Татьяна Редько-Добровольская - Мифы и легенды народов мира. Том 10. Восточная и Центральная Азия Страница 29

— Что тут такое? — спрашивает он.

Тут напускается на него Гекше–Амурчила:

— Злой черт, иссохшая, несчастная кляча! Не просила ли я тебя побыть сегодня со мной? Сию минуту у меня поисчезали кто куда три ребенка: известно, что когда возрождаются настоящие хубилганы Будд, то они или восходят на небо, или ниспускаются к драконовым царям, или восходят в область дакинисс. И эти вот так же: не успела я даже их сосчитать, как они поисчезали кто знает куда, упоминая то вышнее небо, то преисподних драконовых царей, то дакинисс десяти стран света. А сейчас вот, негодная ты кляча, не успела я родить вот это демоново отродье, как он уже, кажется, готов схватить меня и съесть. Убери его прочь, совсем!

— Эх, ты! — говорит Санлун. — Как можешь ты знать, что это непременно демоново отродье? Разве же мы Будды? Мы–то, со своими пустыми суждениями? Уж не убить ли собственное детище? Попробуем–ка лучше его вырастить. За нынешний день я добыл восемьдесят оготонов. А эти мои две–три скотинушки, оказывается, по–настоящему затяжелели: от тяжести едва с земли поднимаются. В прежнее время вблизи нашего жилья вовсе не бывало оготона. Сегодня же такую массу я добыл всего на пространстве выстрела от нас свистун–стрелы, годоли, и при этом на такое же расстояние от нас не шел снег. Отроду не случалось добывать так много ни настоящей ловчей сетью, ни, тем паче, вот этим силком.

— Если б так пошли дела и дальше, то зачем же лишать его жизни? Растить, так попробуем вырастить! — отозвалась мать.

8. Гесер убивает трех оборотней и трех свирепых демонов докшитов

В ту пору некий демон, превращаясь в черного ворона, выклевывал глаза у новорожденных[35] детей и ослеплял их. Прослышав о рождении Гесера, черный ворон является. Но Гесер распознал его своею чудесною силой. Прищурил он один свой глаз, другой совсем закрыл, а на прищуренный глаз нацелил свою девятирядную железную ловушку, и, как только черный ворон приготовился клюнуть его в глаз, потянул он веревочку своей девятирядной ловушки, поймал оборотня–ворона и убил.

В ту же пору появился под видом ламы Кунгпо–эциге Эркеслунг–демон с козлиными зубами и собачьим переносьем. Возлагая руки на двухлетних детей, он тем временем откусывал у них конец языка и делал их навек немыми. Ведал Гесер и про это, как и про то, что демон уже подходит к нему: сжал он свои сорок пять белоснежных зубов, лежит и ждет.

Приходит мнимый лама и, благословляя ребенка, возлагает на него руки, а сам пальцами пытается разжать его зубы, но не может, пробует разнять трубочкой–ковырялкой — не может.

— Что это? — говорит он. — С языком у вас родился мальчик–то или от рождения такой, со стиснутыми зубами?

— А кто его знает? — говорят ему. — Ревет–то он как следует.

Тогда демон–лама стал всовывать ребенку в рот свой язык, чтобы тот сосал.

— Немного, оказывается, может сосать, — говорит он. — Уже стал сосать мой язык: это хорошо. — И еще глубже всовывает ему сосать свой язык. Тогда Гесер, притворяясь, будто сосет, напрочь откусил у демона язык по самую глотку и таким образом умертвил его.

В ту пору монгольскому народу причиняло вред некое порождение нечистой силы, в виде горностая–оготона, величиной с вола, который изменил самое лицо земли. Как только узнал об этом Гесер, он немедленно явился в образе пастуха овечьих стад со своею секирою и насмерть поразил это чудовище ударом между рогов.

Затем он уничтожил также трех свирепых демонов, докшитов.

9. Цзуру (Гесер) чудесно обогащает Санлуна, которому удается ослабить тяготеющий над ним приговор: ему возвращают прежнюю семью и имущество, но в объединенной семье возникают ссоры

Вскоре объягнилась у Санлуна овца совершенно белым ягненком. Ожеребилась у него и кобыла вещим гнедым жеребенком. Отелилась корова теленком невиданной железно–синей масти. Ощенилась и собака медным щенком–сукой с железной мордой. Но Гесер отпустил всех новорожденных к небесной своей бабушке Абса–Хурцэ, которой так помолился пред воздвигнутым жертвенником:

— Как следует вскорми и взрасти их, моя бабушка, и возврати мне, когда попрошу!

Бабушка приняла их и обещала своевременно возвратить.

Старик Санлун дал ребенку имя Цзуру, так как в муках он родился у матери его.

Цзуру стал пасти у отца две–три головы его скота, но пасти вот как: вырывает он трижды–семь камышей–хулусу, вырывает трижды–семь степных ковылей–дэресу, выдергивает трижды–семь репейников–хилгана, выдергивает трижды–семь крапивников–харгана. Ковылем стегает он свою кобыленку, стегает и приговаривает:

— До той поры буду стегать тебя трижды–семью ковылями, пока не наплодишь мне белого, как степной ковыль, табуна.

Камышом стегает свою коровенку, стегает и приговаривает:

— Наплоди ты таких добрых коров, чтобы мастью были как камышовое семя, с хвостами наподобие камышового листу.

Репейником стегает он овцу и приговаривает:

— Плодись ты в таком множестве, как и этот славный репейничек.

Точно так же стегает он крапивником и своего шелудивого верблюда…

И вот, по Гесерову веленью, стали они плодиться так, что от одной кобыленки наплодился целый табун белых, как степной ковыль, коней… К чему перечислять подробно? Каждую луну, по Гесерову слову, плодился в свою пору весь скот, и развелось таким образом несметное его количество…

Вне себя от радости старик Санлун.

— Это все по моим молитвам, — говорит он. — Вот и сбывается, что «тысячи делаются из одной–единственной единицы».

— Чем же ты неправ? — стала говорить на это Гекше–Амурчила. — Мне–то в особенности хорошо известен результат твоих молитв. Отменили бы приговор о ссылке — вот это было бы действительно великим результатом твоих молитв. А то и скот–то у нас пасти некому.

Тогда Санлун поехал в главные кочевья своего улуса, явился к Цотону и при всем народе говорит ему:

— От твоей необыкновенной красавицы, которую ты по неприязни изгнал, родился и живет обыкновенный мальчик. Просто ли водворять его и наделять как простого смертного или предоставить ему ханское правопреемство, как благородному? Но, на худой конец, простое–то правопреемство ему принадлежит. Верни же поэтому все мое: и семью и хозяйство.

— Разве же старик Санлун в чем неправ? — в один голос сказал весь улус и присудил полностью вернуть ему и семью, и все его хозяйство.

Старик Санлун забрал все свое и возвратился к себе, в изгнание.

— Теперь–то, — распоряжается Санлун, — теперь пасите скот вы все трое: Цзаса, Рунса и Цзуру.

И вот за скотом его теперь ходят трое его сыновей. Но Цзуру пасет скот, как истинный хубилган: дальние горы делает близкими, ближние горы делает дальними.

Однажды Цзуру говорит своему отцу:

— Вот ты все не нарадуешься, что по твоим молитвам умножился у тебя скот. Раз так, то почему бы у тебя не построиться и дворцу, белой ставке?

— Что же! — отвечает Санлун. — Ехать так ехать! До лесу авось доберемся, да только хватит ли у нас сил заготовить лес?

И они поехали, добрались до лесу, и всею семьей принялись за рубку. Старик срубил и повалил несколько ровных деревьев. Цзуру же чудесным образом воздвигает постройку: за стенными решетками — решетки, за потолочными унинами — унины.

Увидя хорошее прямое дерево, старик Санлун пошел было его срубить, но Цзуру взял и вдруг обратил его в корявое и колючее дерево, так что старик не мог его срубить и вернулся с порезанными руками.

— Сразу видно, что тут окаянный сынок! — ворчит он. — Едва только подошел я рубить, как вдруг хорошее прямое дерево стало корявым и колючим. Только поранил себе руки!

Тогда Цзуру притаскивает вполне годное строевое бревно и говорит:

— Батюшка, зачем же ты бросил срубленное тобою дерево? Я взял вот его и обращу на постройку.

— Я действительно срубил это дерево, — отвечает Санлун, — но только так, как по пословице: «Опять засадил в землю срубленное дерево». Его–то ты, негодный, должно быть, и своровал.

— Верно, батюшка, — отвечает Цзуру. — И поверь, этого твоего лесу, который я своровал, хватит, пожалуй, на две–три юрты.

— Ты рубишь, а я, как малосильный, строю из готового леса! — и с этими словами он покрыл кровлею готовые юрты.

Со скотом отправлялись все три сына. Мать Рунсы, к которой Санлун был более расположен, по уходе сыновей принималась готовить обед. Для Цзасы и Рунсы она накрывала на стол как следует, а для Цзуру наливала похлебку в поганую чашку, из которой только есть собакам.

Отправляясь на пастьбу, Цзуру брал с собой по три пригоршни белого и черного камня: расставит он по горам белые камешки, и весь скот пасется сам собою; когда же надо возвращаться с пастьбы, кладет он в поясной карман свой черный камешек, и весь скот сам за ним идет.