Бхагван Раджниш - Мастер иррационального Страница 7

— Какой в этом смысл, ведь ты готовишься выпить яд?

Он отвечал:

— Сейчас брак мне уже не опасен. Я умру женатым. Эта женщина всегда хотела выйти за меня замуж, а я все откладывал.

Самозащита потеряла смысл. Обручившись, молодожены приняли яд и отправились в астральное свадебное путешествие.

Мы боимся подпускать других людей к себе. Этот страх всегда живет в нас. Но человек должен отказаться от защиты и осознать, что он — с учителем. Ты должен просто открыться. Оставь дверь открытой. В нужный момент учитель войдет — не физически, просто новая энергия запляшет в твоем существе.

Утверждение Риндзая весьма примечательно.

Как-то Риндзай сказал: «Кто бы ни пришел ко мне, я не ошибусь. Я буду точно знать, откуда он явился».

Риндзай говорит не о каком-то месте, откуда, вероятнее всего, может прийти человек, а о пространстве, в котором этот человек пребывает, — о состоянии сознания этого человека.

Если в его появлении будет что-то особенное, он окажется таким, словно он потерял себя.

Он появится спотыкаясь, ища опоры. Он будет выглядеть… в его глазах ты прочтешь, что он потерялся. Он не знает, куда и зачем идет. Подобная ситуация характерна для большинства людей. Никто не знает верного направления — все ищут путь на ощупь.

Риндзай хочет сказать: «Я никогда не ошибаюсь в людях. Я вижу, откуда пришел человек, в каком пространстве он находится. Я вижу, колеблется ли он, неуверен ли он в себе, ищет ли он наставничества или же напичкан заимствованными знаниями и его эго раздуто, как будто он знает все».

Если в его появлении не будет ничего особенного, он окажется таким, словно он сам себя связал веревкой.

На первый взгляд может показаться, что люди свободны. Никто как будто бы не связан веревкой по рукам и ногам. И все-таки приглядись повнимательнее. Ты увидишь — к каждому человеку привязано множество веревок, тянущих его одновременно в разные стороны. Это приводит к диссоциации — расщеплению личности.

Можно называть эти веревки любовью, амбициями, ревностью, завистью, ненавистью. Как их ни называй, они все равно остаются веревками. Если твой ум занят каким-либо из перечисленных чувств, это чувство превращается в веревку.

Лишь незанятый ум знает, что такое свобода. Со стороны кажется, что люди свободны, однако Риндзай говорит о незримых веревках. Ты можешь ощутить эти веревки — свою привязанность к матери, к отцу, к жене, к мужу, к детям, к друзьям, к врагам.

Это произошло в 1948 году, после того как застрелили Махатму Ганди. Джиннах, который хотел создать на территории Индии независимое мусульманское государство и много лет боролся с Ганди, сидел в саду и читал газету. К нему подошел секретарь и сказал, что Ганди мертв. Секретарь не поверил своим глазам, увидев слезы Джиннаха. Не сказав ни слова, Джиннах встал и удалился в свой кабинет. Собственно говоря, в тот момент Джиннах умер. Он заболел и больше никогда не покидал своей комнаты.

Его часто спрашивали:

— Почему ты так огорчился? Ты был совершенно здоров, а когда услышал о смерти Ганди…

Джиннах отвечал:

— Сейчас я вижу — у нас возникают какие-то отношения даже с врагами. Нет Ганди, нет и меня. Если индус мог застрелить Ганди, меня может застрелить мусульманин.

Пока Ганди был жив, Джиннах отказывался от охраны, заявляя: «Даже мысль о том, что мусульманин может посягнуть на мою жизнь, абсурдна. Я сражался за то, чтобы подарить мусульманам собственную страну». В тот день, когда Ганди убили, Джиннах окружил себя телохранителями.

Никто не мог подумать, что смерть Ганди будет для него таким ударом. Он сам не мог в это поверить: «Я должен радоваться, что Ганди мертв, но мои глаза полны слез. С его смертью я потерял самого себя, ведь я посвятил свою жизнь борьбе с ним. Полжизни ушло на борьбу». Джиннах умер несколько месяцев спустя.

Присмотревшись, ты обнаружишь множество веревок, которые связывают тебя, — настоящую паутину. Легко перерезать одну веревку, но веревок — множество. Вся твоя личность состоит из этих веревок. Да, они делают тебя рабом и не приносят ничего, кроме огорчений. Да, они не дают тебе обрести свободу и чувство собственного достоинства. И все-таки, отрезая их, ты чувствуешь, что режешь самого себя. Они стали твоим вторым «я».

Во время Французской революции произошло следующее: революционеры открыли двери огромной тюрьмы. В тюрьме содержались арестанты, приговоренные к пожизненному заключению, — опасные преступники — все они были закованы в кандалы, к которым не было ключей. Предполагалось, что этих людей никогда не освободят, поэтому надзиратели, сковав руки и ноги очередного арестанта, выбрасывали ключ от его кандалов в глубокий колодец, находившийся в центре тюрьмы.

Кандалы пришлось разбивать. Революционеры поражались выносливости бывших заключенных. Некоторые из них провели в тюрьме сорок лет, другие пятьдесят лет. Был даже человек, который просидел в тюрьме семьдесят лет. И этот человек сказал: «Мои глаза уже не могут выносить дневного света. Мы жили в темных камерах. За семьдесят лет мир, вероятно, сильно изменился. Наши друзья и жены умерли. Дети, должно быть, не узнают нас.

Здесь, в тюрьме, удобно — еду приносят. Еда гнилая, но зато не нужно искать работу. Мы привыкли к своим камерам и боимся даже подумать об иной жизни». Однако революционеры есть революционеры — упрямые люди. Они разбили кандалы арестантов и заставили их покинуть тюрьму. К вечеру все заключенные вернулись в камеры.

Это очень важная вещь — куда более важная, чем Французская революция. Заключенные умоляли революционеров: «Не заставляйте нас уходить отсюда. Для нас не существует внешнего мира. Нас отделяет от него целая пропасть — мы счастливы здесь». Некоторые жаловались: «Мы не можем спать без цепей». Цепи заменили им плюшевых медвежат.

Подобную же ситуацию мы видим везде — ваши цепи заменяют вам плюшевых медвежат. В аэропортах, на железнодорожных вокзалах (какими бы они ни были грязными, вонючими и итальянскими) — везде можно увидеть детей в обнимку с плюшевыми медвежатами. С плюшевым медвежонком так трудно расстаться, без него так трудно уснуть, он такой мягкий… Мы привыкаем к веревкам.

Риндзай говорит: «Если в его появлении не будет ничего особенного, он окажется таким, словно он сам себя связал веревкой».

Только тот, кто способен явиться будто ревущий лев — сам по себе, не как часть толпы, не как христианин, или индус, или буддист, может оказаться достойным человеком.

Такое достоинство ни с чем не сравнимо. Оно — безотносительно. Собственная природа человека расцветает в полную силу. Человек отбросил прочь прежние оковы.

Встретив человека без цепей, не связанного условностями, ты тут же чувствуешь, что он отличается от тебя. Его свобода ощутима, тебе приходится признать, что по сравнению с ним ты раб. В чем ты только не раб? Твое рабство многомерно. И все-таки ты продолжаешь жить в рабстве, потому что все остальные живут точно так же. Вероятно, ты думаешь, что это единственный способ жизни.

На самом деле это вообще не жизнь. Это — способ потерять жизнь. Тот, кто не реализовывает свой потенциал, — не живет, а шагает от колыбели к могиле.

Я слышал о человеке, который после смерти понял: «Боже мой! Ведь я был живым!»

Умирая, люди понимают: «Я жил, не живя. Я не плясал, я не расцвел, не познал себя, а смерть пришла». Когда приходит смерть, закрываются все двери. Все «вчера» ушли, и с ними ушла возможность пробудиться, стать буддой.

Ты промазал.

Риндзай продолжает: «Не стройте предположений. И понимание, и непонимание неверно».

Это утверждение исполнено глубокого смысла. «И понимание, и непонимание неверно». Обычно считается: «Понимание — верно, непонимание — неверно». Но я на стороне Риндзая. Он прав. Дело не в понимании или непонимании — дело в осознании.

К примеру, слепой может понять, что такое свет. Но есть ли толк в таком понимании? Слепой может рассуждать о свете логически безупречно, создать целый трактат. Но кому это нужно? Ведь он сам никогда не видел света… Такая вот ситуация.

Точно так же люди рассуждают о Боге. Они описывают Бога во всех подробностях и спорят друг с другом, как будто видели Его наяву. Люди ссорятся из-за Бога, из-за рая и ада на протяжении тысячелетий, не понимая, что на самом деле у них нет ничего, кроме сомнительных гипотез. Никто никогда не видел Бога воочию. Это значит, что тот, кто заявляет: «Я все понимаю насчет Бога», не понимает ничего.

Вопрос не в понимании, а в знании — прямом, непосредственном. Это все тот же вопрос об истине — не бывает «истины понаслышке». Истину невозможно где-то взять — из чужого опыта, из текстов. Она не продается и не дается взаймы.

Ты сам должен стать истиной.