The Founding of Modern States New Edition - Richard Franklin Bensel Страница 28

англичан. Суверенная воля народа, с другой стороны, была постоянно меняющейся и агрессивно реконструируемой. В действительности, что в конечном итоге стало для американцев одной из проблем разработки конституции, некоторые суверенные притязания народной воли грозили нарушить некоторые права англичан. Таким образом, наиболее характерным и значимым аспектом Американской революции стал переход от прав англичан к воле народа как движущей основе государства.

 

Этот переход так и не был завершен. Можно даже сказать, что он не дошел даже до половины пути.

 

Как отмечает Грин, европейские государства в XVII-XVIII вв. просто не имели материальных возможностей для прямого управления далеко отстоящими друг от друга периферийными территориями; вместо этого они осуществляли власть косвенно, договариваясь с местными элитами. В XVII в. американские колонии были периферийными по отношению к Великобритании в обоих смыслах этого термина: Они были далеки и относительно малопривлекательны. Прагматичная децентрализация управления непреднамеренно породила правовые традиции и обычаи, которые, в свою очередь, стали преследовать метрополию, когда она попыталась навязать колониям свою власть, однако в колониях были воссозданы "маленькие Англии", в которых они неизбежно отдалялись от материнской страны.

К 1730 г. колонисты считали свои ассамблеи, по словам губернатора колонии Массачусетского залива Фрэнсиса Бернарда, "совершенными штатами", единственной связью которых с метрополией было подчиненное отношение к британской короне. Колониальная интерпретация древней английской конституции рассматривала такие принципы, как верховенство закона и "отсутствие налогообложения без представительства", как незыблемые права англичан, которые их собрания, подобно парламенту до Славной революции, были обязаны поддерживать и уважать. Но в Великобритании эта революция произошла в 1688 г., и теперь в метрополии господствовал парламент. С этой точки зрения парламент рассматривал колониальные собрания и создавшие их королевские хартии как не более чем законодательные акты. Таким образом, парламент мог изменять полномочия этих собраний и, если потребуется, даже полностью их уничтожить. К 1775 г. колонии и Великобритания оказались непоправимо разделены общей политической культурой.

С более широкой точки зрения можно объяснить растущее расхождение в конституционном мышлении несколькими способами. С одной стороны, развитие обычаев и традиций по американскую сторону Атлантики затронули события в метрополии и, таким образом, продолжали придерживаться старых принципов и практики английской конституции. С другой стороны, колонисты могли инструментально выбирать эти старые конституционные принципы и практики, поскольку они были более выгодны для достижения их целей, прежде всего местной политической автономии. Оба варианта могли быть (и, вероятно, были) верны одновременно: Отсутствие вмешательства метрополии в дела колоний после Славной революции позволило обычаям и традициям развиваться в "нереформированном" виде, а впоследствии, когда парламент все же вмешался, колонисты довольно упорно отказывались обновлять свои конституционные представления, чтобы они соответствовали представлениям метрополии.

Впервые серьезный конфликт между колониями и парламентом возник после окончания франко-индийской войны, когда военные расходы на нее привели к образованию большого долга, который теперь необходимо было обслуживать. Принятые в виде Закона о сахаре 1764 г. и Закона о марках 1765 г., эти налоги позволили увеличить доходы британского правительства за счет введения пошлин на импорт сахара и обязательной покупки марок, которые должны были наклеиваться на все газеты и юридические документы, прежде чем они могли быть проданы или внесены в государственную книгу. Мнимое оправдание этих налогов заключалось в том, что колонисты были обязаны помогать содержать британские войска, размещенные в Америке. Более серьезной причиной было то, что британское правительство остро нуждалось в дополнительных доходах, чтобы облегчить налоговое бремя в метрополии. Противодействие колонистов этим налогам было обусловлено, с одной стороны, их трактовкой отношения колоний к метрополии, а с другой - их трактовкой прав англичан.

 

В ходе ставших сложными и порой заумными дебатов о значении и применении неписаной английской конституции на первый план вышли три темы. Во-первых, колонисты отстаивали права англичан, утверждая, что они не давали согласия на введение этих налогов через свои собрания. По словам Рида:

 

[Доктрина согласия на налогообложение была костью и мозгом революционной полемики [и] была не только одной из самых известных юридических предпосылок в истории Англии, но и, как полагают некоторые эксперты, одной из самых древних, восходящих ко времени

незапамятных времен, вплоть до готской конституции в саксонских лесах на континенте... Это была квинтэссенция конституционного обычая.

 

Разумеется, колониальная аргументация основывалась на двух дополнительных аксиомах: что единственная связь колоний с метрополией осуществляется через короля и что колониальные ассамблеи находятся в таком же отношении к королю, какое парламент занимает в метрополии. По сути, колонисты претендовали на такое политическое отношение к королю, которое исключало бы законодательную власть парламента. Колонисты располагали весьма убедительными доказательствами прямой связи с королем в виде королевских хартий, которые изначально создавали и обеспечивали возможность поселения. Несмотря на то, что они довольно сильно различались по деталям, большинство колоний имели их, и их можно без особых затруднений рассматривать как органические конституции, подобные, скажем, Магна Карте.

В 1764 г., за год до принятия Гербового закона, Ассамблея Коннектикута объявила, что королевская хартия, данная колонии Карлом I, наделяет ее "полной законодательной властью" и что с тех пор она неукоснительно соблюдает и осуществляет эти полномочия.

 

[Этими полномочиями, правами и привилегиями колония обладает уже более ста лет. Эти законодательные полномочия обязательно включают в себя право устанавливать налоги... На эти привилегии и иммунитеты, эти полномочия и власть колония претендует не только в силу своего права на общие принципы британской конституции и в силу королевской декларации и гранта в свою пользу... но и как на обладающую, пользующуюся и осуществляющую их в течение столь долгого времени, и постоянно принадлежащую, признаваемую, разрешаемую короной, министерством и парламентом, как можно с очевидностью показать из королевских инструкций, многих писем и актов парламента, все предполагающие и обусловленные наличием и справедливым осуществлением колонией этих привилегий, полномочий и власти, и что может быть лучшим основанием, что можно требовать или предъявлять более весомые доказательства таких прав, конечно, трудно себе представить. В такой трактовке парламент не играл никакой роли.

Однако колонисты не могли убедительно навязать такое толкование без публичного согласия самого короля.6Во-первых, не существовало конституционного суда последней инстанции, к которому колонии могли бы апеллировать с помощью логики юридических аргументов. Древняя английская конституция не работала таким образом. До тех пор пока король окончательно не утверждал или не отрицал, что эти королевские хартии исключают возможность принятия парламентом юрисдикции над колониями, колонисты могли выдвигать формальные конституционные аргументы и выносить их на публичную арену, но они не могли довести конституционный спор до конца. Но как только король прямо отрицал, что эти аргументы являются законным толкованием