наказание как облегчение, своего рода искупление вины, окончание периода мучительных переживаний, неприятных эмоций. По одной из биографических версий юного Н. Гоголя, начавшего учебу, начальство хотело выпороть; Николай сымитировал сумасшествие; его не только не выпороли, но сама практика порки в учебном заведении сошла на нет. Революция без революции?

Телесные наказания присутствовали в жизни маленького Алексея Пешкова, похоже, они оставили в его памяти большую обиду и много ожесточения.

Сделаем – для объемности картины – еще одно добавление.

И Генрих Шлиман, и Николай Гоголь сажали деревья.

Г. Штоль в биографии Генриха Шлимана пишет об астраханской яблоне, посаженной Генрихом в детстве у пасторского дома в Анкерсхагене, которую Генрих Шлиман оставил вместе с детством и домом в 1831 году, и которую, будучи гражданином США и жителем Афин, навестил в 1883 году [Штоль. С. 389].

Клен, липа, дуб. «Гоголь любил и сажал только три этих дерева» [Гиляровский. 1902. С. 36].

«И в то же время он успевал заниматься такими вещами, как агитация за разведение эвкалиптов на улицах Афин. Он привез сотню молодых эвкалиптов, вырытых с корнями, и раздал местным домовладельцам. Из сотни посаженных деревьев прижилось только одно, остальные погибли. Шлиман жалел о деревьях, точно ребенок» [Мейерович М. Л. С. 154].

«За посадку дерев тебя очень благодарю». (Из Письма Н. Гоголя сестре Гоголь О. В., 22 декабря 1851). [Гоголь Н. В. Письма. 1848—1852.]

Можно предположить, что Максим Горький на крымской даче также сажал деревья или был причастен к их посадке.

Глава 4. Трансформации семей. Положение в семьях

При пристрастном рассмотрении можно усмотреть нечто общее в трансформации семей Генриха Шлимана, Николая Гоголя, Максима Горького: ранняя смерть одного из родителей и смерть брата. Г. Шлиман и Н. Гоголь заняли положение главного мужчины в семье, состоящей преимущественно из сестер.

Для части читателей, скептически настроенной к такому усмотрению, излагаемая информация будет частью биографических сведений.

«…Шлиман… в первые годы назывался Юлиусом, когда же умер его брат Генрих, он наречен был в его память» [Егоров, 1923. С.17].

«В возрасте девяти лет (…) его постиг самый страшный удар за всю его жизнь – смерть матери вскоре после рождения девятого ребенка, Пауля. Шестидесятилетний Шлиман посвящает этому событию одну-единственную фразу: „Это была для меня невосполнимая потеря и, наверное, самое большое горе, которое только могло обрушиться на меня и моих шестерых сестер“» [Вандерберг. С 420].

«Едва достигнув двадцати пяти лет, но будучи уже хорошо зарабатывающим коммерсантом, Генрих считал себя главой семьи. Отец Шлимана (…) не возражал Генриху; напротив, до тех пор, пока усердный сын материально поддерживал его, он платил ему восхищением и был готов принимать его доброжелательные советы» [Вандерберг. С. 82].

«В семье В.А. и М. И. Гоголь-Яновских было двенадцать детей…» [Виноградов И.]. «Кроме Николая у Василия и Марии Гоголей было пятеро детей…». [«Гоголь, Мария Ивановна»]. Разночтение в числе детей обусловлено высокой детской смертностью того времени.

Отметим, что в биографической литературе, посвященной Н. В. Гоголю, акцентируется внимание на подверженности Марии Ивановны, матери Н. Гоголя, тревогам, страхам. Однако высокая смертность (развитие здравоохранения в широком смысле слова было делом будущего) вполне объясняет и тревожность, и страхи.

Младший брат Н. Гоголя, Иван, умер в 1819 году, отец, Василий Афанасьевич, – в 1825 году. В 1825 году Николай Гоголь учится в Нежинской гимназии (Нежинском лицее); постепенно Николай становится главой семьи.

«В июле 1871 года (по некоторым данным, в 1872 году) маленький Алеша заболел холерой и заразил ею отца. Мальчик выздоровел, а отец, возившийся с ним, умер, не дождавшись рождения своего второго сына, названного в его честь Максимом. Максима-старшего похоронили в Астрахани. Младший умер по дороге в Нижний, на пароходе, и остался лежать в саратовской земле…» [Басинский П. В. Страсти по Максиму]. Во главе семьи, если иметь ввиду членов семьи родительской, Алексею Пешкову стать не довелось.

Глава 5. Отношения с семьей и земляками

И Генриха Шлимана, и Николая Гоголя, и – в определенной мере – Максима Горького морально, а порой организационно, советами, поддерживали семья, родственники, земляки.

Материальная помощь также имела место.

Для Г. Шлимана отношения с семьей, родственниками, земляками стояли на одном из первых мест.

С сестрами и отцом Генрих Шлиман по-возможности встречался, состоял с ними в постоянной переписке, после обретения финансовой независимости оказывал им регулярную финансовую поддержку. Интересно, что в момент кораблекрушения в декабре 1841 года, происходившего в Северном море, Г. Шлиман пишет письмо сестрам [Штоль. С. 85].

После смерти матери Генриха отправляют примерно на год к дяде-пастору Фридриху Шлиману в Калькхорст. Генрих и сын пастора, двоюродный брат Генриха, Адольф Шлиман поддерживают близкие отношения почти всю жизнь.