Юрий Медведев - Русские легенды и предания. Иллюстрированная энциклопедия Страница 16

— Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не пил, не ел — совсем в горле пересохло.

Царевич подал ему целое ведро воды, тому мало. И второе выпил, да третьего запросил. А после этого тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.

— Спасибо, Иван-царевич! — говорит Кощей Бессмертный. — Не видать тебе теперь Марьи Моревны, как своих ушей. — И страшным вихрем вылетел в окно, подхватил с земли Марью Моревну и унес ее в свое каменное царство. А Иван-царевич снарядился в путь: жену возвращать.

Долго шел, но добрался-таки до каменных гор, отыскал Марью Моревну, усадил на коня и повез домой. Налетел на них Кощей Бессмертный, изрубил Ивана в мелкие куски, сложил в смоленую бочку, скрепил железными обручами, бросил бочку в море и улетел в свой замок, а Марью Моревну с собой унес.

В это время Сокол, который за себя старшую сестру Ивана-царевича взял, говорит ей:

— Беда с твоим братом! — И полетел на выручку. Орел с Вороном тоже прознали беду, с ним полетели. Спасли его, сбрызнули мертвой и живой водой, Иван-царевич очнулся и говорит:

— Как же долго я спал. А вы кто такие?

— Мы твои братья. Мы у тебя сестер унесли — нам тебе и отслужить.

Полетели Сокол, Орел и Ворон к Бабе-Яге, у которой был табун волшебных коней, да и угнали одного — того, что быстрее ветра. Привели его к Ивану-царевичу. Поблагодарил он братьев — и снова поехал в каменные горы. Добрался до Марьи Моревны, посадил ее на своего коня — тот полетел быстрее ветра. А Кощей Бессмертный домой воротился, обнаружил пропажу и ринулся в погоню. Гнался, гнался за Иваном, да задохся в полете, упал в сине море и утонул.

В старославянских памятниках слово «кощь» («кошть») попадается исключительно в значении: сухой, тощий, худой телом — и, очевидно, стоит в родстве со словом «кость»; глагол же «окостенеть» употребляется в смысле: застыть, оцепенеть, сделаться твердым, как кость или камень, от сильного холода. Возможно, название «Кощей» принималось сначала как эпитет, а потом и как собственное имя демона — иссушителя дождевой влаги, представителя темных туч, окованных стужею. До сих пор именем Кощея называют старых скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаенным сокровищем.

ЛЕБЕДИНЫЕ ДЕВЫ

Богатырь Поток и Авдотья Лебедь Белая

Жил во граде Киеве богатырь Поток Михаила Иванович. Как-то увидал он в тихих заводях белую лебедушку: через перо птица вся золотая, а головка у ней — красным золотом увита, скатным жемчугом усажена.

Вынимает Поток тугой лук, калену стрелу, хочет подстрелить лебедушку. И вдруг взмолилась она голосом человеческим:

— Не стреляй в меня, лебедь белую, я тебе еще пригожусь!

Вышла она на крутой бережок, обернулась красавицей Авдотьей Лиховидьевной.

Схватил богатырь девицу за белы руки, целует в уста сахарные, просит стать его женою. Согласилась Авдотья, но взяла с богатыря клятву страшную: если кто из супругов умрет — другому за ним живому в могилу идти.

В тот же день обвенчались молодые и на пиру славном погуляли. Но недолго длилось их счастье: вскоре занедужила Авдотья Лиховидьевна и отдала Богу душу. Привезли покойницу на санях к церкви соборной, отпели, а тем временем вырыли могилу великую и глубокую. Поставили там гроб с мертвым телом, а вслед за тем, клятву исполняя, опустился в могилу и Поток Михаила Иванович со своим богатырским конем. Закрыли могилу досками дубовыми, засыпали песками желтыми, над холмом водрузили деревянный крест. А из могилы была протянута веревка к колоколу соборному, дабы мог богатырь пред кончиною весть подать.

И стоял богатырь со своим конем в могиле до самой полуночи, и нашел на него страх великий, и зажег он свечей воску ярого, над женою молитву творя. А как настала пора полунощная, собрались в могиле гады змеиные, а потом приполз и большой Змей — жжет и палит Потока пламенем огненным. Но богатырь не испугался чудища: вынимал он саблю острую, убивал Змея лютого, ссекал ему голову. Капнула кровь змеиная на тело Авдотьи — и случилось чудо великое: покойница вдруг ожила.

Пробудилась она из мертвых, тогда ударил Поток в соборный колокол, закричал из могилы зычным голосом.

Собрался тут православный народ, разрыли могилу наскоро, опустили лестницы долгие — вынимали Потока с добрым конем и его молодую жену, Авдотью Лиховидьевну, Лебедь Белую.

В народных сказаниях лебединые девы — существа особой красоты, обольстительности и вещей силы. По первоначальному своему значению они суть олицетворения весенних, дождевых облаков; вместе с низведением преданий о небесных источниках на землю лебединые девы становятся дочерьми Океан-моря и обитательницами земных вод (морей, рек, озер и криниц). Таким образом они роднятся с русалками.

Лебединым девам придается вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъестественные задачи и заставляют подчиняться себе самую природу.

Нестор упоминает о трех братьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди; первый дал название Киеву, два других брата — горам Щековице и Хоривице; Лыбедь — старинное название реки, впадающей в Днепр возле Киева.

Царевна-лебедь — наиболее прекрасный образ русских сказок.

ЛЕЛЬ

Волшебная свирель

Во времена незапамятные жил на свете среброволосый пастушок. Его отец и мать так любили друг друга, что нарекли первенца именем бога любовной страсти — Лель. Паренек красиво играл на дудочке, и зачарованный этой игрою небесный Лель подарил тезке волшебную свирель из тростника. Под звуки этой свирели танцевали даже дикие звери, деревья и цветы водили хороводы, а птицы подпевали божественной игре Леля.

И вот полюбила пастушка красавица Светана. Но как она ни пыталась разжечь страсть в его сердце, все было напрасно: Лель будто навеки увлекся своей волшебной властью над природой и не обращал на Светану никакого внимания.

И тогда разгневанная красавица подстерегла миг, когда Лель, притомленный полдневным зноем, задремал в березняке, и незаметно унесла от него волшебную свирель. Унесла, а вечером сожгла на костре — в надежде, что непокорный пастушок теперь-то ее наконец полюбит.

Но Светана ошиблась. Не найдя своей свирели, Лель впал в глубокую грусть, затосковал, а осенью и вовсе угас, как свеча. Похоронили его на речном берегу, и вскоре вокруг могилы вырос тростник. Он печально пел под ветром, а небесные птицы ему подпевали.

С той поры все пастухи искусно играют на свирелях из тростника, но редко бывают счастливы в любви…

О Леле — этом маленьком боге страсти до сих пор напоминает слово «лелеять», то есть нежить, любить. Он сын богини красоты Лады, а красота, естественно, рождает страсть. Изображался он в виде златовласого, как и мать, крылатого младенца: ведь любовь свободна и неуловима. Лель метал из рук искры: ведь страсть — это пламенная, жаркая любовь! Он то же, что греческий Эрос или древнеримский Амур, только те поражают сердца людей стрелами, а Лель возжигал их своим ярым пламенем.

Священной птицей его считался аист. Другое название этой птицы в некоторых славянских языках — лелека. В связи с Лелем почитались и журавли, и жаворонки — символы весны.

ЛЕШИЙ

Хозяйская тропа

Как-то раз пошли на охоту трое бывалых охотников, а с ними парень молодой попросился, поучиться охотничьему ремеслу. Охотники, как водится, люди разговорчивые, начали учить новичка уму-разуму. Первое дело в лесу, говорят, — лесового хозяина уважить. Он тоже по тропам людским ходит, и потому на тропе нельзя располагаться на ночлег. Иначе всю ночь будут слышаться то свист, то звон колокольцев, будто тройка едет. А то выскочит из темноты к костру чудище неведомое, головешки разбросает — раскидает, костер загасит и снова — шмыг в чащу. Помимо того не грех у лесового и на ночлег попроситься…

— Какой такой лесовой? Какие чудища? — усмехается парень. — У нас в роду мужики не робкого десятка. В лесу каждый — сам себе хозяин.

Переглянулись бывалые напарники: сам себе, говоришь? Ну-ну…

В тот день припозднились они на охоте и легли спать, как на грех, возле тропы, от усталости даже не загасив костра. Только глаза сомкнули — соловей вдруг защелкал, а в августе какие же соловьи? Они в июне петь перестают! А потом поблизости затянули вдруг козлиными голосами:

Ой да кали-инушка,Размали-инушка…

И так голосили часа полтора, до восхода луны. Разве уснешь?!

— Ну так что, паря, веришь теперь в лесового? — говорят старшие. — Дальше хуже будет. Давайте-ка место ночлега менять, подальше в чащобу от нахоженной тропы.

Начал наш храбрец упираться: вы-де поступайте как знаете, а я отсюда ни ногой! Пришлось его силком уволакивать от тропы.