Seven Crashes - Harold James Страница 49

как приносящей плоды международного разделения труда и одновременно гармонизирующей интересы различных наций, скрывалось менее благотворное влияние; и те государственные деятели, движимые здравым смыслом и правильным пониманием истинного хода событий, считали, что если богатая, старая страна будет пренебрегать борьбой за рынки, то ее процветание упадет и потерпит крах. Но если страны смогут научиться обеспечивать себе полную занятость своей внутренней политикой (и, мы должны добавить, если они также смогут достичь равновесия в динамике своего населения), то не будет никаких важных экономических сил, рассчитанных на то, чтобы настроить интересы одной страны против интересов ее соседей. По-прежнему будет пространство для международного разделения труда и международного кредитования в соответствующих условиях. Но больше не будет настоятельных мотивов, почему одна страна должна навязывать свои товары другой или отбивать предложения своего соседа не потому, что это необходимо для того, чтобы она могла заплатить за то, что хочет купить, а с явной целью нарушить равновесие платежей, чтобы создать торговый баланс в свою пользу.

Второе кейнсианское видение - это мир с радикальной финансовой нестабильностью. Именно этот механизм разрушил международную систему во время Великой депрессии, и именно он вновь возникнет после 1970-х годов. Логику этого стиля кейнсианства впоследствии наиболее четко сформулировал Хайман Мински. В 1930-х годах Кейнс рассматривал в основном британские дебаты: некоторые британские экономисты рассматривали феномен крупномасштабной безработицы как свидетельство постоянного избытка товаров и полного удовлетворения человеческих желаний. В противовес этому видению возникла альтернативная версия, согласно которой проблема была порождена спекуляциями и ошибками бизнеса. В результате вместо эффективного регулирования цен для очищения рынков, регулирование количества стало способом восстановления равновесия, но это было неоптимальное равновесие. Элизабет и Гарри Джонсон пришли к выводу, что Кейнс представил "теорию цен и движения цен на активы, созданную биржевыми спекулянтами".

Устранение финансовой нестабильности требует гораздо более радикального подхода. Как сказал Кейнс в "Общей теории", «единственным радикальным средством от кризисов доверия, которые поражают экономическую жизнь современного мира, было бы позволить индивидууму не выбирать между потреблением своего дохода и заказом на производство конкретного капитала-актива, который, даже если он находится на шатком основании, производит на него впечатление наиболее перспективной инвестиции, доступной ему».

Сглаживание круга - согласование политической ориентации с глубокой глубинной хрупкостью - подразумевает попытку построить международный порядок без финансовой нестабильности. Именно такую задачу поставил перед собой Кейнс при подготовке послевоенного порядка во время Второй мировой войны.

Центральная роль Кейнса в решении проблем межвоенной экономики породила мощный миф: всезнающий гуру разработает гениальное решение из башни из слоновой кости. В рецензии Джона Хикса на "Общую теорию" говорилось о «предполагаемой более чем джевоновской революции». В работе Кейнса было магическое качество, своего рода очарование. Первый биограф Кейнса, возможно, его агиограф, экономист Рой Харрод, прекрасно уловил это настроение, когда говорил о Кейнсе на Международной валютной конференции ООН в Бреттон-Вудсе в 1944 году, где были разработаны точные институциональные планы многостороннего международного послевоенного восстановления. Кейнс «всегда был готов к своим прекрасно отшлифованным предложениям; он с молниеносной быстротой обнаруживал любую непоследовательность в оппозиции, даже в самом заумном вопросе, и с кажущейся мягкостью указывал на нее в колючих и иногда оскорбительных предложениях». Удивительно, как часто термин "магия" используется в биографических и аналитических статьях. О книге "Общая теория" Скидельский пишет: «Кейнс был магической фигурой, и вполне уместно, что он оставил магическую работу». Американские политики Адольф Берл и Гарри Декстер Уайт сказали британскому экономисту Лайонелу Роббинсу: «Ваш барон Кейнс точно писает духами». Роббинс, изначально сторонник свободного рынка, который резко перешел в кейнсианство, выразил ту же мысль в более высокопарных выражениях. Он написал после ужина в Вашингтоне, как Кейнс «использует классический стиль нашей жизни и языка, это правда, но он пронизан чем-то не традиционным, уникальным неземным качеством, о котором можно только сказать, что оно чистое". Американцы сидели как зачарованные, когда богоподобный посетитель пел, а вокруг играл золотой свет».

 

Глобализационная пауза

Когда Кейнс писал Джорджу Бернарду Шоу в 1935 году о революционном подходе к решению экономических проблем в мире в течение следующих десяти лет, он не мог представить себе масштабы и размах пожара, который охватит мир после 1939 года. Он представлял - с надеждой, но и с беспокойством - что блок мирных стран, возглавляемый Британией, но включающий Францию, Советский Союз и Соединенные Штаты, будет "коллективно настолько грозным, что только безумец будет противостоять ему". Но, очевидно, это был расчет, который не объяснял, как привлечь в эту мирную лигу ни Соединенные Штаты, ни Советский Союз.

Вопрос, преследовавший мир в конце 1930-х годов и во время Второй мировой войны, заключался в том, как воскресить зачастую контрастирующие национальные версии капитализма, а не в том, как восстановить глобализацию. Кейнс оптимистично оценивал возможности возрождения системы, управляемой изнутри страны. Национальное экономическое управление будет регулировать дефицит и профицит, а международный механизм обеспечит, чтобы воздействие международной торговли не было разрушительным или деструктивным.

Кейнс защищал идею капитализма и видел себя в роли врача, который возвращает пациенту здоровье. "Лучше, чтобы человек тиранил свой банковский баланс, чем своих сограждан, и, хотя первое иногда осуждается как средство для второго, иногда оно, по крайней мере, является альтернативой". Это был голос разума: но в 1930-е годы альтернативные возможности были многообразны. По всей Европе старые элиты переходили в новые конфессии. Вот лишь несколько примеров: венгерская графиня Екатерина Кароли ("Красная графиня") вспоминала свой визит в Кембриджский университет, где молодой студент-коммунист объяснил ей, что крайне прискорбно, но "крайне необходимо", чтобы старые университеты Оксфорда и Кембриджа были полностью сровнены с землей, когда придет революция, а британские студенты с резкими акцентами высшего класса говорили о Советском Союзе как о "земле обетованной". Барбара Пайм, безупречная романистка среднего класса Великобритании, будучи студенткой, ходила по Оксфорду с нацистской булавкой со свастикой и ездила посмотреть на выступление Гитлера в Гамбурге: «Я подумала, что он выглядит гладким и чистым, и была очень впечатлена».

Фундаментальный оптимизм Кейнса резко контрастировал с мрачностью великого австрийского экономиста Йозефа Шумпетера. Шумпетер - возможно, также под влиянием череды личных трагедий - разработал глубоко пессимистичный взгляд на взаимодействие политических и экономических событий. Капитализм был великим двигателем инноваций, прославленным в его ранних работах как "созидательное разрушение". Но теперь он разрушает сам себя. Его полемика развивалась в ходе Второй мировой войны, когда он оказался в глубоком противоречии с политикой США и был обеспокоен тем, что, как он опасался, Советский Союз неминуемо захватит Европу. Он начал со звонкого вопроса: "Может ли капитализм выжить?" и ответил