Seven Crashes - Harold James Страница 22

была закрыта на десять дней после панических продаж, а платежи были ограничены, платежи быстро возобновились, и к 22 октября нормальная жизнь вернулась. Большая часть страны почти не пострадала: основные потрясения были ограничены Нью-Йорком, Филадельфией и Вашингтоном. В Лондоне не было никаких признаков такого развития событий, а в Вене и Берлине рынки функционировали непрерывно. Не было даже ничего принципиально плохого в железной дороге как двигателе модернизации Америки: как отмечает историк Мэри О'Салливан, крупные компании, такие как Пенсильванская железная дорога, регулярно фиксировали прибыль и выплачивали стабильные дивиденды с 1866 по 1913 год.

Паника 1873 года в Нью-Йорке очень недолго была настоящим кризисом в смысле Шварца-Бордо, с нарушением конвертируемости валюты, поскольку банки не обязались принимать все другие банкноты. Валюта подорожала, поскольку нью-йоркские и внутренние банки ограничили платежи гринбеками. Но большинство банкротств в Нью-Йорке пришлось на брокерские дома, а не на обычные банки. Шварц пришел к выводу, что «настоящие финансовые кризисы не обязательно должны происходить, поскольку существует хорошо понятное решение проблемы: обеспечить, чтобы депозиты можно было по желанию конвертировать в валюту независимо от трудностей, с которыми сталкиваются банки». За исключением этого короткого североамериканского эпизода, стресс 1873 года не нашел отражения в каком-либо сбое конвертируемости. Великий историк финансов Чарльз Киндлебергер справедливо заметил, что «финансовые кризисы в Австрии и Германии были в первую очередь явлениями на рынке активов, не имеющими практически ничего общего с сужением денежной массы». Рынок активов был вызван переоценкой не общего явления железнодорожных инвестиций как таковых, а маргинальных дополнений к железнодорожным сооружениям: Румынская империя Строусберга или проникновение Northern Pacific в Монтану. Осознание того, что проблемы возникают на периферии, стало широко распространенным явлением. Это изменило взгляды на то, как финансы пересекаются с широким путем экономического развития.

Многие современники относились к финансовому развитию с подозрением, и кризис оставил глубокий след в экономической и политической психологии. Шрамы проявились в популярной литературе того времени. В 1875 году британский писатель Энтони Троллоп опубликовал свой самый мрачный и самый сильный роман "Как мы живем сейчас", в котором осуждал то, как всеобщее финансовое и спекулятивное безумие захватило все сферы жизни: литературный мир, где романы "надувались" так же, как акции на фондовом рынке, или аристократический лондонский клуб, который зависел от невыплаченных долгов. Фокус романа смещается от мошеннической дамы-романистки к великому железнодорожному промышленнику, чьи махинации и чье богатство в итоге оказались ничем. Троллоп в своей "Автобиографии" писал:

Тем не менее, определенный класс нечестности, нечестности, великолепной по своим пропорциям и взбирающейся на высокие посты, стал в одно и то же время таким безудержным и таким великолепным, что, кажется, есть основания опасаться, что мужчин и женщин научат чувствовать, что нечестность, если она сможет стать великолепной, перестанет быть отвратительной. Если нечестность может жить в великолепном дворце с картинами на всех стенах, драгоценными камнями во всех шкафах, мрамором и слоновой костью во всех углах, давать ужины в честь Апициана, попадать в парламент и иметь дело с миллионами, то нечестность не является позорной, а нечестный человек после такой моды не является низким подлецом.

Литературоведы пытались найти "реальную жизненную" модель для железнодорожного антигероя Троллопа Огастуса Мельмотта: одни предлагают в качестве модели "железнодорожного короля" Джорджа Хадсона, другие - члена парламента от консерваторов, банкира и мошенника Джона Сэдлира, который сорвал куш на буме 1845-1846 годов и отравился коклюшной кислотой в 1856 году. Некоторые аспекты взяты у Штрусберга, немецкого депутата-консерватора, который в период своего наибольшего видимого процветания в конце 1860-х годов и бешеного накопления недвижимости также обосновался в Лондоне на Гросвенор-плейс: Дворец Мельмотта находился на Гросвенор-сквер.

Происхождение Мельмотта в далекой стране совершенно неясно, и Троллоп намекает, что он может быть евреем. Кажется, что он обладает сверхчеловеческими качествами. Он, по-видимому, может создать что-то из ничего. Его дом на Гросвенор-сквер - это "сказочная страна", в которой деньги буквально преображают вещи. Финансы - это все, что связано со свободой воображения: "Железная дорога из Солт-Лейк-Сити в Мексику, несомненно, имела много сходства с замком в Испании. Предполагается, что наши дальнезападные американские собратья обладают богатым воображением. Мексика не имеет среди нас репутации коммерческой безопасности или той стабильности, которая приносит свои четыре, пять или шесть процентов с регулярностью часового механизма". Но это мир иллюзий. В конце концов, огромные природные силы настигают потенциального супермена. Мельмотт "изучил уголовные законы, чтобы быть уверенным в своих расчетах; но он всегда чувствовал, что обстоятельства могут занести его в более глубокие воды, чем он намеревался войти"; и в конце концов буря разразилась.

Троллопу понравилась аналогия шторма с финансами: Жизнь Мельмотта "и раньше была омрачена подобными тучами, и он пережил бури, которые следовали за ними". И снова: «Конечно, рано или поздно какой-то человек должен прийти с грозой». Она разрушает его, и он убивает себя коклюшной кислотой. Метафора грозы стала общим местом в финансовой литературе. Самый яркий современный рассказ о британских биржевых паниках 1847 и 1857 годов, написанный корреспондентом газеты Times, начинается с этой метеорологической аналогии:

Житель одного из наших побережий, наблюдающий за весенним приливом, с удивлением и удовольствием, которые не может уменьшить никакое знакомство с этим явлением, видит стремительное продвижение вод за их привычные пределы; и когда гряда за грядой скал и широкие основания песка исчезают под приливным течением, а жизнь и плавучесть занимают место того, что было неподвижным, если не сказать однообразным, он неестественно испытывает чувство ликования, подобное тому, которое возникает при проявлении нежданной энергии. И снова, когда старый океан издалека зовет воды назад в этом могучем усилии установить перестройку жидкой стихии, тот же зритель обнаруживает под обычной линией ретроцессии пустую и бесплодную пустоту, совершенно несоразмерную с достигнутым прогрессом, состоящую, по большей части, из отложений, пригодных лишь для отдыха склизких чудовищ и загрязняющих свежий воздух. Совершенно аналогичным образом было и то высокое состояние видимого коммерческого процветания, особенно в наших связях с Соединенными Штатами.

Немецкий аналог романа "Как мы живем сейчас" действительно называется "Sturmflut" ("Штормовое наводнение"), опубликованный в 1877 году, через два года после романа Троллопа. Начиная с названия книги и до ее завершения, автор Фридрих Шпильхаген никогда не расслабляется и не упускает аналогии. Спекуляция подобна строительству защитных сооружений против моря: рано или поздно дикий шторм разрушает все. Персонажи снова и снова проводят параллель: «И здесь, в коммерции, - говорит старый мудрый прусский чиновник, который дает бегущий комментарий на протяжении всего романа, - нормальный ход вещей был прерван самым удивительным образом, и здесь наводнения накопились,