Шри Ауробиндо - Человеческий цикл Страница 9

Эта параллель между индивидом и обществом справедлива во всех отношениях, ибо речь идет не просто о параллели, но об истинном тождестве их природы. Различие состоит лишь в том, что общественная душа гораздо более сложна, поскольку ее физическое существо слагается из великого множества ментальных индивидов, обладающих частичным самосознанием, а не является простым объединением клеток, существующих на уровне витального подсознательного. Именно поэтому формы, которые она принимает вначале, кажутся более грубыми, примитивными и искусственными; ибо перед ней стоит более сложная задача, ей нужно больше времени, чтобы обрести себя, она более текуча и не так легко поддается организации. Когда общественной душе удается выйти из стадии полубессознательного самоформирования, ее первое отчетливое осознание себя носит гораздо более объективный, нежели субъективный характер. А там, где это осознание субъективно, оно скорее всего поверхностно или неопределенно и неясно. Этот объективный характер самосознания общественной души очень ярко проявляется в привычном эмоциональном представлении о нации, которое сосредотачивается на самом внешнем и материальном ее признаке — географическом — и выражается в любви к земле, где мы живем, земле наших предков, земле нашего рождения: родине, patria, vaterland, janmabhu_mi. Когда мы приходим к пониманию, что страна это только оболочка тела (хотя и очень живая оболочка, оказывающая влияние на всю нацию), когда мы начинаем чувствовать, что истинным телом являются люди, составляющие нацию как целое, и это тело вечно меняется, но всегда остается одним и тем же, подобно телу отдельного человека, — тогда мы уже находимся на пути к подлинно субъективному общественному сознанию. Ибо тогда у нас есть возможность осознать, что даже физическое существование общества есть некий субъективный процесс, а не просто объективная данность. По своей внутренней сути это великая объединенная душа, живущая жизнью души — со всеми открывающимися перед ней возможностями и опасностями.

Объективистский взгляд на общество господствовал на Западе на протяжении всего исторического периода человечества; на Востоке он был достаточно распространен, хотя и не обладал абсолютным влиянием. Именно благодаря принадлежности нации и правители, и народ, и мыслители сознавали свой политический статус, протяженность государственных границ, свое экономическое благополучие и развитие, свои законы, общественные институты и проявление всех этих составляющих. По этой причине политическим и экономическим мотивам, как наиболее заметным, придавалось преобладающее значение, а история была хроникой их действия и влияния. Единственной субъективной и психологической силой, сознательно признанной и с трудом оспоримой, была субъективная и психологическая сила личности. Это преобладание было настолько велико, что большинство современных историков и некоторые политические философы пришли к выводу, что по закону Природы объективная необходимость есть единственный фактор, действительно определяющий историю, а все остальное — следствие или поверхностные случайные проявления ее действия. Считалось, что история как наука должна констатировать и оценивать обусловленные внешней средой мотивы политической деятельности, игру экономических сил, их проявление и направление развития общественных институтов. Те немногие ученые, которые по-прежнему признавали роль психологического фактора, сосредоточили все внимание на отдельных личностях и были не далеки от того, чтобы считать историю просто набором огромного числа биографий. Более истинная и всеобъемлющая наука будущего увидит, что такое положение дел в истории характерно только для периода слаборазвитого самосознания нации. И даже в такие периоды деятельность отдельных личностей, политические и экономические движения и реформы общественных институтов неизменно направляет скрытая за ними великая субъективная сила; но действует она большей частью на подсознательном уровне — скорее как подсознательное «я», нежели как сознательный разум. И только когда эта подсознательная сила общественной души выходит на поверхность, нация начинает обретать свое субъективное «я»; она начинает постигать, пусть еще неясно или неполно, свою душу.

Конечно, даже на поверхности коллективного сознания всегда смутно ощущается действие этой субъективной силы. Но если это смутное ощущение вообще становится сколько-либо определенным, то касется оно по большей части несущественных деталей и частностей: национальных особенностей, обычаев, предрассудков, явных ментальных тенденций. Это можно назвать объективированным чувством субъективного. Подобно тому, как человек привык рассматривать себя как физическое тело, наделенное жизнью, как животное, обладающее определенным нравственным или безнравственным характером, а любые творения ума считал неким изящным украшением, надстройкой над физической жизнью, а не чем-то существенным по природе своей или признаком чего-то существенного — так же, и в гораздо большей мере, общество относилось к той крохотной частице своего субъективного «я», которую научилось сознавать. В самом деле, оно всегда цепляется за свои национальные особенности, обычаи, предрассудки — но бездумно, в объективистской манере, принимая во внимание их самый внешний аспект и вовсе не стремясь исследовать глубже их суть, бла-годаря которой они существуют и которую бессознательно пытаются выразить.

Это характерно не только для нации, но и для любого сообщества. Церковь является организованным религиозным сообществом, и уж религия-то во всяком случае должна быть субъективной; ибо сам смысл ее существования — там, где она не превратилась просто в этическую доктрину, наделенную сверхъестественным авторитетом, — состоит в том, чтобы помочь человеку обрести и реализовать душу. Тем не менее почти вся история религии — за исключением эпохи ее основателей и их непосредственных последователей — была настойчивым утверждением объективного: обрядов, церемоний, власти, церковных правительств, догм, внешних форм веры. Примером может служить вся внешняя история религии в Европе, эта странная святотатственная трагикомедия разногласий, кровопролитных споров, «религиозных» войн, гонений, государственных церквей и всего прочего, что является прямым отрицанием духовной жизни. Лишь недавно люди начали всерьез задумываться над тем, что есть на самом деле христианство, католицизм, ислам и каков их сокровенный смысл, т. е. подлинная реальность и сущность.

Но теперь эта новая психологическая тенденция общественного сознания заметно и быстро выходит на поверхность. Теперь у нас сформировалась конценпция души нации, и, что более важно, мы действительно видим, как нации ощупью ищут свои души, пытаются обрести их, всерьез стараются действовать исходя из этого нового чувства и превращать его в сознательную движущую силу жизни и деятельно-сти общества. И, разумеется, данная тенденция наиболее сильно должна была проявиться в новообразовавшихся нациях или тех, которые борются за свою самореализацию вопреки политической зависимости или угнетенности. Им больше, чем кому-либо, необходимо почувствовать разницу между собой и другими, чтобы получить возможность отстоять и доказать свое право на индивидуальность как средство противодействия могучей сверхжизни, стремящейся поглотить или уничтожить ее. Именно потому, что жизнь таких наций развита слабо во внешних своих формах и при существующих неблагоприятных обстоятельствах ей трудно утвердиться собственными усилиями, у них есть больший шанс обрести свою индивидуальность и присущую ей силу самоутверждения в сфере внутреннего, субъективного или по крайней мере во всем, что имеет отношение к субъективному, психологическому миру.

Поэтому в нациях, оказавшихся в зависимом положении, тенденция к самопознанию проявилась наиболее сильно, создав в некоторых из них новый тип национального движения — как, например, в Ирландии и Индии. Именно в этом заключался глубинный смысл движения свадеши в Бенгалии и ирландского народного движения на его ранних стадиях, когда оно еще не стало чисто политическим. В Индии выделение Бенгалии в субнацию с самого начала было движением отчетливо субъективного характера, причем на последних стадиях своего развития это движение стало субъективным вполне осознанно. Движение 1905 г. в Бенгалии утверждало совершенно новую концепцию нации — не просто как страны, но как души, психологического, почти духовного существа, и даже руководствуясь экономическими и политическими мотивами, оно старалось оживить их этой субъективистской идеей и видело в них скорее средства самовыражения, чем некую объективную данность, существующую саму по себе. Однако не следует забывать, что на первых этапах эти движения осознанно руководствовались старыми мотивами, порожденными объективным и главным образом политическим самосознанием. Конечно, Восток всегда был более субъективен, чем Запад, и оттенок субъективизма мы можем видеть даже в политических движениях Востока — в Персии, Индии или Китае, и даже в очень неоригинальном движении возрождения в Японии. Но сознательным этот субъективизм стал лишь совсем недавно. Поэтому мы можем заключить, что сознательный и намеренный субъективизм некоторых наций был только признаком и предвестником изменений в масштабах всего человечества, и местные условия лишь способствовали его становлению, сам же субъективизм никак не зависел от этих условий и не являлся их следствием.