Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре) Страница 2

Песнь третья

Врата Ада — Ничтожные — Ахерон — Челн Харона

Я увожу к отверженным селеньям,Я увожу сквозь вековечный стон,Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою мой зодчий вдохновлен:Я высшей силой, полнотой всезнаньяИ первою любовью сотворен.

Древней меня лишь вечные созданья,И с вечностью пребуду наравне.Входящие, оставьте упованья.*

Я, прочитав над входом, в вышине,Такие знаки сумрачного цвета,Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».

Он, прозорливый, отвечал на это:«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;Здесь страх не должен подавать совета.

Я обещал, что мы придем туда,Где ты увидишь, как томятся тени,Свет разума утратив навсегда».

Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,И обернув ко мне спокойный лик,Он ввел меня в таинственные сени.

Там вздохи, плач и исступленный крикВо тьме беззвездной были так велики,Что поначалу я в слезах поник.

Обрывки всех наречий, ропот дикий,Слова, в которых боль, и гнев, и страх,Плесканье рук, и жалобы, и всклики

Сливались в гул, без времени, в веках,Кружащийся во мгле неозаренной,Как бурным вихрем возмущенный прах.

И я, с главою, ужасом стесненной:«Чей это крик? — едва спросить посмел. —Какой толпы, страданьем побежденной?»

И вождь в ответ: «То горестный уделТех жалких душ, что прожили, не знаяНи славы, ни позора смертных дел.

И с ними ангелов дурная стая,*Что, не восстав, была и не вернаВсевышнему, средину соблюдая.

Их свергло небо, не терпя пятна;И пропасть Ада их не принимает,Иначе возгордилась бы вина».*

И я: «Учитель, что их так терзаетИ понуждает к жалобам таким?»А он: «Ответ недолгий подобает.

И смертный час для них недостижим,И эта жизнь настолько нестерпима,Что все другое было б легче им.

Их память на земле невоскресима;От них и суд, и милость отошли.Они не стоят слов: взгляни — и мимо!»

И я, взглянув, увидел стяг вдали,Бежавший кругом, словно злая силаГнала его в крутящейся пыли;

А вслед за ним столь длинная спешилаЧреда людей, что, верилось с трудом,Ужели смерть столь многих истребила.

Признав иных, я вслед за тем в одномУзнал того, кто от великой долиОтрекся в малодушии своем.*

И понял я, что здесь вопят от болиНичтожные, которых не возьмутНи бог, ни супостаты божьей воли.

Вовек не живший, этот жалкий людБежал нагим, кусаемый слепнямиИ осами, роившимися тут.

Кровь, между слез, с их лиц теклаИ мерзостные скопища червейЕе глотали тут же под ногами.

Взглянув подальше, я толпу людейУвидел у широкого потока.«Учитель, — я сказал, — тебе ясней,

Кто эти там и власть какого рокаИх словно гонит и теснит к волнам,Как может показаться издалека».

И он ответил: «Ты увидишь сам,Когда мы шаг приблизим к Ахерону*И подойдем к печальным берегам».

Смущенный взор склонив к земному лону,Боясь докучным быть, я шел вперед,Безмолвствуя, к береговому склону.

И вот в ладье навстречу нам плыветСтарик,* поросший древней сединою,Крича: «О, горе вам, проклятый род!

Забудьте небо, встретившись со мною!В моей ладье готовьтесь переплытьК извечной тьме, и холоду, и зною.

А ты уйди, тебе нельзя тут быть,Живой душе, средь мертвых!» И добавил,Чтобы меня от прочих отстранить:

«Ты не туда свои шаги направил:Челнок полегче должен ты найти,*Чтобы тебя он к пристани доставил».

А вождь ему: «Харон, гнев укроти.Того хотят — там, где исполнить властныТо, что хотят. И речи прекрати».

Недвижен стал шерстистый лик ужасныйУ лодочника сумрачной реки,Но вкруг очей змеился пламень красный.

Нагие души, слабы и легки,Вняв приговор, не знающий изъятья,Стуча зубами, бледны от тоски,

Выкрикивали господу проклятья,Хулили род людской, и день, и час,И край, и семя своего зачатья.

Потом, рыдая, двинулись заразК реке, чьи волны, в муках безутешных,Увидят все, в ком божий страх угас.

А бес Харон сзывает стаю грешных,Вращая взор, как уголья в золе,И гонит их и бьет веслом неспешных.

Как листья сыплются в осенней мгле,За строем строй, и ясень оголенныйСвои одежды видит на земле, —

Так сев Адама, на беду рожденный,Кидался вниз, один, — за ним другой,Подобно птице, в сети приманенной.

И вот плывут над темной глубиной;Но не успели кончить переправы,Как новый сонм собрался над рекой.

«Мой сын, — сказал учитель величавый,Все те, кто умер, бога прогневив,Спешат сюда, все страны и державы;

И минуть реку всякий тороплив,Так утесненный правосудьем бога,Что самый страх преображен в призыв.

Для добрых душ другая есть дорога;И ты поймешь, что разумел Харон,Когда с тобою говорил так строго».

Чуть он умолк, простор со всех сторонСотрясся так, что, в страхе вспоминая,Я и поныне потом орошен.

Дохнула ветром глубина земная,Пустыня скорби вспыхнула кругом,Багровым блеском чувства ослепляя;

И я упал, как тот, кто схвачен сном.

Песнь четвертая

Круг первый (Лимб) — Некрещеные младенцы и добродетельные нехристиане

Ворвался в глубь моей дремоты соннойТяжелый гул, и я очнулся вдруг,*Как человек, насильно пробужденный.

Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,Встав на ноги и пристально взирая,Чтоб осмотреться в этом царстве мук.

Мы были возле пропасти, у края,И страшный срыв гудел у наших ног,Бесчисленные крики извергая.

Он был так темен, смутен и глубок,Что я над ним склонялся по-пустомуИ ничего в нем различить не мог.

«Теперь мы к миру спустимся слепому, —Так начал, смертно побледнев, поэт. —Мне первому идти, тебе — второму».

И я сказал, заметив этот цвет:«Как я пойду, когда вождем и другомВладеет страх, и мне опоры нет?»

«Печаль о тех, кто скован ближним кругом, —Он отвечал, — мне на лицо легла,И состраданье ты почел испугом.

Пора идти, дорога не мала».Так он сошел, и я за ним спустился,Вниз, в первый круг, идущий вкруг жерла.*

Сквозь тьму не плач до слуха доносился,А только вздох взлетал со всех сторонИ в вековечном воздухе струился.

Он был безбольной скорбью порожден,Которою казалися объятыТолпы младенцев, и мужей, и жен.

«Что ж ты не спросишь, — молвил мой вожатый,Какие духи здесь нашли приют?Знай, прежде чем продолжить путь начатый,

Что эти не грешили; не спасутОдни заслуги, если нет крещенья,Которым к вере истинной идут;

Кто жил до христианского ученья,Тот бога чтил не так, как мы должны.Таков и я. За эти упущенья,

Не за иное, мы осуждены,И здесь, по приговору высшей воли,Мы жаждем и надежды лишены».

Стеснилась грудь моя от тяжкой болиПри вести, сколь достойные мужиВкушают в Лимбе горечь этой доли.

«Учитель мой, мой господин, скажи, —Спросил я, алча веры несомненной,Которая превыше всякой лжи, —

Взошел ли кто отсюда в свет блаженный,Своей иль чьей-то правдой искуплен?»Поняв значенье речи сокровенной:

«Я был здесь внове,* — мне ответил он, —Когда, при мне, сюда сошел Властитель,Хоруговью победы осенен.

Им изведен был первый прародитель;*И Авель, чистый сын его, и Ной,И Моисей, уставщик и служитель;

И царь Давид, и Авраам седой;Израиль, и отец его,* и дети;Рахиль, великой взятая ценой;*

И много тех, кто ныне в горнем свете.Других спасенных не было до них,И первыми блаженны стали эти».

Он говорил, но шаг наш не затих,И мы все время шли великой чащей,Я разумею — чащей душ людских.

И в области, невдале отстоящейОт места сна,* предстал моим глазамОгонь, под полушарьем тьмы горящий.

Хоть этот свет и не был близок к нам,Я видеть мог, что некий многочестныйИ высший сонм уединился там.

«Искусств и знаний образец всеместный,Скажи, кто эти, не в пример другимПочтенные среди толпы окрестной?»

И он ответил: «Именем своимОни гремят земле, и слава этаУгодна небу, благостному к ним».

«Почтите высочайшего поэта! —Раздался в это время чей-то зов. —Вот тень его подходит к месту света».

И я увидел после этих слов,Что четверо к нам держат шаг державный;Их облик был ни весел, ни суров.

«Взгляни, — промолвил мой учитель славный. —С мечом в руке, величьем осиян,Трем остальным предшествует, как главный,

Гомер, превысший из певцов всех стран;Второй — Гораций, бичевавший нравы;Овидий — третий, и за ним — Лукан.*

Нас связывает титул величавый,Здесь прозвучавший, чуть я подошел;Почтив его, они, конечно, правы».

Так я узрел славнейшую из школ,Чьи песнопенья вознеслись над светомИ реют над другими, как орел.

Мой вождь их встретил, и ко мне с приветомСемья певцов приблизилась сама;Учитель улыбнулся мне при этом.

И эта честь умножилась весьма,Когда я приобщен был к их соборуИ стал шестым средь столького ума.

Мы шли к лучам, предавшись разговору,Который лишний здесь и в этот миг,Насколько там он к месту был и в пору.

Высокий замок предо мной возник,Семь раз обвитый стройными стенами;Кругом бежал приветливый родник.

Мы, как землей, прошли его волнами;Сквозь семь ворот тропа вовнутрь вела;Зеленый луг открылся перед нами.

Там были люди с важностью чела,С неторопливым и спокойным взглядом;Их речь звучна и медленна была.

Мы поднялись на холм, который рядом,В открытом месте, светел, величав,Господствовал над этим свежим садом.

На зеленеющей финифти травПредстали взорам доблестные тени,И я ликую сердцем, их видав.

Я зрел Электру в сонме поколений,Меж коих были Гектор, и Эней,И хищноокий Цезарь, друг сражений.

Пентесилея и Камилла с нейСидели возле, и с отцом — Лавина;Брут, первый консул, был в кругу теней;

Дочь Цезаря, супруга Коллатина,И Гракхов мать, и та, чей муж Катон;Поодаль я заметил Саладина.

Потом, взглянув на невысокий склон,Я увидал: учитель тех, кто знает,Семьей мудролюбивой окружен.

К нему Сократ всех ближе восседаетИ с ним Платон; весь сонм всеведца чтит;Здесь тот, кто мир случайным полагает,

Философ знаменитый Демокрит;Здесь Диоген, Фалес с Анаксагором,Зенон, и Эмпедокл, и Гераклит;

Диоскорид, прославленный разборомЦелебных качеств; Сенека, Орфей,Лин, Туллий; дальше представали взорам

Там — геометр Эвклид, там — Птолемей,Там — Гиппократ, Гален и Авиценна,Аверроис, толковник новых дней.*

Я всех назвать не в силах поименно;Мне нужно быстро молвить обо всем,И часто речь моя несовершенна.

Синклит шести распался, мы вдвоем;Из тихой, сени в воздух потрясенныйУже иным мы движемся путем,

И я — во тьме, ничем не озаренной.

Песнь пятая