Зачарованное озеро - Александр Александрович Бушков Страница 22

любопытство? Но с Байли она туда не пошла, хоть это ни к чему ее и не обязывало нисколечко...

Тарик веско сказал:

— Ты все же сумочку возьми покрепче, а то не ровен час...

Тами послушалась, сняла с запястья шнурочек и зажала мешочек

в кулаке, с любопытством огляделась:

— Здесь у вас прямо-таки город... А у нас одни балаганы разборные из досок да шатры...

— Столица королевства, — сказал Тарик не без гордости, хотя его собственной заслуги в том не было ни малейшей.

Все на ярмарке возведено на долгие времена из камня и кирпича, все здания с черепичными и жестяными крышами — и торговые ряды, и лавки, таверны, балаганы лицедеев и шутов. Когда ярмарка отшумит, весь год до следующей место это будут старательно оберегать сторожа, причем с собаками, — и уж они, получая немалое жалованье от управы, бдят со всем прилежанием, так что и дверной ручки не пропадет, ни одно оконное стекло не разобьют. Большую денежку получает ратуша от податей и прочих денежных ручейков, ярмарку-кормилицу беречь надо...

Бросив взгляд по сторонам и усмотрев насквозь знакомую физиономию, Тарик поневоле скривился, как от кислого яблока. Ничего удивительного, на ярмарке всегда встретишь знакомых, особенно побродив достаточно долго, — но когда чуть ли не с первых шагов узришь отвратную рожу, которую вовек бы не видеть...

Навстречу степенно шагал не кто иной, как Хорек — с бляхой Аптекаря, с приклеенной бородой, плохо сочетавшейся колером с волосами. Такое строгое темное платье как раз Аптекари и носят, но Хорек на них похож как обозная кляча на лихого хусарского жеребца. Степенная походка и осанка плохо удаются, вертит головой, так и стрижет исподлобья взглядами, которые ему представляются зоркими и бдительными, а на самом деле смотрится бездарным лицедеем из самого убогого балаганчика. Дело ясное: снова болтается переряженным в надежде поймать «сквознячника», что ему никогда не удавалось...

С досады, что и здесь приходится лицезреть эту ублюдочную достопримечательность улицы Серебряного Волка, Тарик даже сплюнул под ноги.

— Что это ты? — спросила Тами. — Так вроде все красиво кругом...

— Погоди, сейчас расскажу... — сказал Тарик сквозь зубы.

Он уже усмотрел кое-что интересное: когда кто-то смотрел Хорьку в спину, начинал хихикать в кулак, а то и открыто ухмыляться. Причина обнаружилась сразу же, когда Хорек прошел мимо (все же царапнув подозрительным взглядом Тарика и явно окинув раздевающим взглядом Тами). Тарик и сам прыснул в кулак: на спине у Хорька пониже воротника пришпилен булавкой со стеклянной головкой лист бумаги, а на нем большими корявыми буквами выведено жирно-черным плотницким карандашом: «Ета дурной тихарик, в попу жульканый». Ну, всем ясно: ярмарочные жулики, народ битый и хваткий, Хорька разоблачили (может, видели раньше и знали, кто он такой) — и малость поиздевались при полной безнаказанности: ищи-свищи их потом... Так и будет болтаться с позорной бумажкой на спине, пока на него не обратит внимание Стражник. Очень может быть, и не станет объяснять Хорьку, что у того на спине пришпилено: служба на ярмарке у Стражников легкая, необременительная, то и дело подворачивается оказия шустак-другой урвать, и такие, как Хорек (он не один такой болван), им против души...

— А у него борода фальшивая, — сказала Тами. — Возле уха кончик отклеился...

— Тоже заметила? — фыркнул Тарик. — Ну да, ничего толком делать не умеет, придурок...

— А что это за шут?

— Еще успеешь насмотреться, — сказал Тарик ухмыляясь.

И кратенько рассказал, с кем судьба свела, — промолчав про грязные шалости Хорька с девчонками при первой возможности и, конечно, ни словечком не упомянув, как подглядел за ним в его доме.

— Гнусь какая, — сказала Тами. — У нас в Гаральяне таких уродов нет — ну, разве что в больших городах, так их по пальцам пересчитать можно. А в местах поглуше и подальше, вроде моего Калентара, если и заведется такой вот — долго не протянет, обязательно с ним приключится что-нибудь невеселое: или с пьяных глаз утопнет в каком-нибудь бочаге, или черепицу с крыши ветром сдует прямехонько по темечку, или норовистая лошадка копытом припечатает...

— Интересно вы живете, — сказал Тарик не без зависти.

— Это Гаральян, — ответила Тами не без гордости. — У нас в некоторых смыслах жизнь гораздо незатейливее, не привыкли люди по любым пустякам по властям бегать и очень многое решают по негласкам... — В ее голосе послышалась непритворная грусть: — У вас тут все иначе, в чащобах каменных...

— Не нравится у нас? — осторожно спросил Тарик.

— Ну, не так чтобы уж очень... Ушца ваша мне нравится: и нету столько камня, не давит, и рядом, за околицей, такой простор... Ты мне потом покажешь окрестности? Говорят, леса к самым домам подступают, и речка течет...

— С превеликим удовольствием, — сказал Тарик. — Дни сейчас каникулярные, с утра повозишься в огороде — и можно гулять хоть до заката, все окрестности обойти... Завтра же сходим на речку, идет?

— Идет, — с улыбкой согласилась Тами.

Душа у Тарика ликовала и пела. Он ничегошеньки не предлагал, боялся нарваться на отказ, но словно бы само собой все устроилось, и коли уж Тами согласилась гулять с ним по окрестностям, это может иметь только одно толкование (и приятнейшее!). Вряд ли в Гаральяне другие обычаи касаемо встреч с девчонками — все точно так же, а значит, больше не нужно себе талдычить, что ничего не решено. Пусть согласие на дружбу и не выражено словесно — частенько все устраивается и без прямых словес...

И все же он спросил осторожно:

— А как твой дядя посмотрит, если ты будешь гулять со мной по окрестностям день напролет?

— Спокойно посмотрит, — заверила Тами. — Я уже большая, в моих годочках кой-где по окраинам, где жизнь бесхитростная вовсе уж, и замуж выходят. Понятно, если жених уже самостоятельный, может семью содержать. — Она посмотрела лукаво: — Конечно, если кто-то меня попытается обидеть, дядя ему отрежет уши,