Ирландские предания - Джеймс Стивенс Страница 19

все, начиная с того, как режется их первый крохотный белый молочный зубок, и заканчивая тем, как шатается их последний длинный желтый клык. Он знал присущие собаке любови и нелюбови; меру ее послушания, до которой собаку можно приучить, не потеряв при этом ее благородных качеств и не сделав ее подобострастной или боязливой; знал он надежды, которые ее воодушевляют, и тревоги, гудящие в крови ее, и все, что можно потребовать от ее лапы, уха, носа, глаза или зуба, и на что следует смотреть снисходительно; и все это знал он, потому что любил собак, ибо только лишь через любовь понимаем мы что-либо.

Среди трех сотен собак, коими владел Финн, была пара, к которой он проявлял особую нежность и которые были его спутниками днем и ночью. Звали их Бран и Школан[63], и можно было двадцать лет гадать и не понять, за что Финн любил именно этих двух псов и почему никогда не расставался с ними.

Мать Финна, Мюрн, отправилась на обширный Аллен[64] из Лейн-стера, чтобы навестить сына, и она привела с собой свою младшую сестру Тирен. К матери и тетке своего великого вождя фении относились достойно, во-первых, потому что они были родственниками Финна, а во-вторых, они были красивыми и благородными женщинами.

Нет слов, чтобы описать, какой прелестной была Мюрн, — все лавры ей; что же касается Тирен, то ни один мужчина не мог смотреть на нее равнодушно или бесстрастно. Лицо ее было свежо, как весеннее утро; голос веселее, чем призыв кукушки, поющей с самой высокой ветки в роще; и стан ее гнулся, как тростник, и извивался, как река, и каждому казалось, что ее повлечет непременно к нему.

Имевшие жен мужчины мрачнели и делались угрюмыми, ведь не могли они надеяться жениться на ней, холостые же фении окидывали Друг друга свирепыми, налитыми кровью глазами, а потом смотрели на Тирен так ласково, что казалось ей — скользят по ней нежные лучи восходящего солнца.

Свою любовь отдала она ольстерскому нобилю Иоллану Эхта-ху[65]; этот предводитель, заявив о своих правах и достоинствах, попросил ее выйти за него замуж.

Финн не испытывал неприязни к этому человеку из Ольстера, однако либо он не знал его достаточно, либо, напротив, знал слишком хорошо, потому что сделал любопытную оговорку, прежде чем дать согласие на этот брак. Он обязал Иоллана вернуть эту даму, если найдется повод считать ее несчастливой, и Иоллан на то согласился. Поручителями в этом договоре были Кельте Мак-Ронан, Голл Мак-Морна и Лугайд[66]. Последний сам отдавал невесту, однако радости от этого не испытывал, ведь он был влюблен в Тирен и предпочел бы оставить ее при себе, чем отдать. Когда же она ушла, он сочинил о ней стихотворение, начавшееся так:

Нет больше света в небесах…

И сотни опечаленных мужчин выучили этот стих наизусть.

Глава II

Когда Иоллан и Тирен поженились, они уехали в Ольстер и жили вместе очень счастливо. Однако изменения — закон жизни; ничто не остается неизменным в течение определенного промежутка времени; счастье становится несчастьем, а ему на смену снова приходит радость, которую оно заменило. С прошлым тоже нужно считаться; редко оно бывает столь далеко позади, как нам бы хотелось; чаще оно оказывается впереди, преграждая путь, и будущее спотыкается о него, как раз когда мы думаем, что дорога свободна и радость обретена.

У Иоллана прошлое имелось. Он не стыдился его; только лишь думал, что с ним покончено, хотя на самом деле оно было только началом, ибо мы называем будущим лишь вечное начало прошлого.

До того как присоединиться к фениям, Иоллан был влюблен в деву из сидов по имени Укт Дилв[67] Прекрасная Грудь, и они были возлюбленными в течение многих лет. Как часто он навещал свою любовь в Дивноземье! С каким рвением и предвкушением он устремлялся туда! Любовный посвист, который он обычно подавал, был известен каждому из сидов, и не одна из нежных милых дам Дивноземья судачила о нем.

— Слышишь, тебя высвистывают, Прекрасная Грудь, — говорила ее сестра из сидов.

И Укт Дилв отвечала:

— Да, это мой смертный, мой возлюбленный, биение сердца и единственное сокровище.

Она прекращала прясть или шить, если занималась этими делами, или бросала печь лепешку из пшеничной муки мелкого помола на меду, пусть себе печется сама, и летела к Иоллану. Затем шли они рука в руке по краю, пахнущему яблоневым цветом и медом, и смотрели на тяжко склоненные ветви, на танцующие и сияющие облака. Или же стояли они вместе, мечтая, взявшись за руки, и глядели друг другу в глаза, окидывая друг друга взорами с головы до пят. Иоллан смотрел вниз, вглядываясь в чудесные серые колодцы, которые глядели на него, мерцая под тонкими бровями, а Укт Дилв смотрела вверх, в огромные черные колодцы, которые бесконечно-попеременно становились то мечтательными, то страстными.

Затем Иоллан возвращался в мир людей, а Укт Дилв — к своим занятиям в Стране вечно молодых.

— Что он сказал? — спрашивала ее сестра из сидов.

— Он сказал, что я Ягода гор, Звезда познания и Цветок малины.

— Они всегда говорят одно и то же! — дулась ее сестрица.

— Однако выглядят по-разному, — настаивала Укт Дилв, — и чувствуют разно, — бормотала она, и бесконечный разговор возобновлялся.

Какое-то время Иоллан не появлялась в Дивноземье; Укт Дилв дивилась тому, и сестра ее строила сотни догадок, одну хуже другой.

— Он не умер, иначе оказался бы тут, — рассуждала она. — Он позабыл тебя, моя дорогая.

Потом в Тир-на-Ног долетели вести о свадьбе Иоллана и Тирена, и, когда Укт Дилв услышала эту новость, ее сердце на мгновение перестало биться, и она закрыла глаза.

— Вот так! — сказала ее сестра. — Вот сколько длится любовь смертного! — прибавила она с печальным торжеством в голосе, что столь свойственен сестрам.

Однако на Укт Дилв снизошла ярость ревности и отчаяния, о которых никто из сидов никогда и не слыхивл, и с этого момента была она способна на любое злодейство, ибо есть две вещи, которые непросто сдерживать, — это голод и зависть. Она решила, что женщина, заменившая ее в сердце Иоллана, горько пожалеет о том дне, когда это случилось. И долго размышляла она и лелеяла месть в сердце своем, сидя в задумчивом одиночестве и горькой сосредоточенности, пока