The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис Страница 20

Однако в ретроспективе оказывается, что Эйзенхауэр, возможно, был лучшим умом, поскольку он лучше своих советников понимал, что такое война на самом деле. Ведь никто из них не организовывал первое с 1688 г. успешное вторжение через Ла-Манш, не руководил армиями, освободившими Западную Европу. Никто из них не читал Клаузевица так внимательно, как он. Этот великий стратег действительно настаивал на том, что война должна быть рациональным инструментом политики, но только потому, что знал, как легко иррациональные эмоции, трения и страх могут привести к перерастанию войны в бессмысленное насилие. Поэтому он использовал абстракцию тотальной войны, чтобы напугать государственных деятелей и заставить их ограничить войны, чтобы государства, которыми они управляли, могли выжить.

Эйзенхауэр преследовал ту же цель, но, в отличие от Клаузевица, он жил в эпоху, когда ядерное оружие превратило тотальную войну из абстракции в слишком реальную возможность. Поскольку никто не мог быть уверен, что эмоции, трения и страхи не приведут к эскалации даже ограниченных войн, необходимо было сделать такие войны трудновыполнимыми: это означало отказ от подготовки к ним. Именно поэтому Эйзенхауэр, как истинный клаузевиц, настаивал на планировании только тотальной войны. Его целью было сделать так, чтобы войны вообще не было.

VIII.

Теперь у нас были все основания для беспокойства по поводу влияния эмоций, трений и страха на стратегию "холодной войны". В ноябре 1955 г. Советский Союз испытал свою первую термоядерную бомбу, сброшенную с воздуха, и к тому времени уже располагал бомбардировщиками дальнего действия, способными достигать американских целей. В августе 1957 года был произведен успешный запуск первой в мире межконтинентальной баллистической ракеты, а 4 октября с помощью другой такой же ракеты на орбиту был выведен первый искусственный спутник Земли - Спутник. Не нужно было быть ученым-ракетчиком, чтобы предсказать следующий шаг: размещение на аналогичных ракетах ядерных боеголовок, которые всего за полчаса могли достичь любой цели на территории США. А вот предсказать поведение нового кремлевского лидера - совсем другое дело.

Никита Сергеевич Хрущев был малообразованным крестьянином, угольщиком и рабочим, ставшим ставленником Сталина, а затем, после смещения Маленкова и других соперников, преемником Сталина. Придя к власти, он мало что знал о ядерном оружии, которое теперь находилось под его контролем, но быстро научился. Как и Эйзенхауэр, он был потрясен перспективой его военного применения: он тоже видел достаточно кровавых жертв во Второй мировой войне, чтобы понять хрупкость рациональности на поле боя. Однако он был готов объявить себя пацифистом не больше, чем Эйзенхауэр. Он, как и американский президент, был убежден, что, несмотря на непрактичность ядерного оружия для ведения войны, оно может быть использовано для компенсации национальных слабостей в ситуациях, не связанных с войной.

На этом, однако, сходство заканчивалось. В высшей степени уверенный в себе Эйзенхауэр всегда владел собой, своей администрацией и, конечно, вооруженными силами США. Хрущев, напротив, был олицетворением избыточности: он мог быть бурным клоуном, воинственно навязчивым, агрессивно неуверенным в себе. Достоинства у него никогда не было, а переменчивость послесталинской политики была такова, что он никогда не мог быть уверен в своем авторитете. Было и еще одно отличие. Слабость, которую Эйзенхауэр пытался компенсировать ядерной мощью, заключалась в дефиците рабочей силы у США и их союзников по НАТО. Слабость, которую Хрущев надеялся устранить с помощью ядерного потенциала, заключалась в отсутствии у него самого ядерного потенциала.

Он столкнулся с необходимостью сделать это, поскольку, хотя термоядерное оружие Советского Союза работало достаточно хорошо, его дальние бомбардировщики были немногочисленны, примитивны и могли достигать большинства американских целей только при одностороннем полете. И, несмотря на его заявления о том, что ракеты делаются "как сосиски", их было гораздо меньше, чем можно было предположить, и они не обладали достаточно точным наведением, чтобы поместить свои боеголовки туда, куда они должны были попасть. "В публичных выступлениях всегда хорошо звучало, что мы своими ракетами можем сбить муху на любом расстоянии, - признавался впоследствии Хрущев. "Я немного преувеличивал". Его сын Сергей, сам инженер-ракетчик, высказался более прямолинейно: "Мы угрожали ракетами, которых у нас не было".

Впервые Хрущев попробовал применить этот прием в ноябре 1956 года. Советские войска подавляли восстание в Венгрии в тот момент, когда англичане, французы и израильтяне без уведомления американцев захватили Суэцкий канал в неудачной попытке свергнуть антиколониального египетского лидера Гамаля Абдель Насера. Чтобы отвлечь внимание от кровавой бойни в Будапеште, Н.С. Хрущев пригрозил Великобритании и Франции "ракетным оружием", если они немедленно не отведут свои войска от канала. Они немедленно сделали это, но не в ответ на предупреждение Хрущева. Эйзенхауэр, разгневанный тем, что с ним не посоветовались, приказал им эвакуироваться из Суэца или подвергнуться жестким экономическим санкциям. Однако поскольку угрозы Хрущева были публичными, а угрозы Эйзенхауэра - нет, новый кремлевский лидер пришел к выводу, что его собственное "пыхтение" привело к выводу войск, и что такая практика может стать стратегией.

С 1957 по 1961 г. Хрущев открыто, неоднократно и кроваво угрожал Западу ядерным уничтожением. Он утверждал, что советский ракетный потенциал настолько превосходит американский, что может уничтожить любой американский или европейский город. Он даже уточнял, сколько ракет и боеголовок может потребоваться для каждой цели. Но при этом он старался быть вежливым: однажды, издеваясь над американским гостем Хьюбертом Хамфри, он сделал паузу, чтобы спросить, откуда родом его гость. Когда Хэмфри указал на карте город Миннеаполис, Хрущев обвел его большим синим карандашом. "Это для того, чтобы я не забыл приказать им пощадить город, когда полетят ракеты", - дружелюбно объяснил он.

Это было логичное наблюдение, по крайней мере, для Хрущева, поскольку дружелюбие было частью и его стратегии. Он отказался от сталинской веры в неизбежность войны: новой целью должно было стать "мирное сосуществование". Он серьезно относился к тому, что говорили ему ученые об опасности продолжения испытаний ядерного оружия в атмосфере. В мае 1958 г. он даже объявил об одностороннем моратории на такие эксперименты - правда, очень вовремя, поскольку американцы собирались начать новый раунд ядерных испытаний.

В ноябре Хрущев вновь перешел в воинственный режим, дав Соединенным Штатам, Великобритании и Франции шесть месяцев на вывод своих войск из секторов, которые они все еще занимали в Западном Берлине, или он передаст контроль над правом доступа на запад - всегда деликатный вопрос после сталинской блокады 1948 г. - восточным немцам. Он надеялся таким образом решить все более неудобную проблему наличия капиталистического анклава в центре коммунистической Восточной Германии