Елена Воробьева - Летописи Арванды. Легенды спящего города Страница 36

С рожденья наши с тобой души едины… Лед твоей руки

Сейчас сжигает в пепел сердце… Отец… Отец! Не умирай!

О, Боже, дай ему согреться… О, Боже… Мой отец… прощай….

На лестнице слышны торопливые шаги, дверь распахивается, в комнату вбегает

Антониа и кидается к сыну…

Ахилл (упав на колени перед матерью и рыдая):

О, мама, наконец-то! Мама… Он отошел за край черты…

Господь забрал его так рано… Но где была так долго ты?

Он так страдал! Как будто пламя плескалось по его крови…

Он умолял меня… глазами… кричал от боли и любви…

Не мог играть… Но снова звуки теснились, бились в пустоте…

О, мама! Помертвели руки, что пели гимны красоте…

Но он причастие не принял! Священник оскорбил отца!

От слов причастника гневливых сбежала тень с его лица —

Он приподнялся с хриплым стоном… От дикой боли побледнел…

Восстав против людских законов, обряд последний он презрел!

Но он не отрекался! Мама! Он верил, знал! И сотню месс

Просил служить по нем… но слава, и слухи, что блуждают здесь…

Он проклят! Папские легаты восторжествуют, наконец —

Людская злость теперь расплата за дар, что в мир принес отец!

О, мама! Это так ужасно… при жизни гнали без конца…

Преследовали ложью праздной, а он… Он верил лишь в Творца!

Он перед смертью на мгновенье открыл глаза и прошептал:

«Сынок, я верю Провиденью, я крылья Ангела видал…

Я ухожу… но там, за гранью, теперь я буду не один…

Он оградит меня крылами… Но ты! Найди терпенье, сын…

Ты много испытаешь, прежде найдешь приют мне на земле…

Но только не теряй надежды, и — помни, помни обо мне…»,

…О, мама! Там народ лютует — вновь прогоняют его прочь…

Моя душа сильней тоскует, но, мама — скоро уже ночь…

Ты слышишь крики и проклятья? Они все громче и сильней…

В руках отца лежит распятье… Он верил! Мама, ты поверь…

Но похороны запретили… куда же нам его везти?

Как странно — люди позабыли прощенья и добра пути…

Но, мама! Разве ты не слышишь? Звук скрипки!? Так отец играл!

Послушай, мама! Только тише… отец мою тоску узнал….

Ахилл больше не рыдает, он блаженно улыбается, прикрыв глаза… Антониа са-

диться в кресло у кровати, и, положив голову сына к себе на колени, укачивает

его, словно маленького… Рядом с кроватью становиться виден силуэт — душа

Паганини.

А н т о н и а ( у г о в а р и в а я А х и л л а ) :

Мой мальчик! Успокойся… помнишь, он с малых лет своей игрой

Тебя баюкал… Даже в полночь играл тебе, мой дорогой…

Не плачь же… Ты был его счастьем, в одном тебе он видел свет —

Он над собою был не властен, тебя же он хранил от бед…

Он горд был очень, это правда, но так уж, видно, суждено…

И он имел на это право — он в ссоре с Церковью давно…

Давно проклятьем заклеймили они талант его, теперь

Пред смертью таинства лишили — нарочно оскорбив, поверь…

Не плачь, Ахилл… отец ведь рядом, пусть ты не видишь, но он здесь —

И любящим, как прежде взглядом, тебе несет благую весть!

Душа его покойна ныне, Творец не оттолкнул его!

Мы тело предадим могиле, в Италии, здесь — все равно…

И если для его покоя придется Церкви заплатить —

Заплатим… В этом старом споре придется им его простить…

Не протестуй! Он невиновен — я знаю, знаю, мальчик мой!

Но со священниками в ссоре ему не обрести покой…

А люди… им на радость горе… Ты ж успокойся — много сил

Тебе понадобиться вскоре… Так сделай, как отец просил…

Антониа оставляет сына, смотрит долгим взглядом в лицо Никколо, смахнув

слезу, подходит к окну.

А н т о н и а ( т о л п е )

Оставьте нас! Пред тайной смерти смирите гневные уста —

Он невиновен! Мне поверьте, все ложь и злая клевета!

Никколо дар был дан от Бога, и только Божья благодать

Была на нем… Его дорогу не все сумели распознать —

Неистовых мелодий искры и одержимые мечты

Пронзали сердце, словно выстрел… Но были помыслы чисты!

Он виртуозно, вдохновенно в мелодиях явил навек

Все, что есть истинно, иль бренно… И как порочен человек!

Он не придумал новых казней, страстей и слабостей людских —

Лишь ярче описал соблазны, что властвуют среди живых…

Но разве музыка, что гений оставил, в вечность уходя,

Не уничтожит подозрений? Ведь это — Господа дитя!

Вы только вспомните, как нежно взлетая ввысь, лилась она,

И падала огнем мятежным… и вновь бежала, как волна…

Бежала вдаль навстречу ветру… навстречу звездным берегам,

Навстречу солнечному свету и горным розовым снегам…

И словно шторм в глубинах моря, в соленых вспененных слезах,

Она неслась, смеясь и воя, и умирала на глазах…

Вы вспомните… Все эти звуки, что людям Мастер подарил,

Он пережил, и сердца муки осветят скорбный этот мир!

Он верил в Бога! Но причастье не смог принять в последний час —

То не проклятье, а несчастье! Неужто жалости нет в вас?!

Все разногласия и склоки, что были со святым отцом,

Несли лишь гордости уроки — но он смирялся пред Творцом!

Церковникам мой муж не верил, не признавал легатов власть —

Он знал, что над людьми давлеет греховных дел и мыслей страсть…

Но перед Господом единым он преклонял свою главу —

Благодаря за дар и сына, в молитвах возносил хвалу!

Он верил! Уповал в надежде, что Бог поймет тоску души,

И избранного Им, как прежде, Он благодати не лишит…

Прошу вас, расходитесь, люди! Оставьте нас скорбеть о нем —

Пусть сердце ваше зло забудет, а мы… лишь Божьей воли ждем…

Народ, загудев, спорит о том, кто прав… Потом, почувствовав присутствие

смерти, нехотя расходится.

Ангел смотрит вслед толпе, потом поворачивается к душе Никколо, стоящей

рядом…

А н г е л ( с о с в е тл о й п е ч а л ь ю ) :

Пойдем… теперь ты неподвластен людям — их злоба

не проникнет за полог,

Где исчезает боль, где память будет лишь отблеском земных

далеких снов….

Я был с тобой… Я плакал, сожалея о гибнущих в холодной

тьме сердцах —

Что подменяют волю Провиденья разящей ложью с ядом на устах…

Я видел! Жалкие, пустые души, что раздавить хотели, растоптать

Талант, что нитью в будущее служит, талант, что будет

в вечности сиять!

Пойдем… ты был всего лишь человеком, но часть души

оставил на земле —

И водопадом звуков век от века она прольется в память о тебе!

Не думай о печальном — ты вернулся туда, где музыка

твоя жила…

Теперь от сна земного ты проснулся, и скрипка тебя к дому привела…

Смотри! Узнай! Ведь с этих же просторов ты звуки уводил

в подлунный мир —

И отзвуками поднебесья хора ты людям светлый

полог приоткрыл…

Пойдем… Пусть бренные твои останки претерпят поругание людей —

Но свет души, свет искренний и яркий не сгинет среди

призрачных теней!

Я проводник и брат тебе отныне — предстанем вместе мы

перед Творцом,

Но не судьей Он станет в этом мире — а милосердным,

любящим Отцом!...

А в т о р : Завещание Маэстро не тронуло злобные души иезуи-

тов и церковников, проникновенные слова не дошли до их сердец:

«Запрещаю какие бы то ни было пышные похороны. Не желаю, чтобы артисты

исполняли реквием по мне. Пусть будет исполнено сто месс. Дарю мою скрипку

Генуе, чтобы она вечно хранилась там. Отдаю мою душу великой милости моего

Творца».

Епископ Ниццы Доменико Гальвано, пользуясь распространив-

шейся вестью о том, что Паганини не принял последнее причастие,

запретил хоронить на кладбище еретика и вероотступника. Вла-

сти Ниццы приказали забальзамировать его тело и выставить на

всеобщее обозрение. Друзья Никколо хотели перевезти его тело

в родную Геную, которой он завещал свою бесценную Скрипку…

Но губернатор Генуи Филиппе Паолуччи запросил разрешения кар-

динала Генуи Тадини, который с большим удовольствием запретил

когда-либо ввозить на территорию христианского герцогства по-

собника дьявола. Даже вмешательство короля, Карла Альберта, не

смогло помочь родным и близким Никколо.

Один из друзей Маэстро, граф Чессоле, предложил захоронить его

останки в своем владении, в Пьерла, на мысе Сент-Оспис. Когда это

было исполнено, Ахилл отправился в Рим к папе Григорию XVI, с

прошением о разрешение достойного захоронения тела отца. Из

владений графа Чессоле в скором времени пришлось увезти гроб с