История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович Страница 9

являются анналы, или хроники – по-русски летописи.

Русское летописание началось примерно тогда же, когда и русская

литература, и его традиция не прерывалась до семнадцатого века

включительно, а в Сибири продолжалась еще и в восемнадцатом. Писались

летописи частично монахами, частично светскими книжниками, а в

московские времена – официальными писцами. Как и почти вся

древнерусская литература, они анонимны и дошли до нас не в своем

индивидуальном, оригинальном виде, а как часть больших сводов, которые от

рукописи к рукописи дают разные варианты и где работа компилятора стерла

все внешние признаки отдельных составляющих частей.

Летописи киевского периода содержатся главным образом в двух

сборниках, которые в той или иной форме появляются в начале всех

последующих сводов. Это так называемая Начальная летопись,

охватывающая период от «начала России» до 1116 года, и так называемая

Киевская летопись, охватывающая период от 1116 г. до 1200 г. Начальная

летопись в более поздних списках приписывается св. Нестору, печерскому

монаху, автору житий Бориса и Глеба и св. Феодосия. В XVIII веке и в начале

XIX века он считался их единоличным автором, но с тех пор стало очевидно,

что они не представляют настоящего единства и что окончательный вид им

придан Сильвестром, настоятелем Выдубецким. Русские ученые потратили

много труда и проявили немало критической проницательности при анализе

Начальной летописи, но, хотя составляющие ее части теперь можно ясно

отличить друг от друга, время написания и особенно авторство каждой из них

оставляют поле для предположений.

Начальная летопись открывается генеалогией славян «от поколения

Иафета». За ней идет рассказ о ранней истории славян, их расселении и

обычаях, на удивление близкий по своим панславистским чувствам и

этнографическим интересам к духу девятнадцатого века. Засим следует

хорошо известная история «приглашения варягов» в Новгород,

подозрительно похожая на историю Хенгиста и Хорсы и сейчас считаемая

чисто этиологическим изобретением какого-то ученого писца XI века.

Повествование о событиях конца девятого и десятого веков

основывается на довольно крепкой хронологической канве, но чисто

исторических записей чрезвычайно мало. Они оживляются многочисленными

яркими и воодушевляющими традиционными преданиями, которые и

составляют главную привлекательность этой части летописей. Первая запись

датируется 882 годом, и они доводятся до ранних лет Ярослава (1019–1054).

Они явно основываются на устной традиции, но нет оснований думать, что

это была поэтическая традиция. Это просто анекдоты, такого же рода, как те,

что составляют главное очарование Геродота. Один из анекдотов русского

летописца даже вполне идентичен одному израссказов «отца истории»

(рассказ об осаде Белгорода печенегами и рассказ об осаде Милета

лидийцами). Для примера я процитирую здесь один из самых известных

(Пушкин избрал его темой для своей баллады). Это история о смерти Олега,

основателя Киевской монархии, и записана она под 915-м годом.

[Олег] въпрашал волхвов и кудесник: «От чего ми есть умрети?» и рече

ему кудесник один: «Княже! Конь, егоже любиши и ездиши на нем, от того

ти умрети». Олег же приим в уме, си рече: «Николи же всяду на нь, ни вижу

его боле того». И повеле кормити и не водити его к нему, и пребы неколико

лет не виде его, дондеже на грекы иде. И пришедшу ему Кыеву и пребывшю 4

лета, на пятое лето помяну конь, от негоже бяхуть рекли волъсви умрети, и

призва старейшину конюхом, рече: «Къде есть кънь мой, егоже бех поставил

кормити и блюсти его?» Он же рече: «Умерл есть». Олег же посмеася и

укори кудесника, река: «То ти неправо глаголють волсви, но все то лжа

есть: конь умерл есть, а я живе». И повеле оседлати конь: «а то вижю

кости его». И прииде на место, идеже беша лежаще кости его голы и лоб

гол, и сседе с коня, и посмеяся рече: «От сего ли лба смърть было взяти

мне?» И вступи ногою на лоб; и выникнувши змиа изо лба, и уклюну в ногу, и

с того разболеся и умре.

Рядом с историями такого рода в ранних летописях содержатся и более

связные и обобщенные пассажи, такие, например, как рассказ о войнах

великого авантюриста князя Святослава, часть которого близко пересказана

Гиббоном в его Упадке и разрушении Римской империи. Рассказ о княжении

Владимира включает замечательную историю о том, как этот князь

рассматривал разные религии перед тем, как принять от греков христианство.

Он отверг ислам, потому что «веселие Руси есть пити: мы без этого не можем

жити». В конце концов он выбрал православие под впечатлением рассказа

своих посланцев о красоте и великолепии службы в константинопольском

храме св. Софии – мотив, который очень важен для понимания древнерусской

концепции религии, в основе своей ритуальной и эстетической.

Часть летописи после 1040 г., по-видимому, является в основном работой

печерского монаха, возможно, Нестора. Эта последняя часть проникнута

глубоко религиозным духом. Летописец рассматривает все события как

прямое вмешательство Провидения. Он проявляет острый интерес к

предзнаменованиям и знамениям и все беды российские объясняет как

наказание, ниспосланное за дурное поведение князей: вторая половина

одиннадцатого века прошла в непрерывных междуусобных войнах сыновей и

внуков Ярослава. Летописец призывает князей забыть свои распри и обратить

внимание на защиту степных границ от надвигающихся кочевников. Он

особенно ценит Владимира Мономаха, который, единственный из всех

русских князей, отвечал его идеалу князя-патриота. Другие были рабами

жадности и военных амбиций. В этой части летописи под 1096 годом имеется

повествование необыкновенных достоинств, принадлежащее, по-видимому,

священнику по имени Василий. Это рассказ об ослеплении Василько, князя

Теребовльского (в Галиции) его двоюродным братом и соседом Давидом

Волынским и о воспоследовавших событиях. История рассказана очень

подробно, подробнее, чем все остальные в этой летописи, и является

шедевром простого и прямого повествования. По прямоте и всепонимающей

человечности ее можно было бы сравнить даже с рассказами из книги Бытия.

Киевская хроника XII столетия была менее тщательно препарирована,

чем ее предшественница, но и она является составным документом. Самая

ценнаячасть ее – рассказ о промежутке времени с 1146 до 1154 года, когда

происходила борьба князя Изяслава II (внука Мономаха) за киевский престол.

Рассказ замечателен не только широчайшей и правдивейшей картиной

жизни военной аристократии Южной России, но и необыкновенной

живостью изложения. Очевидно, что автор – воин, один из «товарищей»

князя Изяслава; рассказ полон духа воинской удали. Честолюбие князей и

жажда воинской чести, добытой на полях сражений, определяют их действия.

Изложение ясное, неторопливое, подробное и простое, стиль свободный, не

обремененный риторическими ухищрениями. Это настоящий шедевр

киевской исторической литературы, ни в чем не уступающий лучшим

образцам истории средних веков.

После заката Киева летописание продолжалось и на Севере, и на юго-

западе, в Галицком княжестве, которое расцвело во второй половине

тринадцатого века и заняло достойное место в истории литературы благодаря

своему единственному дошедшему до нас памятнику – так называемой

Волынской летописи.

Она отличается от других русских летописей тем, что по форме