Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька - Низам аль-Мульк Страница 17

вина, не занимался ни блудом, ни содомией. На этой улице есть дворец одного эмира. Однажды, совершив второй намаз, я вышел из мечети, направляясь в эту лавку и увидал: идет пьяный эмир и тащит силком молодую женщину, ухватив за чадру. Женщина кричала: „Помогите, мусульмане, я не какая-нибудь, я — дочь такого-то, жена такого-то. Все знают мою стыдливость и порядочность. Этот тюрок тащит меня силой, чтобы пораспутничать. Мой муж поклялся разводом, если я буду отсутствовать,[112] то я его лишусь“. Она рыдала, а никто не спешил ей на помощь, ибо этот тюрок был очень силен, Я закричал, но это было бесполезно, тюрок уволок женщину в свой дом. Под влиянием этого оскорбительного насилия я загорелся ревностью к вере и, потеряв терпение, пошел, собрал стариков квартала;[113] мы отправились к воротам дворца эмира, дабы совершить благое дело,[114] закричали: „Нет более мусульманства, если в городе Багдаде, рядом с халифом, берут прямо с дороги силком любую-женщину, тащат ее в свой дом, чтобы обесчестить. Выпускайте эту женщину, а не то мы сейчас пойдем ко двору Мутасима и пожалуемся“. Услыхав наши возгласы, тюрок выскочил из ворот „своего дворца в сопровождении гулямов; те крепко нас побили, поломали нам руки и ноги. Увидав такое, мы побежали и рассеялись. Было время вечернего намаза. Совершили намаз. Наступила пора облачиться в ночные одежды. Сон не приходит ко мне от горести и негодования. Уже прошла половина ночи, а я все размышляю: „если должно произойти обесчещение, то оно уже произошло и помочь невозможно; хуже всего, что муж женщины поклялся развестись с ней, если она не будет находиться дома. Я же слыхал о пьяницах, что когда они пьянеют, то засыпают, а протрезвившись, не знают, сколько времени прошло от ночи. Мне следует так сделать: пойти на минарет и закричать: тюрок услышит, подумает, что уже день, оставит ту женщину, выпустит ее наружу; она же непременно должна пройти мимо двери мечети; я как прокричу намаз, скорей опущусь вниз, встану около двери мечети; когда она подойдет, я провожу ее до дома мужа, чтобы по крайней мере она не лишилась супруга“. Так я и сделал; взошел на минарет, прокричал. А Мутасим в это время еще бодрствовал. Услыхав не вовремя возглас, призывающий к намазу, он сильно разгневался и сказал: „Всякий, кто не вовремя призывает к намазу — смутьян; ведь, кто услышит, подумает, что уже наступил день, а как выйдет из дому, его схватит ночной дозор и он попадет в беду“. Затем он приказал слуге: „Пойди и скажи хаджибу ворот[115] от меня следующее; немедленно отправляйся и приведи ко мне этого муэдзина“. Я стоял у ворот мечети, поджидая женщину, и вижу — хаджиб ворот идет с факелом. Заметив меня, стоявшего у ворот мечети, он спросил; „Это ты кричал, призывая к намазу?“ Сказал: „Да“. Спросил: „А зачем ты кричишь, призывая не вовремя на намаз; вот повелитель правоверных пришел в сильное недовольство, он разгневался на тебя и послал меня за тобою, чтобы проучить“. Я сказал: „Приказ его обязателен для всех людей на свете, причиной же моего несвоевременного призыва на намаз был один наглец“. Спросил: „Кто этот наглец?“ Я ответил: „А это такое дело, о котором я не могу говорить ни с кем, кроме как с повелителем правоверных. Если окажется, что я кричал зря, призывая к намазу, то я готов претерпеть всякое наказание, какое наложит на меня халиф“. Сказал: „Ну, отправимся к воротам дворца халифа“. Дошли до ворот дворца; там нас ждал слуга. Что я сказал хаджибу ворот, то сказал слуге. Тот отправился и передал халифу. Мутасим приказал ему: „Пойди и приведи его ко мне“. Меня привели к Мутасиму. Он спросил: „Почему ты призывал не вовремя к намазу?“ Я рассказал происшествие. Выслушав, он сказав слуге: „Скажи хаджибу ворот, пусть он пойдет в сопровождении ста человек ко дворцу эмира имя-рек, приведет его ко мне, выпустит женщину и отправит ее в свой дом“.[116] Позови к воротам ее мужа и скажи: „Мутасим шлет тебе привет и предстательствует за эту женщину“. Быстро привести ко мне этого эмира“. Мне он сказал: „А ты побудь здесь некоторое время“. Через час эмира привели к Мутасиму. Только взглянув на него, он произнес: „Ax, ты такой-то и такой-то, разве ты видел с моей стороны какое-либо небрежение к мусульманской вере? Какой изъян проявился в мусульманстве в мое время правления? Я ли не тот, кто из-за мусульман попал пленником в Рум, снова выступил из Багдада, разбил румское войско, обратил в бегство кесаря, шесть лет разорял Рум, пока не разрушил и не сжег Константинополя; я до тех пор не вернулся, пока не основал мечети и не вывел тысячу людей из плена. Теперь благодаря моему правосудию, страху передо мной, волк и овца могут пить воду в одном месте. А у тебя хватает смелости силою схватить женщину, обесчестить ее, а когда люди пытаются совершать доброе дело, ты их избиваешь“. Он приказал: „Принесите мешок“. Эмира посадили в мешок, крепко увязали. Затем Мутасим распорядился, чтобы принесли палки для разбивания гяча и били бы ими, пока не измолотили его. Сказали: „О, повелитель правоверных! измолочены все его кости“. Он приказал бродить мешок в Тигр. Затем сказал мне: „О, шейх! знай, всякому, кто не боится бога, как не совершить дела, из-за коего он потерпит на том и на этом свете? Этот получил наказание, потому что совершил негодное. Тебе же отныне я приказываю: когда узнаешь о ком-либо, кто совершил притеснение, поступил несправедливо или оказал пренебрежение к шариату, следует таким же образом не во-время призвать к намазу; я услышу, |54| позову тебя, расспрошу и поступлю с тем таким же образом, как б этой собакой, будь то мой сын или брат“. Затем он меня наградил и отпустил. Об этом случае знают все вельможи и придворные. Этот эмир отдал твои деньги не из уважения ко мне, а из-за страха перед палками и Тигром; если бы он опять совершил неправильность, я сделал бы призыв на намаз и с ним случилось бы то же самое, что с тем тюрком“.[117]

Множество рассказов, подобных этому! Я вспомнил это количество затем, чтобы владыка мира знал, каковы всегда были государи, как они охраняли овец от волков, как оберегались от смутьянов, какую мощь они предоставляли вере, как дорожили ею и уважали ее.

Глава восьмая.