Гянджеви Низами - Пять поэм Страница 12

О наступлении ночи и познании сердца[74]

Солнце бросило щит, и щитом черной тени земляПала на́ воду неба, прохладу ночную суля.

Сердце мира стеснилось. Светило так тяжко дышало.Ниспаданье щита все вокруг с желтым цветом смешало.

И спеша войско солнца — его золотые лучи —Над его головою свои обнажило мечи.

Если падает бык, хоть он был ожерельем украшен,Все клинки обнажают. Ведь он уже больше не страшен.[75]

Месяц — нежный младенец — за ночь ухватился, а таПогремушку мерцаний пред ним подняла неспроста:

Ей самой был тревожен сгустившийся мрак, и для мираНе жалела она серебро своего эликсира.

И дыханьем Исы стал простор благовонный, земной;Светлой влагой он залил пылание страсти ночной.

И смягчились настоем страдания мира больного,И о сумраке страстном он больше не молвил ни слова.

Сколько крови он пролил! О, сколько ее он хранил!Он простерся на ложе, и стал он чернее чернил.

И сказала судьба, все окинувши взором проворным:«Мир с неверными схож, потому-то и сделался черным!»[76]

И мгновение каждое эта ночная пораЛицедейство творила, и кукол мелькала игра.

И луна то белела, то в розах подобилась чуду,И Зухры яркий бубен дирхемы разбрасывал всюду.

Я в полуночной мгле, что была распростерта кругом,Был в саду соловьем. Но мечтал я о саде другом.

С кровью сердца сливал я звучание каждого слова;Жар души раздувал я под сенью полночного крова.

И, прислушавшись к слову, свою я оценивал речь,И смогли мои мысли меня к этой книге привлечь.

И услышал я голос: «Ты с мыслями спорить не смеешь,То возьми ты взаймы, что отдать ты бесспорно сумеешь.

Почему на огонь льешь ты воду приманчивых дней,И запасный твой конь — буйный ветер мгновенных страстей?

Буйный прах позабудь, будто в мире узнал он кончину.Но огонь ты отдай огневому, благому рубину.[77]

Быстрых стрел не мечи, ведь сужденье разумное — цель.Плеть свою придержи. Неужель бить себя, неужель?

Но настала пора. Оставаться нельзя неправдивым.К двери солнца приди водоносом с живительным дивом.

Пусть твой синий кувшин[78] наши взоры утешит сполна;Пусть он повесть хранит, и да будет отрадна она!

От пяти своих чувств, от злодеев своих убегая,Путь у сердца узнай; иль не знать ему нужного края?»

Тем, чье чистое племя к девятому небу пришло,[79]Гавриила пресветлого дивное веет крыло.

От обоих миров отвратить поспешивший поводья,Встретив нищенство сердца, благие увидит угодья.

«Сердце — глина с водой». Если б истина в этом была,Ты бы сердце такое у каждого встретил осла.

Дышит все, что живет, что овеяно солнечным светом.Будь же сердцем горяч; бытие твое только лишь в этом.

Что есть уши и очи? Излишек природы они.Слышат шорох завес, видят синие своды они.

Правды — ухо не слышит, как розы тугой сердцевина,Очи разум смущают, они — заблуждений причина.

Что же розы с нарциссами чтишь ты в саду бытия?Пусть каленым железом сжигает их воля твоя.

Словно зеркало — глаз: отразится в нем каждый ничтожный.Он лишь в юности тешится мира отрадою ложной.

Знай: природа, что миру твой сватает разум, — должнаСорок лет ожидать.[80] Денег раньше не сыщет она.

Все же за сорок лет, чтобы стать пред желанным порогом,Много денег она разбросает по многим дорогам.

Ныне друга зови.[81] Заклинанья иные забудь.Сорок лет подойдет, и тогда лишь всезнающим будь.

Руки сердца простри и гляди с ожиданием в да́ли.Пусть разделит печаль тот, кто будет опорой в печали.

Не грусти! Вот и друг; он твою разделяет печаль.Грусти шею сверни. Вместе с другом к отрадам причаль.

Распростертый в печали, подобной томленью недуга,Помощь добрую сыщешь ты в помощи доброго друга.

Если дружат друзья так, что будто бы дышат одним,Сто печалей, умчась, никогда не воротятся к ним.

Только первое утро забрезжит мерцающим светом,Крикнет утро второе и звезды погасит при этом.

Знаем, первое утро не будет предшествовать дню,Если дружба второго его не поможет огню.

Коль один ты не справишься с трудностью трудного дела,Тотчас друга зови, чтобы дружба о нем порадела.

Хоть не каждый наш город богат, как блистательный Хар,—Каждый найденньш друг — небесами ниспосланный дар.

Нужен каждому друг; с ним пойдешь ты в любую дорогу.Лучший друг — это друг, что приходит к тебе на подмогу.

Два-три чувства твои не премудры; они не друзья;Их кольцом ты стучишь только в дверь своего бытия.

Руки вдень в торока устремленного сердца! ОтрадаБыть добычею сердца. Ему покоряйся. Так надо.

Царь девятого неба к тебе нисходящий в тиши,Создал видимый мир, создал светлое царство души.

Следом души людей были созданы миром нездешним,И души устремленье смешал он с обличием внешним.

Эти двое обнявшихся создали сердце. ОноНа земле воцарилось. Так было ему суждено.

И дано ему царством великим владеть, повсеместным.И телесное все сочетается в нем с бестелесным.

Не Канопом ли сердца людской озаряется лик?Облик наш, как душа, повелением сердца возник.

Лишь я стал размышлять о пылающем сердце, мой разумПринял масло в свой пламенник. Многое понял он разом.

Дал я слуху веленье: «Прислушайся к сердцу! Спеши!»Сделал душу свою я открытой веленьям души.

Красноречье свое напитал я возвышенным знаньем.В душу радость вошла, а томление стало преданьем.

И взирал я не холодно. Стал я по-новому зряч.Пламя сердца пылало, затем-то и был я горяч.

Узы сбросил я с рук. О земном я не думал нимало.Возросла моя мощь, а грабителей сердца не стало.

Бег мой сделался быстрым, никто не поспорил бы с ним.К двери сердца спеша я пришел переходом одним.

Я направился к сердцу,[82] мой дух — по дороге к исходу.Полдень жизни прошел. Жаждал этого год я от году.

Я в священной максуре, и я размышляю. Мой станИзогнулся, стал шаром, а был он похож на човган.

Где тут шар, где човган, где пределы согнутого стана?Вот кафтана пола, а прижался к ней ворот кафтана.

Из чела сделав ноги, я голову сделал из ног.[83]Стал я гнутым човганом, и шаром казаться я мог.

Сам себя позабыв, покидал я себя все охотней.Сотня стала одним, и одно мог увидеть я сотней.

Смутны чувства мои. Я один. Отправляюсь я в путь.Мне чужбина горька; одиночеством сдавлена грудь.

Мне неясен мой путь, где-то нужная скрылась дорога.Возвращенья мне нет, и благого не вижу порога.

И в священном пути застывала от ужаса кровь,Но, как зоркий начальник, поводья схватила любовь.

Стукнул в дверь. Услыхал: «Кто пришел в этот час неурочный?» —«Человек. Отопри! Я любовью ведом непорочной».

Те, что шли впереди, отстранили завесу. ОниОтстранили мой облик. Все внешнее было в тени.

И затем из большого, в богатом убранстве, чертогаРаздалось: «Низами, ты пришел! Что же ждешь у порога?»

Я был избран из многих. Мне дверь растворили, и вотГолос молвил: «Войди!» Миновал я разубранный вход.

Был я в свете лампад, был я в блеске большого покоя.[84]Глаз дурной да не тронет сиянье такого покоя!

Семь халифов блистали под ярким лампадным огнем,Словно семь повестей, заключенных в сказанье одном.

Царство больше небес! Царство властного мощного шаха!Как богат дивный прах — подчиненный столь дивного праха!

Вот в селенье дыханья — вдыханье. На царственный тронЦарь полудня воссел: управлял всеми властными он.

Красный всадник пред ним ожидал приказанья, а следомПрибыл в светлой кабе некий воин, готовый к победам.

Горевал некий отрок, разведчик, пред царственным стоя,Ниже черный стоял, пожиратель любого отстоя.

Был тут мастер засады, умело державший аркан,И, в броне серебра, чей-то бронзовый виделся стан.

Были мошками все. Быть свечой только сердцу дано.Все рассеяны были, но собранным было оно.

И свой отдал поклон я владыке прекрасному — сердцу.Душу отдал свою я султану всевластному — сердцу.

Взял я знамя воителей жаркого сердца, и ликЯ от мира отвел: новый мир предо мною возник.

И сказало мне сердце: «Ты сердце обязан прославить.Дух твой, птицам подобный, гнездо свое должен оставить.

Я — огонь. Все иное считай только дымом и сном.Соль во мне лишь. Нету соли во всем остальном.

Я сильней кипариса с его многомощною тенью.И над каждой ступенью вздымаюсь я новой ступенью.

Я — сверкающий клад, но Каруну не блещет мой свет.Вне тебя не дышу, и в тебе я не кроюсь, о нет!»

Так сказало оно. И словес моих бедная птицаПозабыла о крыльях. Пришла ей пора устыдиться.

И в стыде, преклоненный, руками закрыл я лицо,И в учтивости в ухо я рабское принял кольцо.

Благ, кто сердцем владеет. И вот я опять, как бывало,Услыхал: «Низами!» Это небо меня прославляло.

Быть подвижником стойким — удел моего бытия.И, склонясь перед властным, подвижником сделался я.

Первое тайное собеседование (О воспитании сердца)