Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре) Страница 40

Песнь пятнадцатая

Круг второй (окончание) — Круг третий — Гневные

Какую долю, дневный путь свершая,Когда к исходу близок третий час,Являет сфера, как дитя, живая,

Такую долю и теперь как разОсталось солнцу опуститься косо;*Там вечер был, и полночь здесь у нас.*

Лучи нам били в середину носа,Затем что мы к закатной сторонеДержали путь по выступу утеса,

Как вдруг я ощутил, что в очи мнеУдарил новый блеск, струясь продольно,И удивился этой новизне.

Тогда ладони я поднес невольноК моим бровям, держа их козырьком,Чтобы от света не было так больно.

Как от воды иль зеркала угломОтходит луч в противном направленье,Причем с паденьем сходствует подъем,

И от отвеса, в равном отдаленье,Уклон такой же точно он дает,Что подтверждается при наблюденьи,

Так мне казалось, что в лицо мне бьетСиянье отражаемого света,И взор мой сделал быстрый поворот.

«Скажи, отец возлюбленный, что этоТак неотступно мне в глаза разит,Все надвигаясь?» — я спросил поэта.

«Не диво, что тебя еще слепитСемья небес,* — сказал он. — К нам, в сиянье,Идет посол — сказать, что путь открыт.

Но скоро в тяжком для тебя сверканьеТвои глаза отраду обретут,Насколько услаждаться в состоянье».

Когда мы подошли: «Ступени тут, —Сказал, ликуя, вестник благодати, —И здесь подъем гораздо меньше крут».

Уже мы подымались, и «BeadMisericordes!»* пелось нам воследИ «Радуйся, громящий вражьи рати!»

Мы шли все выше, я и мой поэт,Совсем одни; и я хотел, шагая,Услышать наставительный ответ;

И так ему промолвил, вопрошая:«Что тот слепой романец разумел,О «доступе другим» упоминая?»

И вождь: «Познав, какой грозит уделПозарившимся на чужие крохи,Он вас от слез предостеречь хотел.

Богатства, вас влекущие, тем плохи,Что, чем вас больше, тем скуднее часть,И зависть мехом раздувает вздохи.

А если бы вы устремляли страстьК верховной сфере,* беспокойство вашеДолжно бы неминуемо отпасть.

Ведь там — чем больше говорящих «наше»,Тем большей долей каждый наделен,И тем любовь горит светлей и краше».

«Теперь я даже меньше утолен, —Ответил я ему, — чем был сначала,И большими сомненьями смущен.

Ведь если достоянье общим сталоИ совладельцев много, почемуОни богаче, чем когда их мало?»

И он в ответ: «Ты снова дал умуОтвлечься в сторону земного делаИ вместо света почерпаешь тьму.

Как луч бежит на световое тело,*Так нескончаемая благодатьСпешит к любви из горнего предела,

Даря ей то, что та способна взять;И чем сильнее пыл, в душе зажженный,Тем большей славой ей дано сиять.

Чем больше сонм, любовью озаренный,Тем больше в нем благой любви горит,Как в зеркалах взаимно отраженной.

Когда моим ответом ты не сыт,То Беатриче все твои томленья,И это и другие, утолит.

Стремись быстрей достигнуть исцеленьяПяти рубцов, как истребились два,Изглаженные силой сокрушенья».

«Ты мне даруешь…» — начал я едва,Как следующий круг возник пред нами,И жадный взор мой оттеснил слова.

И вдруг я словно был восхищен снами,Как если бы восторг меня увлек,И я увидел сборище во храме;

И женщина, переступив порог,С заботой материнской говорила:«Зачем ты это сделал нам, сынок?

Отцу и мне так беспокойно былоТебя искать!» Так молвила она,И первое видение уплыло.*

И вот другая, болью пронзена,Которую родит негодованье,Льет токи слез, и речь ее слышна:

«Раз ты властитель града, чье названьеСреди богов посеяло разлад*И где блистает всяческое знанье,

Отмсти рукам бесстыдным, Писистрат,Обнявшим нашу дочь!» Но был спокоенК ней обращенный властелином взгляд,

И он сказал, нимало не расстроен:«Чего ж тогда достоин наш злодей,Раз тот, кто любит нас, суда достоин?»*

Потом я видел яростных людей,Которые, столпившись, побивалиКамнями юношу, крича: «Бей! Бей!»

А тот, давимый гибелью, чем дале,Тем все бессильней поникал к земле,Но очи к небу двери отверзали,

И он молил, чтоб грешных в этом злеГосподь всевышний гневом не коснулся,И зрелась кротость на его челе.*

Как только дух мой изнутри вернулсяКо внешней правде в должную чреду,Я от неложных грез моих очнулся.

Вождь, увидав, что я себя веду,Как тот, кого внезапно разбудили,Сказал мне: «Что с тобой? Ты как в чаду,

Прошел со мною больше полумили,Прикрыв глаза и шатко семеня,Как будто хмель иль сон тебя клонили».

И я: «Отец мой, выслушай меня,И я тебе скажу, что мне предстало,Суставы ног моих окостеня».

И он: «Хотя бы сто личин скрывалоТвои черты, я бы до дна проникВ рассудок твой сквозь это покрывало.

Тебе был сон, чтоб сердце ни на мигНе отвращало влагу примиренья,*Которую предвечный льет родник.

Я «Что с тобой?» спросил не от смятенья,Как тот, чьи взоры застилает мрак,Сказал бы рухнувшему без движенья;

А я спросил, чтоб укрепить твой шаг:Ленивых надобно будить, а самиОни не расшевелятся никак».

Мы шли сквозь вечер, меря даль глазами,Насколько солнце позволяло им,Сиявшее закатными лучами;

А нам навстречу — нараставший дымСкоплялся, темный и подобный ночи,И негде было скрыться перед ним;

Он чистый воздух нам затмил и очи.

Песнь шестнадцатая

Круг третий (продолжение)

Во мраке Ада и в ночи, лишеннойСвоих планет и слоем облаковПод небом скудным плотно затемненной,

Мне взоров не давил такой покров,Как этот дым, который все сгущался,Причем и ворс нещадно был суров.

Глаз, не стерпев, невольно закрывался;И спутник мой придвинулся слегка,Чтоб я рукой его плеча касался.*

И как слепец, держась за вожака,Идет, боясь отстать и опасаясьУшиба иль смертельного толчка,

Так, мглой густой и горькой пробираясь,Я шел и новых не встречал помех,А вождь твердил: «Держись, не отрываясь!»

И голоса я слышал, и во всехБыла мольба о мире и прощеньеПред агнцем божьим, снявшим с мира грех.

Там «Agnus Dei»* пелось во вступленье;И речи соблюдались, и напевОдни и те же, в полном единенье.

«Учитель, это духи?» — осмелев,Спросил я. Он в ответ: «Мы рядом с ними.Здесь, расторгая, сбрасывают гнев».

«А кто же ты, идущий в нашем дымеИ вопрошающий про нас, как те,Кто мерит год календами земными?»

Так чей-то голос молвил в темноте.«Ответь, — сказал учитель, — и при этомДознайся, здесь ли выход к высоте».

И я: «О ты, что, осиянный светом,Взойдешь к Творцу, ты будешь удивлен,Когда пройдешь со мной, моим ответом».

«Пройду, насколько я идти волен;И если дым преградой стал меж нами,Нам связью будет слух», — ответил он.

Я начал так: «Повитый пеленами,Срываемыми смертью, вверх иду,Подземными измучен глубинами;

И раз угодно божьему суду,Чтоб я увидел горние палаты,Чему давно примера не найду,

Скажи мне, кем ты был до дня расплатыИ верно ли ведет стезя моя,И твой язык да будет наш вожатый».

«Я был ломбардец, Марко звался я;*Изведал свет и к доблести стремился,Куда стрела не метит уж ничья.

А с правильной дороги ты не сбился».Так он сказал, добавив: «Я прошу,Чтоб обо мне, взойдя, ты помолился».

И я: «Твое желанье я свершу;Но у меня сомнение родилось,И я никак его не разрешу.

Возникшее, оно усугубилосьОт слов твоих, мне подтвердивших то,С чем здесь и там оно соединилось.

Как ты сказал, теперь уже никтоДобра не носит даже и личину:Зло и внутри, и сверху разлито.

Но укажи мне, где искать причину:Внизу иль в небесах? Когда пойму,Я и другим поведать не премину».*

Он издал вздох, замерший в скорбном «У!»,И начал так, в своей о нас заботе:«Брат, мир-слепец, и ты сродни ему.

Вы для всего причиной признаетеОдно лишь небо,* словно все делаОно вершит в своем круговороте.

Будь это так, то в вас бы не былаСвободной воля, правды бы не сталоВ награде за добро, в отмщенье зла.

Влеченья от небес берут начало, —Не все; но скажем даже — все сполна, —Вам дан же свет, чтоб воля различала

Добро и зло, и ежели онаОсилит с небом первый бой опасный,То, с доброй пищей, победить должна.

Вы лучшей власти, вольные, подвластныИ высшей силе, влившей разум в вас;А небеса к нему и непричастны.*

И если мир шатается сейчас,Причиной — вы, для тех, кто разумеет;Что это так, покажет мой рассказ.

Из рук того,* кто искони лелеетЕе в себе, рождаясь, как дитя,Душа еще и мыслить не умеет,

Резвится, то смеясь, а то грустя,И, радостного мастера созданье,К тому, что манит, тотчас же летя.

Ничтожных благ вкусив очарованье,Она бежит к ним, если ей препонНе создают ни вождь, ни обузданье.

На то и нужен, как узда, закон;На то и нужен царь, чей взор открытоХоть к башне Града* был бы устремлен.

Законы есть, но кто же им защита?Никто;* ваш пастырь жвачку хоть жует,Но не раздвоены его копыта;*

И паства, видя, что вожатый льнетК благам, будящим в ней самой влеченье,Ест, что и он, и лучшего не ждет.

Ты видишь, что дурное управленьеВиной тому, что мир такой плохой,А не природы вашей извращенье.

Рим, давший миру наилучший строй,Имел два солнца,* так что видно было,Где божий путь лежит и где мирской.

Потом одно другое погасило;*Меч слился с посохом,* и вышло так,Что это их, конечно, развратило

И что взаимный страх у них иссяк.Взгляни на колос, чтоб не сомневаться;По семени распознается злак.

В стране, где По и Адиче струятся,*Привыкли честь и мужество цвести;В дни Федерика стал уклад ломаться;*

И что теперь открыты все путиДля тех, кто раньше к людям честной жизниСтыдился бы и близко подойти.

Есть, правда, новым летам к укоризне,Три старика, которые досельТомятся жаждой по иной отчизне:*

Герардо славный; Гвидо да Кастель,«Простой ломбардец», милый и французу;Куррадо да Палаццо.* Неужель

Не видишь ты, что церковь, взяв обузуМирских забот, под бременем двух делУпала в грязь, на срам себе и грузу?»

«О Марко мой, я все уразумел, —Сказал я. — Вижу, почему левиты*Не получили ничего в удел.

Но кто такой Герардо знаменитый,Который в диком веке, ты сказал,Остался миру как пример забытый?»

«Ты странно говоришь, — он отвечал. —Ужели ты, в Тоскане обитая,Про доброго Герардо не слыхал?

Так прозвище ему. Вот разве Гайя,Родная дочь, снабдит его другим.Храни вас бог! А я дошел до края.

Уже заря белеется сквозь дым, —Там ангел ждет, — и надо, чтоб от светаЯ отошел, покуда я незрим».

И повернул, не слушая ответа.

Песнь семнадцатая