Бхагаван Раджниш - Неведомое путешествие за пределы последнего табу Страница 7

Это все равно, что дерево, которое взращивает плод. Сначала плод зеленый, потом начинает желтеть. Он становится все более желтым, пока, в конце концов, не пожелтеет полностью и не упадет с дерева. Это падение с дерева — не явление вне процесса созревания плода; скорее, это окончательное свершение самого созревания.

Событие падения плода с дерева не оторвано от процесса его желтения и созревания, скорее, это его кульминация, успешное завершение. А что происходило, пока плод был зеленым? Он готовился столкнуться лицом к лицу с все тем же последним событием. И тот же самый процесс продолжался, когда он еще не расцвел цветком на ветви, когда он был еще скрыт внутри почки. Даже в том состоянии он готовился к окончательному событию. А что сказать о том времени, когда дерево еще не было проявлено, когда оно еще содержалось внутри семени? Та же подготовка продолжалась и тогда. А то время, когда это семя еще не родилось, и было еще скрыто в каком-то другом дереве? Продолжается тот же процесс.

Таким образом, явление смерти — только часть цепи событий, принадлежащих одному и тому же явлению. Конечное событие — не конец, это только разделение. Одни отношения, один порядок заменяются другими отношениями, другим порядком.

Восток и 3aпaд, смерть и секс

На земле до сих пор существовали два типа культур — обе однобокие, обе неуравновешенные. Еще не оказалось возможным развить культуру, которая была бы тотальной, целой и святой.

Прямо сейчас на Западе предоставлена полная свобода сексу, но — может быть, вы не замечали — подавлена смерть. Никто не хочет говорить о смерти; все говорят о сексе. Существует огромное количество литературы о порнографии, о сексе. Существуют такие журналы, как «Плэйбой», — непристойные, болезненные, больные и невротичные. На Западе царит невротичная одержимость сексом, но смерть? Смерть — это табуированное слово. Если ты говоришь о смерти, люди сочтут тебя не вполне нормальным: «Почему ты говоришь о смерти?» Ешь, пей и веселись — таков девиз. «Зачем ты вносишь смерть? Держись от нее подальше. Не говори о ней».

На Востоке секс был подавлен, но о смерти говорят свободно. Точно как сексуальная, непристойная порнографическая литература, на Востоке существует другого рода порнография. Я называю ее порнографией смерти — настолько же непристойная и болезненная, как сексуальная порнография Запада. Мне встречались священные писания... Вы можете найти их где угодно; почти все индийские писания полны порнографией смерти. О смерти говорят слишком много. О сексе никогда не говорят; секс табуирован. Говорят о смерти.

Все так называемые махатмы в Индии постоянно говорят о смерти. Они продолжают постоянно намекать на смерть. Если ты любишь женщину, они говорят: «Что ты делаешь? Что такое женщина? — только мешок из кожи. А внутри у нее все возможные грязные вещи». И они выносят всевозможные грязные вещи; кажется, они наслаждаются этим. Это ненормально. Они говорят о слизи внутри тела, о том, что живот полон испражнений, что мочевой пузырь полон мочи. «Это ваша красивая женщина. Мешок с грязью! А ты влюбляешься в этот мешок. Будь бдительным».

Но это что-то такое, что нужно понять: на Востоке, когда тебя хотят заставить осознать, что жизнь грязна, в это вносят идею женщины; на Западе, когда тебя хотят заставить осознать, что жизнь прекрасна, снова вносят идею женщины. Посмотрите на «Плэйбой»: пластмассовые девушки, такие красивые. Они не существуют в этом мире; они нереальны. Это произведенные фотографические трюки — и сделано все, что только можно, вся возможная ретушь. Они становятся идеалами, и тысячи людей фантазируют и мечтают о них.

Сексуальная порнография зависит от тела женщины, и порнография смерти тоже зависит от тела женщины. И тогда они говорят: «Ты влюбляешься? Эта женщина скоро состарится. Вскоре она станет грязным старым мешком. Будь бдителен и не влюбляйся, потому что эта женщина скоро умрет: тогда ты будешь плакать и рыдать, тогда ты будешь страдать». Если нужно внести жизнь, нужно тело женщины. Если нужно внести смерть, нужно тело женщины.

Мужчина, кажется, постоянно одержим телом женщины — плэйбой он или махатма, не имеет значения. Но почему? Это происходит всегда: когда общество подавляет секс, оно выражает смерть; когда общество подавляет смерть, оно экспрессивно в сексе. Секс означает жизнь, потому что жизнь возникает из него. Жизнь — это сексуальное явление, а смерть — ее конец.

И если подумать о том и другом одновременно, кажется, есть противоречие: нельзя привести в соответствие смерть и секс. Как привести их в соответствие? Легче забыть одно и помнить другое. Если помнить их одновременно, уму будет трудно переварить их существование вместе — а они существуют вместе, они взаимосогласованы. Это, фактически, не две вещи, но одна и та же энергия в двух состояниях: активном и неактивном, инь и ян.

Вы это не наблюдали? Когда ты занимаешься любовью с женщиной, приходит момент оргазма, когда тебе становится страшно, ты пугаешься и дрожишь; потому что в высочайшей кульминации оргазма жизнь и смерть существуют вместе. Ты переживаешь жизнь в ее вершине и одновременно смерть в ее глубине. И вершина, и смерть доступны в одно мгновение — и поэтому оргазм пугает. Люди к нему стремятся, потому что это один из самых красивых, экстатичных моментов, но его и избегают, потому что это также и один из самых опасных моментов: потому что в нем распахивается пасть смерти.

Человек осознанности сразу осознает, что смерть и секс — это одна энергия, и тотальная культура, целая культура, святая культура примет то и другое. Она не будет однобокой; она не будет двигаться в одну крайность и избегать другой. В каждое мгновение ты — одновременно жизнь и смерть. Ты это понимаешь и выходишь за пределы двойственности.

И когда человек осознает смерть — только тогда возможна жизнь самодисциплины. Если ты осознаешь только секс, жизнь и избегаешь смерти, бежишь от нее, закрываешь на нее глаза, удерживая ее всегда позади и сбрасывая в бессознательное, ты не сможешь создать жизни самодисциплины. Зачем? Тогда твоя жизнь будет просто жизнью самопотакания — ешь, пей и веселись. В этом нет ничего неправильного, но само по себе это - не вся картина. Это только часть, и когда ты принимаешь часть за целое, то упускаешь — упускаешь безмерно.

Животные живут без всякого осознания смерти: именно поэтому невозможен никакой учитель, который учил бы животных медитации. Нет никакой возможности, потому что животные не готовы к самодисциплине. Животное спросит: «Зачем?» Есть только жизнь, смерти нет, потому что животное не осознает, что умрет. Если ты осознаешь, что умрешь, тогда тотчас же ты начинаешь переосмысливать жизнь. Тогда тебе хочется, чтобы смерть была поглощена жизнью.

Когда смерть впитывается в жизнь, рождается самодисциплина. Тогда ты живешь, но всегда живешь, помня о смерти. Ты движешься, но всегда знаешь, что движешься к смерти. Ты наслаждаешься, но всегда знаешь, что это не будет длиться вечно. Смерть становится твоей тенью, частью твоего существа, частью твоего мировоззрения. Ты впитал смерть... теперь возможна самодисциплина. Теперь ты будешь думать: «Как жить?», потому что жизнь теперь — не единственная цель; ее частью является и смерть. «Как жить?» — так, чтобы не только жизнь становилась кульминацией блаженства, но и смерть достигала высочайшей точки, потому что смерть — кульминация жизни.

Жить таким образом, чтобы ты был способен жить тотально и умереть тотально — вот весь смысл самодисциплины. Самодисциплина — это не подавление; самодисциплина означает: жить направленной жизнью, жизнью с чувством направления. Это значит, жить, полностью осознавая смерть и оставаясь к ней бдительным. Тогда у реки твоей жизни будут оба берега. Жизнь и смерть... — и текущая река сознания между ними. Каждый, кто пытается жить жизнь, отказывая смерти в ее роли, движется вдоль одного берега; река его сознания не может быть тотальной. Ему будет чего-то не хватать; ему будет не хватать чего-то очень красивого. Его жизнь будет поверхностной — в ней не будет никакой глубины. Без смерти нет никакой глубины.

И если ты движешься в другую крайность, как делают индийцы... — они начинают постоянно жить смертью: испуганные, боящиеся, молящиеся, делающие всевозможные вещи, только чтобы найти, как стать бессмертными, добиться вечной жизни... — тогда они вообще прекращают жить. Тогда это тоже одержимость. Они текут вдоль одного берега; их жизнь тоже становится трагедией.

Запад — это трагедия, Восток — трагедия, потому что тотальная жизнь еще не стала возможной. Возможно ли иметь красивую сексуальную жизнь, помня смерть? Возможно ли есть, и есть в блаженстве, помня смерть? Возможно ли любить, и любить глубоко, хорошо зная, что ты умрешь, и любимый тобой человек умрет? Если это возможно, становится возможной тотальная жизнь. Тогда ты абсолютно уравновешен; тогда ты завершен. Тогда в тебе нет ничего недостающего; тогда ты будешь осуществлен, и к тебе низойдет глубокая удовлетворенность.