Последние магнаты. Тайная история - William D. Cohan Страница 3

бизнес-стратегии компании, согласно которой самые умные и опытные инвестиционные банкиры предлагали амбициозным руководителям корпораций проницательные знания о том, как заключать сделки, и ничего больше. Никаких кредитов. Никакого андеррайтинга долговых обязательств или акций (или почти никакого). Никаких опубликованных исследований. Никаких сомнительных внебалансовых финансовых "механизмов". Только великие люди, дающие советы мировым бизнес-лидерам. Конечно, в этой легенде было много мифа, поскольку, как и в любой большой группе людей, в Lazard также действовало правило 80-20 - Феликс входил в число 20 процентов партнеров, которые приносили 80 процентов доходов.

Но в отличие от своего наставника, тиранического и легендарного Андре Мейера, Феликс находил предоставление советов клиентам захватывающим занятием - и ему было скучно выполнять управленческие обязанности. Он часто описывал Lazard как "группу важных людей, дающих важным людям советы". Феликс гордился тем, что был исключительно консультантом, к мудрости которого обращались по всему миру за четкими и проницательными советами по слияниям и поглощениям: ничего больше, ничего меньше - и ни малейшего извинения за то, что он не был ведущим андеррайтером нежелательных облигаций (продукт, против которого он выступал) или размещения акций. Никакого разочарования по поводу того, что он не был инвестором в частный капитал. В книге Ральфа Нейдера и Уильяма Тейлора "Большие парни", вышедшей в 1986 году, Феликс назван "промежуточным человеком" - тем, кто влезает в самые разные дела. Раймонд Троубх, бывший партнер Lazard, был одним из многих людей, которых Нейдер и Тейлор цитировали о Феликсе.

"Феликс обволакивает весь мир", - признался Трубх. "Он своего рода Генри Киссинджер на финансовой арене. Он входит в политику, как Киссинджер входит в финансы..... Но я не думаю, что его [публичная роль] была продуманным решением. Он никогда не говорил: "Я собираюсь стать заметным на публичной сцене". Он хотел стать великим инвестиционным банкиром. Это позволило ему попасться на глаза кингмейкерам на разных аренах, в Нью-Йорке и Вашингтоне, и с тех пор его способности продвигали его..... Я приравниваю его к Киссинджеру, который, на мой взгляд, является выдающимся примером сочетания гениальности, силы и воли к победе. Я кладу Феликса в одну корзину, точно в такую же". В своих собственных интервью с Нейдером Феликс отклонил сравнение с Киссинджером таким образом, что это выдало его скрытую неуверенность. "О, потому что мы родились за границей", - позволил себе Феликс. "Потому что мы переговорщики. А еще мы друзья. Но Генри обладает такими рычагами власти, к которым я и близко не подходил". В своем ответе Нейдеру Феликс упустил из виду одну важную черту, которую он разделял - и разделяет - с Киссинджером: ненасытное желание контролировать все, что о нем пишут. Соответственно, Нейдер также окрестил Феликса "тефлоновым инвестиционным банкиром" за его способность генерировать впечатляющие объемы благоговейной рекламы, которая игнорировала некоторые из его более сомнительных суждений.

В течение многих лет Феликс предпочитал думать о себе в духе своего героя Жана Монне, сегодня относительно малоизвестного французского экономиста, но сыгравшего важнейшую роль в создании Европейского общего рынка. Монне никогда не занимал пост в правительстве Франции. "Но он многого добился", - сказал Феликс Уильяму Серрину из New York Times в 1981 году. "Я не льщу себе, думая, что я Жан Монне. Но я верю, что идеи сами по себе обладают огромной силой, если у вас есть платформа, которая имеет легитимность".

В 1980-е годы Феликс часто использовал сравнение с Монне, суть которого заключалась в том, что не обязательно занимать влиятельный государственный пост, чтобы привнести в общественные дебаты мощные идеи. В 1982 году он выступил с речью на торжественном открытии колледжа Миддлбери, своей альма-матер, и сделал Монне темой своей речи. "Монне играл роли переговорщика, агитатора, пропагандиста, тактика и стратега, которые необходимы для осуществления фундаментальных политических изменений в демократическом обществе", - сказал он выпускникам. Четыре года спустя Нейдер спросил Феликса, применимо ли его описание Монне, сделанное в 1982 году, к нему самому. "Конечно, абсолютно", - ответил Феликс. "Это единственная роль, которую я могу сыграть. Это единственная роль, которую может играть частный гражданин, если у вас есть какая-то платформа. Вот почему Монне всегда был для меня примером для подражания. Он никогда не был членом правительства. Он никогда не занимал пост в кабинете министров. Он никогда не баллотировался".

Такое экстраординарное сравнение инвестиционного банкира с человеком, добившимся больших политических и экономических успехов, сегодня просто немыслимо (за возможным ироничным исключением Боба Рубина). Один только Феликс имеет выгодное сравнение. Последствия краха фондового пузыря и множества корпоративных скандалов привели к тому, что многие наблюдатели считают банкиров корыстными и жадными, а не теми, кто дает независимые советы. "Инвестиционные банкиры, как класс, - это Эрнест Хемингуэй, который несет чушь", - сказал один известный инвестор в частные акции. У Феликса было мало коллег в те времена, когда предлагать руководителям компаний стратегическую мудрость было уделом избранных; теперь же у него их нет, поскольку это удел многих.

 

 

Но те, кто знал Феликса лучше всех, при всей искренности его голоса поняли бы иронию момента накануне утверждения его кандидатуры на пост посла во Франции. Перед сенаторами сидел действительно выдающийся человек, чья жизнь сложилась в результате алхимии европейской истории середины XX века - в сочетании с диким бегством через Европу, Северную Африку и Южную Америку, спасаясь от нацистов, - и американской мечты. Феликс, возможно, как никакой другой человек - особенно еврей - в прошлом веке был близок к тому, чтобы повторить своим собственным, менее показным способом то необычайное финансовое, политическое и социальное влияние, которым обладал Дж. П. Морган в предыдущем.

Но в отличие от Моргана, который, казалось, был доволен и своим невероятно большим богатством, и огромной властью, которую оно давало, Феликс отчаянно хотел иметь политическое влияние на мировой арене. Но он также был достаточно искусным спинмейстером, чтобы утверждать, что не стремится к власти в открытую. "Я думаю, власть - это то, за чем нельзя бежать", - сказал он Нейдеру и Тейлору. Но когда дело дошло до политики, Феликсу пришлось довольствоваться тем, что он пошел по стопам Томаса Джефферсона по улице Фобур Сент-Оноре в Париже, не имея ни малейшего шанса пройти по его пути дальше, до Вашингтона. Его неспособность реализовать свои политические амбиции - одна из немногих неудач в его в остальном очаровательной жизни. В каком-то смысле Феликсу удалось стать своим героем, Жаном Монне.

Безусловно, о достижениях Феликса в инвестиционно-банковской сфере ходят легенды.