Робер Борон - Роман о Граале Страница 4

«Персевалю» Кретьена де Труа повезло Меньше: его продолжали три поэта, и последнее продолжение этой книги, сложенное Неким Манассье между 1215 и 1235 годами, доводит роман до конца. Увы, «продолжение» значительно уступает кретьеновскому «началу» и по пластике стиха, и по фантазии. В этом отношении написанный по-немецки Вольфрамом фон Эшенбахом между 1200 и 1210 годами «Парцифаль» обладает несравненно большей поэтической ценностью, и недаром остается не только чтим в наши дни, но даже читаем ради удовольствия как в оригинале, так и в переводе. На русском языке, увы, мы не располагаем переводом этой поэмы; «сокращенное» же переложение, выполненное Львом Гинзбургом для «Библиотеки всемирной литературы» оставляет при сравнении с оригиналом чувство горестного недоумения: это и в самом деле отрывки из поэмы Вольфрама фон Эшенбаха, но каждый отрывок, будучи взят по отдельности, растянут по сравнению с текстом оригинала по меньшей мере вдвое. Лишь вспомнив о том, что во времена советской власти переводчикам платили именно построчно (отсюда «лесенка», «елочка» и все иные способы, в просторечии именуемые строчкогонством), можно понять — чего ради страдавший от нищеты и голода, притесняемый к тому же антисемитами председатель переводческой секции Московского отделения Союза советских писателей Лев Гинзбург пошел на такой подлог. Понять такой поступок можно, и простить тоже можно. Невозможно лишь читать получившееся произведение, и приходится констатировать, что никакого «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха, кроме небольших цитат в переводе В.Микушевича, мы по сей день не имеем.

Впрочем, мы много чего не имеем. До нашего издания, в частности, был неизвестен русским читателям и Робер де Борон, — хотя ученые-медиевисты, с одной стороны, и визионеры-штайнерианцы с другой стороны всегда ценили это произведение очень высоко. Однако путь от писателя до читателя всего очень долог: XIX век открыл великую литературу европейского средневековья, XX век с трудом и далеко не всю донес ее до читателя, — а, скажем, для весьма обширной и неплохо сохранившейся литературы Византии время не настало до сих пор, по сей день издаются в основном каталоги сохранившихся книг, но книги эти в абсолютной массе никем все еще даже «по диагонали» не прочитаны. А открытия мирового значения в медиевистике делаются не так уж редко — да только и сам счастливый кладоискатель чаще всего далеко не сразу осознает, что именно он нашел. Чего стоит открытие одной лишь «Carmia Burana», первого и основного до сих пор источника лирики вагантов: обнаружен он был в 1803 году, опубликован, в 1847 году, стал любимой книгой читателей новейшего времени лишь еще столетие спустя.

Нет, наверное, необходимости поднимать из пыли веков все рыцарские романы, все поэтическое средневековье: чрезмерное увлечение таковыми уже вполне исчерпывающе описано Сервантесом, и его пародия так и останется живей любого, самого талантливого «Амадиса Галльского», живей даже эпоса Томаса Мэлори. Притом история повторяется — не как фарс, но как скверный анекдот: происходит это непосредственно в наше время, когда горестно однообразный поток жанра «фэнтези» заэксплуатировал до дыр считанное по пальцам количество источников, — по преимуществу кельтские и скандинавские эпосы с добавкой все тех же «Рыцарей Круглого Стола», — притом авторы сериалов даже не заботятся оглянуться, увидеть и услышать, как хохочет над ними и над их читателями Марк Твен со страниц блистательного романа «Янки при дворе короля Артура», — опять-таки торжествует взаимосвязанность пародируемого текста с пародируемым оригиналом: долгая жизнь обычно гарантирована обоим, но больше читателей окажется неизменно у пародии. Из романа Марка Твена вынырнул в русских словарях забавный глагол «граалить» — уехать неведомо куда в поисках неведомо чего, в частности, Святого Грааля, чем занимаются рыцари рядом с марк-твеновским героем. Не то смешно, не то грустно, но слово «Грааль» русский читатель до недавнего времени у Марка Твена впервые и узнавал. Теперь положение иное, счет переводных и собственных книг в жанре фэнтэзи пошел на десятки тысяч. Но будет очень странно, если читатель отряхнет с них пыль через восемьсот лет — и станет с упоением читать. Впрочем, все возможно.

Последний рыцарский турнир состоялся как будто в начале XVII века, во времена Шекспира и Сервантеса, — а в наши дни энтузиасты-униформисты, того гляди, превратят его в олимпийский вид спорта, — впрочем, частично кое-что из турнира — то же фехтование — свои права отвоевало. Если никто не отправляется «граалить», то разве лишь потому, что некуда: слишком тесна стала человечеству наша планета. Апокрифы же, не попавшие в основной корпус Библии, стали одним из видов популярного чтения. Да и в самом деле, конечно, «Книги Сивилл», написанные древнегреческими гекзаметрами, — позднейшая иудейская подделка, ей не две с половиной тысячи лет, ей всего лишь две тысячи лет, а на иных из этих книг еще и чернила не обсохли, им всего-то тысяча семьсот лет! То же и со средневековыми версиями евангелий. Пусть нет в них богодухновенности, и в канон Библии их никому включать и в голову не придет, зато никто не станет оспаривать их высокие литературные достоинства. Гностические евангелия, обретенные в Наг-Хаммади в 1947 году, интересны отнюдь не только историкам религии и философии; высокие литературные достоинства одного лишь найденного тогда «Евангелия от Фомы» обязывают культурного человека прочесть эту книгу, — заметим, совсем небольшую. То же отчасти относится и к «Евангелию от Никодима», апокрифу отнюдь не гностическому, но все же апокрифу, а изучение их господствующей церковью никогда не поощрялось, — впрочем, из них вырастали художественные произведения, от «Романа о Граале» до увенчанного Нобелевской премией уже в наши дни «Евангелия от Иисуса» португальского писателя Жозе Сарамаго. И таких примеров в литературе последнего тысячелетия величайшее множество.

Разумеется, жаль, что нет возможности вместе с поэтической версией «Романа о Граале» издать и прозаическую, сохранившуюся — в отличие от поэтической — во множестве списков, часто довольно сильно различающихся текстуально и явно изобилующих позднейшими вставками, тоже интересными (ибо для нас «позднейшие» вставки сделаны все-таки весьма, весьма давно). В частности, Иосиф Аримафейский по одному из таких списков оказывается проповедником христианства в Британии от этого сюжета рукой подать до круглого стола короля Артура), — и в этой версии Грааль прямо поименован потиром. В позднейшиx французских изданиях — в частности, в издании В. Нитце 1927 года, по которому выполнен перевод Е. Кассировой, введена разбивка на сцены, добавлен Прозаический отрывок, без которого текст теряет связность, — словом, перед нами в той пли иной степени попытка реконструкции окончательного поэтического замысла Робера де Борона. Однако ведь и в первых списках Библии тоже нет разбивки на слова. Потомки вынуждены хоть немного адаптировать к своему восприятию текст, пришедший из глубины веков. Иначе у книги просто не будет читателей. Однако подобные вмешательства» сведены и в публикации Нитце и тем более в современном переводе па русский язык, к предельно возможному минимуму.

Именно здесь мы подходим к последнему из возможных образов Святого Грааля — образу невербализируемому, невоплотимому в слова и собственно словам почти непричастному: «Поиск Грааля <…> — это символ духовного приключения, каковым и является поиск Бога, абсолюта, или, согласно Юнгу, внутренней наполненности, которой Соответствует господство чувств. Это приключение рыцаря, давшего обет бедности и представляющего тип идеального мужчины, обладателя трех добродетелей: отваги, верности, целомудрия». Здесь от сюжета собственно Святого Грааля мы вступаем в область иного сюжета, для европейской культуры едва ли не более важного — сюжета поисков Грааля, или, если угодно, странствия, конечной целью которого является обретение Грааля, однако цель в данном случае не перерастает в самоцель, ибо в странствии герой-протагонист способен прожить всю жизнь, совершая один подвиг за другим, приближаясь к архетипу вечного странника. В античном мире чем-то подобным было путешествие за Золотым Руном, сведшееся в конце концов к поэме Аполлония Родосского; современное литературоведение приравнивает подобное бесконечное странствие к попытке (всегда бесплодной) бежать от самого себя.

Хорхе Луис Борхес свел все сюжеты мировой литературы к четырем основным: обороне укрепленного города, странствию в поисках заветной цели, возвращению героя домой из дальнего странствия и самоубийству Бога (заметим в скобках, что как минимум пятый сюжет, легенду о братьях-антагонистах, великий аргентинский мудрец как-то пропустил мимо внимания). История о Святом Граале содержит в себе элементы чуть ли не всех четырех: как укрепленный город вполне может рассматриваться «твердыня Монсальват», где (по крайней мере, по вагнеровскому «Лоэнгрину») Грааль хранится, поиск заветной цели самоочевидно, а ведь обретя ее, придется еще и вернуться, иначе в странствии не было смысла, ну, а «самоубийством бога» не совсем христианский разум слепца-библиотекаря именовал собственно сюжет Евангелий. Однако сюжет, в котором поиски Грааля становятся важней, нежели сам Грааль, подарил миру едва ли не всю литературу, осененную крылами Музы Дальних Странствий — вплоть до естественнонаучной. Желание достичь Северного пояса или Южного, подняться на Эверест или опуститься на дно Марианской впадины, желание ступить ногой на поверхность Луны — все это в конечном счете поиски Грааля, и не так уж счастлив тот, кто своей цели достиг: жизнь его может потерять смысл. Счастливец по сравнению с ним тот, кто стремится к цели заведомо недостижимой: не к доказательству теоремы Ферма (уже доказана), не к решению квадратуры круга (того гляди решит ее кто-нибудь ненароком), не к поискам десяти пропавших колен Израилевых (вдруг да найдутся), а проще — проводит дни своего земного странствия в поисках Святого Грааля, к примеру.