Джеймс Ханауэр - Мифы и легенды Святой земли Страница 22

Абдуррахман был свергнут, когда в 1840 году турки, одержавшие в результате мощной бомбардировки в Акре победу над объединенным англо-австрийским флотом, снова захватили власть в Палестине, и вскоре бежал на Кипр, где и оставался до самой смерти.

VII

Суд Каракаша

Один ткач, закрыв на ночь свою лавку, оставил на станке неоконченную работу с воткнутой в нее длинной иглой. Ночью в лавку пробрался вор, который отпер дверь фальшивым ключом. Оступившись в темноте, он упал на ткацкий станок, и иголка угодила ему прямо в глаз. После этого вор вышел из лавки и запер за собой дверь.

На следующее утро он отправился к Каракашу, справедливейшему из судей, и рассказал ему о случившемся. Каракаш тут же послал за ткачом, а когда тот явился, спросил его с грозным видом:

– Ты оставил иглу в куске ткани, лежащем на ткацком станке, когда закрывал свою лавку сегодня ночью?

– Я.

– Так вот этот вор лишился по твоей милости одного глаза: он собирался ограбить твою лавку, но споткнулся, и иголка угодила ему прямо в глаз. Скажи, разве я не Каракаш, справедливейший из судей? Этот несчастный вор лишился из-за тебя глаза, теперь ты должен лишиться своего.

– Постой, мой господин, – возразил ткач, – ведь он хотел меня ограбить, он не имел права входить в мою лавку.

– Мы сейчас говорим не о том, что собирался сделать этот человек, а о том, что он сделал. Была ли дверь твоей лавки сломана или повреждена, когда сегодня утром ты вошел внутрь? Или, быть может, что-нибудь пропало? Он не сделал тебе ничего плохого, а ты мало того что причинил ему зло, так еще и оскорбил несчастного, осудив тот образ жизни, который он ведет. Закон требует, чтобы ты лишился одного глаза.

Ткач предлагал деньги сначала грабителю, затем судье, но все тщетно – ничто не могло поколебать честного кадия. Внезапно ткача посетила блестящая идея. Он сказал:

– О досточтимый кадий, око за око – это справедливо; но в моем случае это не совсем так. Рассуди сам, справедливый судья: я, женатый человек, имеющий детей, буду страдать, несомненно, больше, если останусь без одного глаза, чем этот несчастный вор, у которого нет никого, кого он обязан одевать и кормить. Как я буду ткать, оставшись с одним глазом? У меня есть один добрый сосед, оружейный мастер, у которого нет ни жены, ни детей. Выколи ему глаз: зачем ему два, чтобы смотреть в дуло?

Справедливый судья, найдя рассуждения ткача весьма разумными, тут же послал за оружейником и лишил его глаза.

Один плотник был занят тем, что устанавливал двери и решетки в только что построенном доме, когда сверху из окна упал камень и сломал ему ногу. Плотник пожаловался Каракашу, справедливому судье. Тот позвал хозяина дома и потребовал заплатить штраф за халатность.

– Это не моя вина, во всем виноваты строители, – возразил хозяин дома.

Позвали строителя.

Тот сказал, что это и не его вина, потому что как раз в тот момент, когда он клал злополучный камень, мимо проходила девушка в платье такого ослепительно-красного цвета, что он не мог видеть, что делает.

Справедливый судья приказал найти эту девушку. Ее отыскали и привели к кадию.

– О женщина в чадре[118], – сказал он, – красное платье, которое ты надела в тот день, когда строился этот дом, стоило вот этому плотнику ноги. Поэтому ты должна оплатить причиненный ему ущерб.

– Но это была не моя вина, а вина торговца тканями, – ответила девушка, – потому что, когда я хотела купить себе ткань на платье, у него была лишь та самая красная ткань.

Позвали торговца тканями, который сказал, что это была не его вина, а вина поставщика-англичанина, который прислал ему только одну красную ткань, хотя он заказывал и другие.

– Что?! Ах ты, собака! Ты что, имеешь дело с язычником?! – закричал Каракаш и приказал повесить торговца на петле его собственной двери.

Слуги судьи схватили его и уже собирались повесить, но оказалось, что торговец выше дверного проема, поэтому они вернулись к Каракашу ни с чем.

На его вопрос: «Мертв ли нечестивый пес?» – слуги ответили:

– Этот человек слишком высок, а дверной проем слишком низок. Там его невозможно повесить.

– Так повесьте первого человека, который подойдет по росту, – распорядился справедливый судья.

Один старый богатый скупец страдал частыми обмороками. Постоянно повторявшиеся припадки заставляли его лежать бездыханно в течение нескольких часов, а то и дней, однако всякий раз старик приходил в себя. Его непрекращающиеся приступы только дразнили праздными надеждами его двоих племянников, страстно желавших смерти старика. Не в силах жить больше в таком напряжении, племянники решили похоронить своего дядюшку, как только с ним случится очередной припадок.

Когда желанный приступ случился, они позвали профессионального погребалыцика. Тот снял с «усопшего» одежду, которую, по старинному обычаю, оставил себе, связал ему челюсти, совершил традиционное омовение, набил ноздри, уши и другие отверстия ватой, пропитанной смесью розовой воды, толченой камфары и высушенных измельченных листьев лотоса[119], связал ноги покойного на уровне щиколоток и сложил его руки на груди.

Вся эта операция заняла достаточное количество времени, и, когда она была окончена, покойник очнулся. Однако он был так напуган тем, что с ним произошло, что снова впал в кому, так что племянники смогли начать погребальную процессию.

Они были на полпути к кладбищу, когда скупец снова пришел в себя от тряски похоронных дрог: носильщики беспрестанно сменяли друг друга, усердно пытаясь помочь в достойном похвалы деле отправки истинного праведника в могилу. Подняв неплотно закрытую крышку гроба, покойник уселся в гробу и начал звать на помощь. К собственному облегчению, он вскоре увидел Каракаша, справедливого судью, спускавшегося по дороге навстречу похоронной процессии, и позвал его по имени. Судья тут же остановил процессию и обратился к племянникам с вопросом:

– Ваш дядюшка жив или мертв?

– Мертвее мертвого, господин.

Судья обернулся к нанятым погребалыцикам:

– Это тело мертво или живо?

– Мертвее некуда, – раздался хор из ста голосов.

– Но ты же сам видишь, что я жив! – в бешенстве завопил скупец.

Каракаш сурово посмотрел ему в глаза.

– Упаси меня Аллах, – сказал он, – доверять собственным обманчивым чувствам и твоему жалкому слову, против которых свидетельствует целая толпа очевидцев. Или я не справедливый судья? Продолжайте процессию!

Тут старик снова потерял сознание и был погребен с миром.

VIII

Сарагосский пурим

Некоторые евреи – жители Иерусалима, помимо традиционных иудейских праздников, таких как еврейская Пасха, Пятидесятница, праздник кущей и т. п., ежегодно отмечают годовщину одного важного события. Этот праздник получил название «сарагосский пурим». Он посвящен чудесному избавлению евреев из Сарагосы, столицы бывшего Арагонского царства, от неминуемой гибели. Историю их чудесного избавления, как она записана на небольших пергаментных свитках, публично читают во время каждого празднования. Впервые я услышал об этом обычае добрый десяток лет назад, но 13 февраля 1926 года, узнав, что фестиваль проходил два дня назад, я позаимствовал на время, с помощью своего друга, копию одного свитка. Ясное дело, текст пергаментного свитка был на иврите. Вкратце история такова.

Около 1420 года, во время правления Альфонса V Арагонского, в Сарагосе было двенадцать прекрасных синагог, которые существовали на пожертвования двенадцати религиозных братств, состоящих из богатых и влиятельных евреев. Правительство так им благоволило, что каждый раз, когда король приезжал в Сарагосу, раввины в знак благодарности организовывали в его честь торжественную процессию, во время которой каждый участник нес в ларце свиток с Законом, принадлежавший его синагоге. Жители города постоянно выражали недовольство, называя богохульством обычай выносить священные свитки ради того, чтобы польстить тщеславию язычника (нееврея). Очевидно, сами раввины были рады найти подходящий предлог, чтобы не таскать увесистые манускрипты, и частенько стали выносить пустые ларцы, а свитки оставлять в синагоге.

Один еврей по имени Маркус Дамасский принял христианство и в страстном порыве новоиспеченного приверженца этой религии стал заклятым врагом своей расы. Этот ренегат, состоявший при дворе в тот момент, когда однажды король принялся восхвалять верность своих подданных-евреев, заметил, что монарх глубоко заблуждается. Верность евреев притворна, утверждал он, потому что вместо того, чтобы нести в знак почтения королю священные манускрипты из их синагог, они несут пустые ларцы.

Король разозлился на евреев, услышав его слова, однако решил не предпринимать никаких мер, пока ему не представится возможность лично убедиться в том, что Маркус говорит правду. Он немедленно отправился в Сарагосу (это случилось 17-го числа месяца шват), приказав Маркусу сопровождать его. Последний пребывал в добром расположении духа, рассчитывая на то, что евреям пришел конец.