Анна Рэдклифф - Роман в лесу Страница 28

— Вы неверно меня поняли, сэр, — сказала Аделина, — я спрашивала не о сверхъестественных силах; я имела в виду другие слухи, о том, что по приказу маркиза здесь был спрятан некто, умерший, как говорили, не своей смертью. Именно это называли причиной, по которой маркиз покинул свое аббатство.

— Все это досужие выдумки, — сказал Ла Мотт, — романтические сказки, создаваемые ради того, чтобы удивить. Одного того, что маркиз здесь, достаточно, чтобы их опровергнуть; если мы вздумаем поверить хотя бы половине этих россказней, имеющих тот же источник, что и первые, мы сами покажем себя немногим выше тех простаков, которые их выдумывают. Полагаю, ваш здравый смысл, Аделина, подскажет вам, что всему верить нельзя.

Аделина вспыхнула и промолчала; но ей казалось, что Ла Мотт защищал маркиза более горячо и многословно, чем это соответствовало его собственному отношению или диктовалось обстоятельствами. Она вспомнила давешний его разговор с Луи и еще более подивилась тому, что происходило теперь.

Она ожидала следующего дня со смешанным чувством тревоги и радости; надежда вновь увидеть молодого шевалье занимала ее мысли и вселяла самые разные чувства: она то боялась его приезда, то сомневалась, приедет ли он. Наконец осознав, как много она о нем думает, Аделина даже покраснела. Настало утро — маркиз приехал, но приехал один; душу Аделины заволокли тучи, хотя ей и удалось сохранить видимость обычного оживления. Маркиз был любезен, приветлив и внимателен; к манерам, чрезвычайно непринужденным и изящным, добавлялась изысканная утонченность человека из общества. Говорил он живо, забавно, иногда даже остроумно и выказал прекрасное знание жизни, или что часто за него принимают, знакомство с высшим светом и злободневными темами.

В этом Ла Мотт оказался достойным его собеседником, и они принялись обсуждать характеры и нравы века с большим одушевлением и не без юмора. Мадам Ла Мотт не видела своего мужа столь оживленным с тех самых пор, как они покинули Париж, так что в иные минуты ей казалось даже, что они там по-прежнему. Аделина слушала их беседу, пока не ощутила, что оживление ее, поначалу искусственное, стало истинным. Маркиз держался столь обходительно и приветливо, что ее скованность незаметно отступила перед естественной живостью ее нрава, которая вновь вступила в свои давно утерянные владения.

Уезжая, маркиз сказал Ла Мотту, что он рад обнаружить здесь столь приятного соседа. Ла Мотт поклонился.

— Я буду иногда навещать вас, — продолжал маркиз, — и сожалею, что в настоящее время не могу пригласить мадам Ла Мотт и ее обворожительную подругу на мою виллу, но она сейчас ремонтируется и служит мне всего лишь не слишком удобным местом для жилья.

Оживление Ла Мотта исчезло вместе с его гостем, и вскоре он вновь погрузился в молчание, уйдя в себя.

— Маркиз очень приятный человек, — сказала мадам Ла Мотт.

— Очень приятный, — отозвался он.

— И кажется, у него предоброе сердце, — заметила она.

— Предоброе, — сказал он.

— Вы как будто расстроены, дорогой. Что вас тревожит?

— Решительно ничего… Я просто думал, что при таких приятных талантах и предобром сердце очень жаль, что маркиз…

— Что же, дорогой мой? — с нетерпением спросила мадам Ла Мотт.

— Что маркиз допустил… допустил, что аббатство превратилось в руины, — ответил Ла Мотт.

— И это все? — Мадам Ла Мотт была разочарована.

— Все, клянусь честью, — сказал Ла Мотт и вышел из комнаты.

Настроение Аделины, уже не поддерживаемое занимательной беседой маркиза, упало, сменившись апатией, и, как только гость уехал, она в задумчивости удалилась в леС. Она шла по романтической тенистой тропинке, которая вилась вдоль ручья. Покой открывшейся ей картины, едва тронутой красками осени, принес облегчение ее душе, навеяв мягкую грусть; неведомо откуда набежавшая слеза, незамеченная, затрепетала на ресницах. Она вышла на небольшую уединенную поляну, окруженную высокими деревьями. Ветер уныло вздыхал среди ветвей, раскачивая верхушки деревьев и осыпая листьями землю. Она села на берегу под деревьями и погрузилась в печальные думы, не оставлявшие ее.

— Ах, если бы я могла прозреть будущее и узнать, что ждет меня! — воскликнула она. — Тогда, вероятно, я сумела бы, благодаря усердным размышлениям, встретить грядущее мужественно. Сирота, одна в целом мире… брошена на милость чужих людей, вынуждена искать у них утешения и средств к существованию, — что должна ожидать я, кроме несчастий! Увы, отец мой, как вы могли так покинуть дитя свое… бросить в бурные воды жизни, чтобы они поглотили, быть может, дочь вашу! Увы, у меня нет ни одного друга…

Шорох опавшей листвы прервал ее; она обернулась и, увидев молодого спутника маркиза, встала, чтобы уйти.

— Простите мое вторжение, — сказал он, — меня привлек сюда ваш голос, а слова ваши удержали на месте. Но мой проступок несет наказание в себе самом: узнав, что вас печалит, как могу я не печалиться сам? Но не может ли моя симпатия или мое сострадание избавить вас от бед? — Он колебался. — Не могу ли я заслужить право называться вашим другом, сочтете ли вы меня достойным этого?

Мысли Аделины смешались, она едва могла отвечать ему; вся дрожа, она мягко отняла руку, которую он между тем взял в свои.

— Вы слышали, сэр, может быть, больше того, что является правдой: я в самом деле несчастлива, но минута уныния сделала меня несправедливой… я не столь несчастна, как говорила. Сказав, что у меня нет ни единого друга, я отплатила неблагодарностью мсье и мадам Ла Мотт за их доброту, ведь они были для меня не только друзьями — они заменили мне родителей.

— Коль так, я высоко чту их, — горячо вскричал Теодор, — и, если это не слишком смело с моей стороны, позвольте спросить вас, отчего вы несчастны?.. Но…

Он замолчал. Аделина, подняв глаза, увидела, что он смотрит на нее с глубоким, пылким участием, и тотчас опять устремила взгляд в землю.

— Я причинил вам боль неуместным вопросом, — сказал Теодор. — Простите ли вы меня, особенно когда я добавлю, что задать его меня побудила забота о вашем благополучии?

— Вам не за что просить прощения, сэр. Я искренне благодарна вам за участие. Однако вечер прохладный. Если угодно, пойдемте к аббатству.

Теодор, идя с Аделиною, некоторое время молчал. Наконец он заговорил:

— Я только что умолял вас о прощении, а теперь, кажется, опять нуждаюсь в нем… но вы не откажетесь поверить, что у меня имеются серьезные и веские причины спросить, насколько вы близкая родственница Ла Мотту.

— Мы вовсе не родственники, — сказала Аделина, — но я никогда не смогу отплатить ему за ту поддержку, которую он оказал мне, и уповаю только на то, что благодарность ему научит меня не быть забывчивой.

— Вот как! — удивленно воскликнул Теодор. — А могу ли я спросить, как давно вы его знаете?

— Лучше позвольте мне, сэр, спросить, к чему все эти вопросы?

— Вы правы, — ответил он с виноватым видом, — моим поведением я заслужил этот упрек…я должен был объясниться определеннее. — Казалось, он обдумывает нечто такое, что сказать прямо не может. — Но вы не знаете, в каком я затруднительном положении… однако клянусь вам, мои вопросы продиктованы величайшей заботой о вашем счастье… я страшусь за вашу безопасность.

Аделина посмотрела на него с удивлением.

— Я боюсь, что вас обманывают, — продолжал он. — Я боюсь, что опасность близко.

Аделина остановилась и, глядя серьезно ему в лицо, попросила объясниться откровенно. Она заподозрила, что опасность угрожает Ла Мотту, и, поскольку Теодор молчал, повторила свою просьбу.

— Если это касается Ла Мотта, — проговорила она, — то прошу вас, сообщите ему все немедленно. Слишком многих несчастий приходится ему опасаться.

— Благородная Аделина! — вскричал Теодор. — Сердце, способное вас обидеть, должно быть из камня! Как мне дать вам понять, что мой страх за вас слишком даже обоснован, и как без этого предупредить вас об опасности, над вами нависшей!..

Услышав среди деревьев шаги, он умолк и сразу же разглядел Ла Мотта, сворачивавшего на тропинку, по которой они шли. Аделина смутилась при мысли, что ее увидят наедине с молодым шевалье, и заспешила, чтобы поскорей присоединиться к Ла Мотту, но Теодор удержал ее, попросив уделить ему еще минуту внимания.

— Сейчас нет времени для объяснений, — проговорил он, — но то, что я должен сказать, чрезвычайно важно для ваС. Поэтому обещайте завтра увидеться со мной где-нибудь в лесу, в это же время. И тогда, надеюсь, вы убедитесь, что мое поведение вызвано исключительными обстоятельствами и я вынужден забыть об условностях.

Аделине претила мысль назначить свидание; она заколебалась и наконец попросила Теодора не откладывать до завтра объяснения, по-видимому, столь важного, а подойти к Ла Мотту и немедля сообщить ему о нависшей над ним опасности.