Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Рабле Франсуа Страница 11

Благодаря этому Гаргантюа в короткое время выучил все соответствующие места из Плиния, Атенея, Диоскоридов, Юлия Поллукса. Галена, Порфирия, Опиана, Полибия, Гелиодора, Аристотеля, Элиана и других.

Во время этих бесед частенько приносили на стол для проверки вышеназванные книги. И он так хорошо и всецело удержал в своей памяти все эти вещи, что не было в то время врача, который бы вполовину знал столько, как Гаргантюа.

Затем шел разговор об утренних уроках, и, кончив обед каким-нибудь пирожным с вареньем из айвы, Гаргантюа чистил зубы стволом мастикового дерева, мыл себе руки и глаза свежей водой и воздавал хвалу господу богу несколькими прекрасными песнопениями, сочиненными во славу божественного милосердия и щедрот.

После этого приносили карты – не для игры, но для того, чтобы научиться тысячам забавных штук и выдумок, всех основанных на арифметике. И таким путем он чрезвычайно полюбил эту числовую науку. После обеда и ужина развлекался с таким же удовольствием, как прежде за картами и костями. Впоследствии он так хорошо познал теорию и практику этой науки, что Тэнсталь – англичанин, автор пространного о ней сочинения – признавался, что по сравнению с Гаргантюа он в ней понимал столько же, сколько в верхненемецком языке.

И не только в арифметике, но и в других математических науках, как в геометрии, астрономии и музыке; потому что в ожидании переваривания пищи они чертили много забавных геометрических фигур и построений, а также практиковались в астрономических законах. А потом услаждались пением на четыре и пять голосов на какую-нибудь тему, приятную для горла. Что касается музыкальных инструментов, то Гаргантюа выучился играть на лютне, на спинете, на арфе, на флейтах немецкой и девятиклапанной, на виоле и тромбоне.

Так проведя этот час, по окончании пищеварения Гаргантюа освобождал свой желудок, а после еще на три часа или больше садился за главные свои занятия: как за повторение утренних уроков, так и за продолжение чтения начатых книг или за упражнения в чистописании античных и романских букв. После этого они выходили из дому, и с ними один молодой человек из Турени, которого звали Гимнаст – конюший, который обучал его искусству верховой езды.

Переодевшись, Гаргантюа вскакивал или на скакуна, или на битюга, или на испанского жеребца, или на берберского, – на доброго, словом, коня, и то пускал его во весь опор, то вольтижировал в воздухе, то заставлял его брать канавы и барьеры, описывать круги на небольшом пространстве, справа налево и обратно. Потом ломал, только не копье, – нет в мире ничего глупее, как кричать: «Я сломал десять копий в турнире или в битве», – любой плотник это сумеет сделать, – хвала и честь тому, кто одним копьем сломает десятерых врагов. Гаргантюа своим крепким и твердым копьем со стальным концом ломал ворота, пробивал латы, крушил деревья, подхватывал кольцо, поднимал на лету седло, длинную кольчугу или железную перчатку. Гаргантюа при этом был вооружен с головы до ног.

Что касается уменья погарцовать и заставлять коня проделывать разные штуки, то никто этого не умел делать лучше, чем он. Сам феррарский вольтижёр был обезьяной в сравнении с ним. Особенно он выучился быстро перескакивать с коня на коня, не касаясь земли; с любой стороны, с копьем в руке, вскакивать на коня без стремян и править без всякой узды, куда угодно. Все это важно для военной науки.

В другие дни он упражнялся с алебардой, и так хорошо ею владел, что прослыл настоящим рыцарем как на поле брани, так и в примерных поединках.

Владел он, кроме того, пикой, эспадроном для двух рук, длинной шпагой, рапирой, широким и узким кинжалом; бился в кольчуге и без нее, со щитом большим и малым.

Преследовал на коне оленя, козулю, медведя, серну, кабана, зайца, фазанов, куропаток, дроф. Играл в большой мяч, подкидывая его на воздух и ногой и кулаком.

Боролся, бегал, делал прыжки, – не с разбегу, не на одной ноге и не по-немецки. «Эти виды прыжков, – говорил Гимнаст, – бесполезны и на войне не нужны». Он перепрыгивал широкие канавы, перелетал через изгороди, взбегал шагов на шесть на стену и таким образом взбирался до окна, находившегося на высоте копья.

Плавал в глубокой воде на груди, на спине, на боку, то всем телом, то одними ногами; то с рукой в воздухе, держа в ней книгу, переплывал всю Сену, не замочив книги, и таща свой плащ в зубах, как делал Юлий Цезарь. Потом при помощи одной руки вскакивал в лодку и снова бросался в воду, головою вперед, доставал дно, спускался к подводным частям скал, плавал в безднах и омутах. Затем поворачивал лодку, правил ею, вел ее то быстро, то медленно, по течению и против, задерживая лодку у самой плотины; одной рукою вел другой делал упражнения с большим веслом; ставил паруса, влезал на мачты по канатам, бегал по реям, укреплял бусоль, поворачивал булинь против ветра, твердо держал руль. Выскочив из воды, быстр взбегал на гору и так же легко сбегал; на деревья карабкался, как кошка прыгал с одного на другое, как векша; ломал толстые ветки, как второй Милон. При помощи двух отточенных кинжалов и двух испытаных по крепости буравов взбирался, точно крыса, на вершину дома и потом спускался сверху вниз в такой позе, что ни в коем случае не давал повода бояться за возможность падения.

Метал дротик, железный брус, камень, длинное копье, рогатину, алебарду, натягивал лук и осадный арбалет, нацеливался из пищали, наводил пушку, стрелял в цель – в попугая: снизу вверх, сверху вниз, вперед, вбок, назад, как парфяне.

Для него подвязывали канат, свисающий до земли с какой-нибудь высокой башни, и Гаргантюа на одних руках влезал по нему вверх, а затем спускался вниз, так быстро и так уверенно, что вы лучше не сумели бы проползти на гладком лугу. Или клали, укрепив на двух деревьях, огромную перекладину, и он цеплялся за нее руками и на руках переходил с одного конца на другой, не касаясь ногами ни до чего, так быстро, что его нельзя было догнать даже бегом.

А для упражнения груди и легких Гаргантюа кричал как целый хор чертей. Раз я как-то слышал, как он звал Эвдемона, – от ворот св. Виктора до Монмартра. Даже у Стентора в битве под Троей не было такого голоса.

Для укрепления нервов ему отлили две болванки из свинца, каждая 8700 квинталов весом, которые он называл гирями. Он брал с земли по одной в каждую руку и держал их над головою, не двигаясь, три четверти часа и дольше, – это была сила неподражаемая.

С первыми силачами играл в брусья. Во время игры он так твердо держался на ногах, что сдавался только самым отважным, которые могли сдвинуть его с места, как когда-то Милон, в подражание которому он также держал в руке гранату и отдавал ее тому, кто мог у него ее отнять.

После такого времяпрепровождения его растирали, чистили и одевали в свежий наряд, и он потихоньку возвращался домой. Проходя по лугам или другим покрытым травой местам, рассматривали растения и деревья, справляясь по книгам древних ботаников, – таких, как Теофраст, Диоскорид, Маринус, Плиний, Никандр, Мацер и Гален, и приносили домой много зелени. За этим поручено было наблюдать молодому пажу Ризотому, а также за лопатами, граблями, кирками, скребками, ножами и другими потребными для гербаризации инструментами.

По приходе домой, пока готовили ужин, они повторяли некоторые места из прочитанного и садились за стол. Обед Гаргантюа, заметьте, был умеренным и простым, – потому что ели только, чтобы обуздать позывы желудка; но ужин был обильный и продолжительный, потому что тут Гаргантюа ел столько, сколько надо было для поддержания сил и питания. Это есть истинная диета, предписываемая добрым и точным медицинским искусством, хотя толпа тупиц врачей, препирающихся в школе софистов, советуют обратное. Во время ужина продолжался обеденный урок, сколько хотелось; остальную часть ужина проводили в полезных литературных беседах.

Затем, помолившись, принимались петь, играть на музыкальных инструментах; или развлекались картами или костями, и так оставались, угощаясь и забавляясь, иной раз до часа сна, а иной раз посещали общество людей ученых или таких, что видели чужие страны.