Ирландские предания - Джеймс Стивенс Страница 31

Затем Фергюс обернулся к Голлу Мак-Морне и спел о крепостях, разрушениях, набегах и сватовствах клана Морна; и по мере того как одна песня сменяла другую, Голл становился все более веселым и довольным. Когда песни стихли, Голл, сидя на своем месте, обернулся.

— Где мой гонец? — воскликнул он.

Гонцом у него была женщина, бегунья, чудо быстроты и хранительница секретов. Она и шагнула вперед.

— Я здесь, благородный воин.

— Собрали мою дань с Дании?

— Она здесь.

Тут ей помогли положить перед ним дань весом в три человека из дважды очищенного золота. Из этого сокровища, а также из колец, браслетов и ожерелий, что были при нем, Голл Мак-Морна уплатил Фергюсу за его баллады, и дал он вдвое больше, чем Финн.

Пир продолжался, а Голл раздавал арфистам, пророкам или жонглерам больше, чем кто-либо другой, так что Финн стал недоволен, и по ходу дела становился он все более суров и молчалив.

Глава II[80]

Голл продолжал раздавать свои великолепные дары, а огромный пиршественный чертог стал наполняться тревогой и смущением. Нобили вопросительно глядели друг на друга, а потом говорили о посторонних вещах, но только вполовину ума. Певцы, арфисты и жонглеры ощущали эту неловкость, так что всем было не по себе, и никто не знал, что с этим поделать и что будет дальше; разговоры затихали, а за этим последовала тишина.

Нет ничего страшнее молчания. В его пустоте взрастает стыд или накапливается гнев, и надобно выбрать, кто из них станет вами править.

Этот выбор лежал перед Финном, который никогда стыда не ведал.

— Голл, — сказал он, — давно ли ты собираешь дань с жителей Лохланна?

— Издавна, — ответил Голл.

И он глянул в глаза Финну, что были строги и недружелюбны.

— Думал я, что дань мне была единственной, которую эти люди должны были платить, — продолжил Финн.

— Память тебе изменяет, — молвил Голл.

— Пусть так, — ответил Финн. — Как появилась эта дань тебе?

— Давным-давно, Финн, в те дни, когда отец твой навязал мне войну.

— А! — откликнулся Финн.

— Когда поднял он против меня верховного правителя и изгнал меня из Ирландии.

— Продолжай, — сказал Финн, удерживая взгляд Голла меж своих насупленных бровей.

— Я отправился к бриттам, — продолжил Голл, — твой же отец последовал за мной и туда. Я вторгся в Белый Лохланн[81] и взял его. Твой же отец выбил меня и оттуда.

— Мне это ведомо, — молвил Финн.

— Я ушел в землю саксов, но твой отец изгнал меня и оттуда. А затем, в Лохланне, в битве при Кнухе, мы с твоим отцом наконец встретились нога к ноге, глаза в глаза, и там, Финн…

— Что там, Голл?

— И там я убил отца твоего!

Финн сидел недвижимо, не шелохнувшись, лицо его было ужасно и каменно, как памятный лик, высеченный на склоне утеса.

— Расскажи, как все было, — молвил он.

— В том сражении побил я лохланнов. Проник я в крепость датского короля и вывел из его темниц людей, коих держали там це-лый год и ожидавших смерти. Я освободил пятнадцать узников, и одним из них был Финн.

— Это верно, — молвил Финн.

При этих словах гнев Голла поубавился.

— Не завидуй мне, дорогой, потому что, будь у меня дани в два раза больше, я бы отдал ее тебе и Ирландии.

Однако от слова «завидуй» гнев Финна вспыхнул снова.

— Это дерзость, — воскликнул он, — бахвалиться за этим сто-лом, что ты убил моего отца!

— Даю руку на отсечение, — ответил Голл, — если бы Финн обращался со мной, как его отец, я бы обращался с Финном также, как с отцом Финна.

Финн закрыл глаза, подавил гнев, который поднимался в душе его, и мрачно улыбнулся.

— Коли бы я так считал, не оставил бы последнее слово за тобой, Голл, ибо у меня тут по сто человек на каждого твоего.

Голл расхохотался.

— Также было и с твоим отцом, — молвил он.

Брат Финна, Кайрел Белокожий, вмешался в их разговор, грубо рассмеявшись.

— И скольких же людей Финна угомонил великолепный Болл? — крикнул он.

Однако брат Бэлла, лысый Конан Ругатель, бросил на Кайрела свирепый взгляд.

— Клянусь оружием! — молвил он. — С Боллом всегда было не менее ста одного мужа, и самый последний из них мог бы с легкостью тебя завалить.

— Что?! — воскликнул Кайрел. — Ты, что ли, один из этой сотни и одного мужа, плешивец?

— И впрямь из них, мой тупоголовый слабак Кайрел, и я берусь доказать на твоей шкуре, что мой брат речет правду, а сказанное твоим — ложь!

— Ну, давай, попробуй! — прорычал Кайрел и после сказанного яростно вмазал Конану, на что тот ответил таким кулачищем, что одним ударом влепил им Кайрелу сразу по всей роже. Затем эти двое сцепились и пошли валять и колотить друг друга по всей огромной зале. Двое сыновей Оскара не могли вынести, как их дядьку гнобят, и наскочили на Конана, а двое сыновей Голла ринулись на них. Затем вскочил и сам Оскар, держа по молоту в каждой руке, и бросился в гущу драки.

— Благодарю богов, — рявкнул Конан, — за возможность прибить тебя, Оскар.

Затем эти двое сшиблись, и Оскар выбил из Конана стон боли. Тот умоляюще глянул на своего брата Арта Ота Мак-Морну, и этот могучий воин ринулся к нему на помощь и ранил Оскара. Ошин, отец Оскара, того стерпеть не смог; он встрял и поразил Арта Ога. Затем Жесткая Шкура Мак-Морна ранил Ошина, а потом он сам был сбит с ног Мак-Лугайдом, которого после ранил Барра Мак-Морна.

В пиршественном чертоге царил хаос. В каждом его углу раздавали и получали удары. Здесь два героя, вцепившись друг другу в глотки, медленно кружат и кружат в скорбном танце. Тут двое пригнулись, стоя друг против друга, и выискивают слабое место для удара. Вон там кряжистый муж вскинул другого вверх и швырнул его в бросившуюся на него братию. В дальнем углу некий муж стоит и задумчиво пытается вытащить выбитый зуб.