Клавдий Элиан - Пестрые рассказы Страница 17

4

Самосец Поликрат был предан Музам, поэтому он отличал и высоко чтил Анакреонта из Теоса, любя самого поэта и его песни. Однако я порицаю его своеволие. Анакреонт восхищался возлюбленным Поликрата Смердием. Мальчик радовался этому и с благоговением относился к поэту, плененному его душевными качествами, а не телесной красотой. (Никто, во имя богов, пусть не вздумает клеветать на теосского певца и не назовет его распутным). Поликрат стал ревновать Анакреонта к мальчику и за то, что поэт почтил Смердия своей похвалой, а Смердий ответил на его любовь любовью, остриг его длинные волосы. Он обезобразил своего любимца, чтобы досадить Анакреонту. А тот не винил Поликрата и обратил свои упреки мальчику, выговаривая ему, что объявить войну своим волосам — дерзкий и неумный поступок. Песню же о беде, постигшей локоны Смердия, пусть споет сам Анакреонт — он споет ее лучше, чем я.

5

Фемистокл не дозволил Гиерону, прибывшему со своими конями в Олимпию, участвовать в играх, сказав, что тот, кто не разделил со всеми величайшей опасности,[286] не должен принимать участие в празднестве. Слова Фемистокла заслужили общее одобрение.

6

Перикл мужественно перенес смерть своих сыновей, умерших во время чумы, и своей выдержкой заставил афинян с большей стойкостью относиться к гибели близких.

7

Ксантиппа утверждала, что, несмотря на тьму перемен в городе и в их собственной жизни, Сократ, выходил ли он из дому или возвращался, сохранял всегда одинаковое выражение лица, так как свыкался со всем без труда, никогда не терял спокойствия духа и не отдавал себя во власть печали и страха.

8

Дионисий Младший, посетив однажды Локры (откуда родом была его мать Дорида), расположился там в самом большом доме, устроил ложе из роз, тимьяна и других цветов и, призвав к себе тамошних девушек, провел с ними разнузданную ночь. Дионисий поплатился за это. Когда Дион лишил его власти, жители Локр надругались над его женой и дочерьми;[287] все оскорбляли женщин, особенно же родственники девушек, обесчещенных тираном. Насытившись этим, они стали вгонять им под ногти гвозди, пока не умертвили их. Затем кости убитых растолкли в ступах, предварительно срезав с них мясо. Под страхом проклятия все были обязаны отведать этого мяса; остатки бросили затем в море. Дионисий же поселился в Коринфе, терпел из-за нищеты постоянные превратности судьбы и кончил свои дни жрецом Кибелы, собирая подаяние и не расставаясь с тимпаном и флейтой.[288]

9

С каждого завоеванного города Деметрий Полиоркет со свойственной ему неумеренностью получал ежегодно тысячу двести талантов, из которых только ничтожные суммы тратил на нужды войска, а все остальное на собственные наслаждения. Пол в своих покоях он велел кропить благовониями и усыпать всевозможными цветами в зависимости от времени года для того, чтобы ступать по ним. С женщинами Деметрий обращался как распутник и не был чужд любви к мальчикам. Он следил за своей наружностью; заботился о прическе, в золотистый цвет красил волосы, румянил щеки и натирался благовониями, щеголяя своим легкомысленным образом жизни.

10

Когда Платон слышал, что Академия — нездоровое место, и врачи уговаривали его перебраться в Ликей, философ отклонял эти советы, говоря: «Ради того, чтобы продлить свою жизнь, я не согласился бы поселиться даже на Афоне».[289]

11

Живописец Паррасий, по ряду свидетельств, а также судя по надписям на многих его изображениях, ходил в пурпуре и с золотым венком на голове. Однажды на Самосе он вступил в состязание с другим живописцем;[290] противник почти не уступал ему в мастерстве, и Паррасий был побежден (его картина изображала спор Аякса с Одиссеем за оружие Ахилла[291]). После своей неудачи он с изысканным остроумием ответил на сочувственные слова одного из друзей, сказав, что сам не страдает из-за поражения, но печалится за сына Теламона,[292] уже второй раз побежденного в этом споре. В руках Паррасий носил посох, обвитый золотом, ремни на сандалиях были тоже золотые. Рассказывают, что он работал охотно и быстро, всегда веселый и не знающий затруднений, потому что и пел, и насвистывал, стараясь прогнать усталость. Об этом пишет Теофраст.[293]

12

Эпикурейцы Алкей и Филиск были изгнаны из Рима[294] за то, что знакомили юношей со многими неподобающими наслаждениями. Мессенцы тоже заставили эпикурейцев покинуть свой город.

13

Я слышал, что Дионисий из Гераклеи, сын тирана Клеарха, из-за чревоугодия и роскошеств стал необыкновенно мясист и тучен. Вследствие своей грузности и полноты он начал задыхаться. Чтобы облегчить страдания Дионисия, врачи, как говорят, велели, когда он крепко заснет, колоть его в бока и в живот длинными тонкими булавками, специально для этого изготовленными. Нужно было внимательно смотреть за тем, чтобы иголка до отказа входила в нечувствительное, онемевшее тело; при этом больной лежал неподвижно, как камень. Когда же острие достигало здорового слоя, чувствительного из-за отсутствия лишнего жира, Дионисий испытывал боль и пробуждался. Посетителей он принимал, используя как прикрытие особый ковчег; по словам же некоторых, не ковчег, а башенку, чтобы все тело, кроме головы, было скрыто от глаз. Ужасное, видят боги, одеяние, скорее похожее на клетку для зверей, чем на человеческую одежду.

14

Рассказывают, что кеосец Филет был необычайно худ. Так как от любой малости он мог упасть с ног, Филет заказывал себе обувь со свинцовыми подметками, чтобы сильные порывы ветра не валили его на землю. Однако как он мог носить такую тяжесть, если был столь слаб, что его опрокидывал ветер? У меня этот рассказ не вызывает доверия — я только передал то, что мне стало известно.

15

Аргивяне первое место среди поэтов отдавали Гомеру, а всех прочих ставили много ниже. Совершая жертвоприношение, они призывали к торжественной трапезе вместе с Аполлоном и Гомера. Известно также, что Гомер по бедности дал дочери вместо приданого свои «Киприи».[295] С этим свидетельством согласен также и Пиндар.

16

Некогда Италию населяли коренные ее жители, авсоны. Одним из древнейших ее обитателей был некто по имени Map; если глядеть с лица, он был, как говорят, совсем человек, а со спины — конь; самое его имя в переводе на греческий язык значит человекоконь. Я думаю, что Map первым стал ездить верхом и приучать лошадь к узде, поэтому и возникло представление о его необычном облике. Сообщают также, что Map прожил сто двадцать три года, трижды умирал и трижды вновь возвращался к жизни. Этому я тоже не верю. В Италии, как говорят, осело великое множество племен, большее, чем в какой-нибудь другой стране. Причина этого в умеренном климате, плодородии почвы, обилии воды, богатстве плодами земли, тучных пастбищах, а также в том, что Италия перерезана реками, омывается морем и повсюду имеет удобные гавани, бесчисленные стоянки и причалы для кораблей. Кроме того, приветливый и мягкий нрав тамошних жителей побудил многих переселиться в Италию. В древние времена в этой стране насчитывалось тысяча сто девяносто семь городов.

17

Предание безосновательно обвиняет Демосфена в том, что он преисполнился гордыни при встрече с водоносами, заметив, как те стали перешептываться, когда он шел мимо. Ведь если это могло внушить ему надменность и чувство превосходства, что он должен был испытывать при рукоплесканиях народного собрания?

18

Фемистокл, сын Неокла, сравнивал себя с дубом, говоря, что его защиты ищут во время дождя, чтобы укрыться под кровлей из ветвей, а в погожие дни проходят мимо, обрывая на нем листья и ломая ветви. Так же, по его словам, поступает народ с ним. Ему же принадлежит такое изречение: «Если мне покажут две дороги — одну к преисподней, а другую к ораторской трибуне, я, не раздумывая, изберу первую, прямиком ведущую в аид[296]».

19

Как-то раз Диоген, закусывая в харчевне, позвал шедшего мимо Демосфена. Тот не обратил внимания на приглашение. Тогда Диоген сказал: «Тебе стыдно зайти в харчевню, Демосфен, а между тем твой господин, — прибавил он, имея в виду простой народ, — ходит сюда ежедневно». Этим Диоген намекал на то, что витии и ораторы — рабы толпы.

20

Однажды неистовство бури повергло в ужас плывшего на корабле Аристиппа. Кто-то из спутников задал ему вопрос: «И ты боишься, Аристипп, как все простые смертные?» Философ ответил: «Естественно, даже очень боюсь: вы ведь рискуете полной несчастий жизнью, а я, наоборот, счастливой».

21

Как-то Терамен находился в доме, который, едва он успел оттуда уйти, рухнул. Афиняне окружили Терамена, радуясь такому чудесному спасению, а он к общему удивлению сказал: «Для какой судьбы, о Зевс, ты меня сохранил?» Вскоре по приговору коллегии тридцати он был вынужден принять яд.[297]