Ирландские предания - Джеймс Стивенс Страница 29

Бекфола обратилась к юноше.

— Твой бой был воистину доблестным, — молвила она.

— Увы! — ответил он. — Если это и было доблестное деяние, то не к добру оно, ибо три моих брата мертвы и четверо моих племянников тоже.

— Ох же! — воскликнула Бекфола. — Зачем же ты сражался в этой битве?

— За власть над этим островом, островом Федаха, сына Дала.

И хотя Бекфола была взволнована и напугана этой битвой, интересовало ее совсем иное; поэтому она вскоре задала вопрос, который лежал у нее на сердце:

— Почему ты не говоришь со мной и не смотришь на меня?

— Пока не отвоевал я власть над этой землей у всех на нее претендентов, не ровня я супруге верховного владыки Ирландии, — ответил он.

И этот ответ лег бальзамом на сердце Бекфолы.

— И что же мне делать? — радостно спросила она.

— Возвращайся домой, — посоветовал он. — Я провожу тебя туда с твоей служанкой, ибо на самом деле она не умерла, а когда завоюю свою землю, приду за тобой в Тару.

— Придешь обязательно! — уверила она.

— Клянусь, что приду, — молвил он.

Втроем вернулись они, и к концу дня и ночи увидали вдали могучие кровли Тары, проступавшие в утренней дымке. Юноша оставил их; постоянно оглядываясь и с трудом переступая, Бекфола перешагнула порог дворца, размышляя, что ей сказать Дермоду и чем объяснить свою трехдневную отлучку.

Глава IV

Было так рано, что еще не проснулась ни одна птица, и тусклый серый свет, лившийся с небес, увеличивал и делал неясным видимое, окутывая все в холод и сизый мрак.

Осторожно пробираясь по сумрачным коридорам, Бекфо-ла была рада, что, за исключением охранников, ни одно существо еще не пробудилось и что еще какое-то время ей можно двигаться без оглядки. Она была рада также передышке, которая позволяла ей устроиться в собственном доме и обрести то спокойствие, которое обычно испытывают женщины в окружении собственных стен, когда могут взирать на окружающие их вещи, обладание которыми стало почти частью их натуры. Ни одна женщина, разлученная со своими вещами, не бывает покойной; сердце ее не может быть по-настоящему спокойным, что бы там она ни думала, поэтому под распростертым небом или в чужом доме она не будет тем знающим и цельным человеком, коим становится, когда видит свой дом в порядке, а домашние вещи под рукой.

Бекфола толкнула дверь в царскую спальню и бесшумно вошла. Затем она спокойно села в кресло: поглядела на лежавшего монарха, и начала обдумывать, с чем подойти к нему, когда он проснется, и что сказать, дабы остановить его вопросы или упреки.

«Начну сама упрекать его, — подумала она. — Назову негодным мужем, тем удивлю его, и он позабудет обо всем, кроме собственной тревоги и негодования».

Однако в этот момент владыка поднял голову с подушки и ласково глянул на нее. Ее сердце заколотилось, и она собиралась сразу возвысить голос, прежде чем он успел бы спросить о чем-либо.

Но король заговорил первым, и то, что он сказал, так поразило ее, что все объяснения и упреки, которые уже трепетали на языке ее, слетели с него в одно мгновение, и могла она только оторопело и безмолвно сидеть, да таращиться в недоумении.

— Что, сердце мое, — молвил король, — ты решила отказаться от этого дела?

— Я… я… — замялась Бекфола.

— Сейчас и впрямь не до дел, — настаивал Дермод, — потому что ни одна птица из пернатых еще не покинула свое дерево и, — продолжил он в сердцах, — так темно, что ты бы свое дело и не разглядела, даже на него натолкнувшись.

— Я, — задохнулась Бекфола. — Я…

— Воскресная прогулка, — продолжил он, — заведомо негожа. Ничего путного из нее не выйдет. Ты можешь заполучить свои платья и венцы завтра. Однако в такое время умудренный муж оставляет дела свои летучим мышам, лупоглазым совам и пучеглазым тварям, что рыщут и вынюхивают в темноте. Вернись в теплую постельку, дорогая, и отправляйся в путь поутру.

С сердца Бекфолы спало такое бремя опасений, что она незамедлительно выполнила, что было велено, и в таком она оказалось замешательстве, что не могла ни думать, ни говорить о чем-либо.

Тем не менее пока она потягивалась в теплом сумраке, пришла ей в голову мысль, что Кримтанн, сын Аэда, должно быть, сейчас ожидает ее в Клюэн-да-Хайлехе, и она помыслила об этом молодом человеке как о чудном и презабавном, а то, что ожидал он ее, беспокоило ее не больше, чем если бы овца ожидала ее или куст у дороги.

С тем и заснула.

Глава V

Утром, когда сели они завтракать, доложили о четырех церковниках, и, когда вошли они, король глянул на них сурово и неодобрительно.

— Как понимать это воскресное странствие? — спросил он.

Представлял эту четверку брат с нервно дергающимися пальцами, острым подбородком, узким лбом и глубоко посаженными злобными глазами.

— Воистину, — сказал он, и пальцы его правой руки вцепились намертво в пальцы левой руки, — воистину, мы переступили наказ.

— И почему же, объясни!

— Нас спешно послал к тебе наш господин, Моласий из Деве-ниша[79].

— Благочестивый, набожный человек, — прервал его король, — тот, кто не одобряет нарушений правил дня воскресного.

— Нам было приказано сообщить тебе следующее, — молвил мрачный церковник и зажал пальцы своей правой руки в левом кулаке так, что нельзя было и надеяться увидеть их снова воскресшими. — Долгом одного из братьев Девениша, — продолжил он, — было выгонять скот до рассвета, и этот брат, выполняя свои обязанности, видел сегодня утром, как восемь пригожих молодых людей сражались между собой.

— Воскресным утром! — вспылил Дермод.

Церковник усердно закивал:

— Поутру самого освященного дня.

— Рассказывай! — гневно приказал король.

Однако тут ужас внезапно сжал сердце Бекфолы своими пальцами.

— Не надо страшных историй в воскресенье! — взмолилась она. — Никому ничего хорошего из такого рассказа не будет.

— Нет уж, супруга дорогая, — заявил король. — Об этом должно быть рассказано!

Тут церковник глянул на нее угрюмо и грозно, а затем по царскому знаку продолжил свой рассказ.

— Из этих восьми семеро были убиты.

— Они