Анна Овчинникова - Легенды и мифы Древнего Востока Страница 69

Охотник послушался отцовского совета и пришел в город, содрогающийся от стенаний простого люда и от разудалой музыки, доносящейся из царского дворца.

Обнимая одной рукой блудницу, в другой сжимая кубок вина, Гильгамеш с удивлением выслушал рассказ о диком человеке из степи, который спасает зверей из сетей и ловушек. Но замешательство царя длилось недолго.

— Возвратись, мой охотник, и возьми с собою блудницу,И когда человек тот придет к водопою,Пусть она снимет одежды, а он возьмет ее зрелость.Он приблизится к ней, едва он ее увидит,И оставит зверей, что росли средь его пустыни! —

так велел ловчему Гильгамеш, и тот поспешил выполнить царское приказанье.

Вместе с блудницей Шамхат, служительницей богини Иштар, охотник вернулся в степь и укрылся в высокой траве близ реки, где он недавно видел дикого человека. День, и другой длилось их ожидание, и наконец земля задрожала от громкого топота: это мчалось к реке стадо газелей; вместе с животными к воде сбежал прекрасный Энкиду.

Охотник взволнованно подтолкнул Шамхат локтем:

— Это он, блудница, открой свои груди,Открой свое лоно, пусть он возьмет твою зрелость.Дай ему наслажденье, дело женщин.Едва он увидит тебя, он к тебе устремитсяИ оставит зверей, что росли средь его пустыни!

Блудница вовсе не нуждалась в наставлениях дилетанта: она до тонкостей знала свое ремесло.

Газели в страхе бросились прочь, когда из прибрежной травы вдруг поднялась женщина, но Энкиду оказался не из пугливых. А Шамхат повела плечами, сбросила тонкую ткань одежды, протянула к дикому человеку руки… И дальше все получилось так, как рассчитывал царь Гильгамеш.

Шесть дней, семь ночей Энкиду с блудницей предавались необузданной страсти, по на рассвете седьмого дня богатырь заскучал по родным просторам, по пропахшим полынью степным ветрам, по братьям-животным, по вольной жизни.

Оставив женщину, он побежал обратно по знакомым тропам, да только эти тропы оказались для него закрыты! Звери больше не желали признавать Энкиду за собрата: волки встретили его злобным рычаньем, антилопы в панике кинулись в бегство, шакалы с поджатыми хвостами нырнули в травы, даже могучие львы избегали того, чье тело пахло человеком. Бросился Энкиду за зверями вдогонку, но почувствовал, что нет у него прежней силы, что теперь он вряд ли сможет догнать даже маленького олененка!

Но зато ощутил он в себе небывалый доселе разум — и возвратился к блуднице. Сел Энкиду у ног женщины и, внимательно глядя ей в лицо, жадно слушал звук человеческой речи.

И вот что сказала ему жрица богини Иштар:

— Энкиду, ты прекрасен, как подобие бога! Нет, тебе не место в дикой пустыне. Хочешь, я отведу тебя в город Урук к царю Гильгамешу? Он могуч, он весел и необуздан, мне кажется, ты придешься ему по сердцу!

— Может, царь ваш и слывет силачом там, откуда ты родом, да только со мной ему не тягаться! — запальчиво отозвался Энкиду. — Пойдем в Урук — и я покажу Гильгамешу, что ему не сравниться в силе с тем, кто пил молоко зверей и боролся со львами!

— Ой, дружок, не хвались! — покачала головой Шам-хат. — Даже думать забудь о том, чтобы бросить вызов царю Гильгамешу. Ты не знаешь жизни, мой Энкиду, — что ты видел, кроме своей бескрайней степи? Но поверь мне, в городе правят совсем другие законы: там люди кичатся богатой одеждой, там знать пирует под звон тимпанов, там блудницы Иштар расточают ласки и поцелуи…

И как здесь, в степи, ты превыше всех животных, так в Уруке превыше всех смертных царь Гильгамеш, любимец Ану, Шамаша, Элли ля и Эйи! Сколько ни буйствует он, как ни бесстыдны его забавы, никто и никогда не осмеливался встать у него на дороге!

…А тем временем Гильгамеш, повалившийся спать после шумного пира, вдруг проснулся, растревоженный странным сном. Что это было — похмельный бред, шутка богов или предзнаменование? Вскочив с ложа, царь поспешил в храм Эгальмах к своей матери, жрице Нинсун: никто лучше нее не умел истолковывать смысл ночных видений.

— Мама, мне приснилось, что на небе ярко вспыхнули звезды и кто-то огромный вдруг упал на меня, словно камень! Я хотел сбросить его — но он был слишком тяжелым, я ударил его, да он не поддался! Тут мы схватились в яростной драке, и весь народ Урука на нашу битву дивился. Отовсюду сбежались простые люди, целовали моему противнику руки и край одежды, называя его своим защитником и спасителем! Наконец я понял: нам не одолеть друг друга, и тогда взялись мы с незнакомцем за руки, как родные братья. Полюбил я этого человека всем сердцем и привел к тебе, в этот храм, мама — ты же назвала его младшим сыном!

Вот как истолковала мудрая жрица Нинсун сон Гиль-гамеша:

— Тот, кто явился тебе во сне, скоро придет в Урук, и тогда ваши судьбы пересекутся. Станет он тебе дороже родного брата, вместе суждено вам сражаться и веселиться. И тебе, и всей нашей стране он будет надежной защитой, а мне — утешением в печалях!

II

Раним утром Шамхат разбудила крепко спавшего Энкиду:

— Вставай, милый! Проснись! Пора в путь, город Урук неблизко.

Энкиду вскочил на ноги, отряхнулся по-звериному, разбрызгав росу с золотых кудрей, — и хотел уже зашагать по тропинке, но блудница с улыбкой преградила ему дорогу. Сбросив с плеч накидку, Шамхат разорвала ее пополам и из одной части сделала одежду для друга, а в другую облачилась сама. Взяв Энкиду за руку, как ребенка, женщина повела его туда, куда он никогда раньше не бегал, — к пропахшим дымом пастушьим хижинам, к овечьим загонам.

Пастухи глядели на них и удивленно шептались:

— Посмотрите, как похож этот путник на Гильгамеша! Правда, ростом чуть ниже, зато в плечах пошире. Наверное, это тот самый дикарь, молва о котором бежит по степи, — тот, что уводит из сетей охотников добычу!

Пастухи поставили перед Энкиду свежий хлеб, налили ему кружку сикеры — но тот смущенно смотрел на незнакомые яства, не решаясь к ним прикоснуться.

— Ешь хлеб, Энкиду, пей сикеру! — подбодрила блудница. — Привыкай к тому, что любезно людям!

Отведал Энкиду хлеба — он пришелся ему по вкусу, выпил сикеру — и сердцем развеселился. До самой ночи пировал он с хлебосольными пастухами, а когда опустилась темнота, ушел сторожить стада, отгонять волков, бороться со львами… Всю ночь герой охранял загоны, пастухи же спокойно спали.

— Знаешь, Шамхат, мне понравилось быть человеком! — заявил поутру Энкиду блуднице. — Только скажи, почему тот путник бредет с таким мрачным видом? Неужели не все люди довольны жизнью?

И впрямь — мимо пастушьего стана тащился человек с таким угрюмым лицом, как будто дорога вела его прямиком в Иркаллу…

Вот что ответил незнакомец на расспросы Шамхат и Энкиду:

— Жизнь хороша только для тех, кто родился в царских палатах! А такие, как я, приходят в свет для тяжкого труда, обид и мучений. Много лет я копил выкуп за невесту, уже и брачный чертог был для нас построен, и свадебный пир приготовлен — да между мной и суженой встал Гильгамеш, отпрыск Нинсун, будь он проклят! Отнял у меня царь и невесту, и счастье, и я ушел куда глаза глядят из Урука. Лучше умереть в степи, стать добычей волков и шакалов, чем оставаться в городе потехой для Гильгамеша! Видно, боги так присудили, чтобы высшие наслаждались счастьем, а низшим остались в удел только покорность, смирение и молитвы!..

Гневно закричал Энкиду и со всех ног устремился в город, на поиски жестокого Гильгамеша.

А в это время царь, устав от пира, потехи ради перебил всю посуду и пошел к красавице Ишхаре, сладострастной, как сама богиня Иштар…

Шел, да не дошел! Перед самым порогом кто-то вдруг преградил ему путь, со страшной силой оттолкнул прочь от двери. Его, царя Урука, отшвырнули прочь, как простого бродягу!

С яростным ревом Гильгамеш бросился на дерзкого незнакомца — и они схватились в дверях, как лев и дикий бык, как два степных урагана! Косяки разлетелись в щепы, служанки Ишхары испуганно визжали, стены качались и трещали… Остались бы от дома одни развалины, если бы противники вместе с дверями не вывалились наружу. Драка продолжалась уже на улице, и на невиданный бой, затаив дыхание, глазели сбежавшиеся отовсюду люди. Впервые кто-то осмелился дать отпор Гильгамешу! Впервые нашелся человек, не уступающий царю в силе!

И вот Гильгамеш получил такой удар, что покачнулся и упал на одно колено.

— Слава тебе, наш спаситель! — завопили урукцы и кинулись целовать Энкиду руки и край одежды. — Слава смельчаку, посланному в Урук самими богами!