Александр Долгин - Как нам стать договоропригодными или Практическое руководство по коллективным действиям Страница 23

Как заметил лингвист Эмиль Бенвенист, слово «свобода» в разных языках связано с названиями поселений (в русском, вероятно, — со «слободой»), переформулируя по-нашему — с местными территориальными клубами. Первоначальным значением слова «свободный» оказывается не «избавленный от чего-либо», а «принадлежащий к этнической группе». Свободен член общины, «эта принадлежность дает человеку привилегии, которых никогда не имеет раб и чужестранец»[29]. Из языкознания доносится верная нота: ведь клуб — это группа людей, объединенных общим интересом и иными похожестями, и где, как не в родственном по духу и стилистике окружении, человек может реализовать себя с максимальной полнотой и наименьшими рисками попрать свободу других?! В любых других социальных выборках он будет ограничен привычками и претензиями других людей.

Глава 2.2

Измерение ценностей через обмен между клубами

Идея, которую мы будем тестировать дальше, заключается в том, чтобы рассматривать противоречия как проявления состязательности клубов в борьбе за их интересы. В конечном счете все, за что конкурируют, сводится к трем вещам — к материальным и символическим ресурсам, к правилам и к позициям. Отсюда — задача обустроить ристалище для такого рода турниров, т. е. рынок для клубов, прописав требования к игрокам и правила, включая способы оценки и измерения.

Пока рынка в явном виде нет, нет и возможности привести к общему знаменателю выигрыши и проигрыши, исчисленные для разных социальных и временных горизонтов. И если экономические эффекты — производительность труда, изменение ВВП, безработицу и т. п. — мы измеряем и сопоставляем, то сопровождающие социокультурные следствия — нет. А они зачастую работают противовесом. При этом добро бы они ложились на противоположную чашу весов — тогда можно было бы определить, что тяжелей, и принять аргументированное решение. А так приходится выбирать, имея «за» и «против», не сводимые к одной системе мер и весов.

Принимая такое решение, легко сбросить со счетов какой-нибудь неоцифрованный эффект — например, то, что смена привычек тяжело дается людям даже в случаях, когда они зримо выигрывают материально. К примеру, Европа нуждается в трудовых мигрантах, чтобы вконец не растерять мускулы экономики. Но они привносят с собой дискомфорт. Вопрос, стоят ли улучшения того, чтобы вдруг начать просыпаться под мелодичные призывы муэдзинов на молитву? Был момент, когда более 30 % немцев резко высказались против покушений на их личный распорядок жизни[30].

Экономические резоны хоть и не без труда, но чаще одерживают верх, поскольку они хорошо выражаются в цифрах. Однако случается и культуре взять реванш. К примеру, экологи назначат какую-нибудь водоросль вымирающим видом — на этом основании введут охранный статус для территории, где намечено строительство, отвечающее интересам развития. Для застройщиков это выливается в серьезные издержки, хотя со временем обычно изыскивается способ приподнять установленные экологами шлагбаумы (зачастую это и являлось целью затеваемой комбинации).

Возможно, вы будете удивлены, узнав, что такого рода компенсационные выплаты прокладывают мостик перехода из символической системы в денежную. Хотя в данном частном случае стоимостной эквивалент обрела не столько ценность водорослей, сколько корысть попечительствующей над ними инстанции, но истина заключается в том, что ценность чего-либо всегда и есть чья-либо корысть. Вопрос в том, оплачена ли ценность или получена хитростью или обманом. Подробности обмена, даже пикантные, перестают иметь значение, стоит нам перейти от уникальных сделок к развитому рынку. Обмен — единственный инструмент измерения ценностей, только он работает при условии, что сделки не уникальные, а типовые. Потому что когда тысячи людей тысячи раз заплатят сколько-то за то, чтобы что-то иметь — или, наоборот, не иметь, — так и рождается стоимостное измерение ценности. Дело за тем, чтобы вытащить все такие ситуации из-под ковра и включить их в систему обмена, сделав ее такой же прозрачной, какой она предстает на привычных рынках товаров и услуг.

Экономические вопросы никогда не бывают чисто экономическими. Они всегда влекут за собой культуру, а, случается, культура упирается и тянет в обратном направлении. Глобальный пример этого, похоже, преподносит единая европейская валюта. В чем смысл евро? Кто от него выигрывает, а кто проигрывает? Экономическая суть вопроса одновременно проста и сложна. С одной стороны, переход на общую валюту позволяет жителям и экономическим агентам слабых стран-участниц не опасаться инфляции: та выводится из-под начала их правительств, которым они не доверяют по части печатания денег. По идее, этот шаг во благо экономической эффективности, которая есть функция предсказуемости (конечно, не ее одной). Но есть и обратная сторона медали: если люди почему-либо не начинают трудиться лучше, то выпускаемые ими товары теряют конкурентоспособность. Они ниже качеством, а стоят дорого из-за высокой доли труда в стоимости. В результате страна имеет отрицательный торговый баланс и влезает в долги, которые ей нечем отдать. Можно было бы снизить цены — и что-то стало бы продаваться, но для этого надо урезать зарплаты — то есть сделать именно то, от чего хотели защититься, переходя на единую валюту и связывая родному правительству руки в части разгона инфляции. Говоря экономически, народ становится заложником своей неэластичности в отношении номинальных зарплат. Имеется в виду, что критичен не курс валюты, а само число, написанное на дензнаках и составляющее зарплату. Получай люди номинально постоянный доход — к примеру, в худеющей драхме, — они бы не роптали, хотя покупательная сила денег снижалась бы. (Печатанием денег это можно регулировать куда искусней, чем другими способами.) Незаметно для себя они переключились бы с импорта на товары-заменители местного выпуска, чем помогли бы экономике встать на ноги. Но смириться с явным урезанием зарплат люди не готовы, хотя это в принципе тот же финт, только исполненный агрессивно. С точки зрения теории клубов, это пример того, как разные по своей генетике общности людей решают жить по единым правилам, надеясь, что для догоняющих это будет стимулом видоизмениться в лучшую сторону. В данный момент дело идет к тому, что для некоторых стран стимул окажется недостаточным.

В любых спорах и тяжбах стороны должны договариваться путем обмена. Это значит, что, кто бы ни победил, не должно оставаться системно дискриминированных групп, т. е. проигравших вчистую и оставшихся без сатисфакции. Надлежащая система торгов может строиться в духе известной теоремы Коуза (ее мы подробно разберем чуть ниже): выигравшие компенсируют проигравшим издержки, вызванные их победой. К примеру, если перед зданиями, расположенными на первой береговой линии у моря, собираются построить другие дома (допустим, насыпав часть суши), то домовладельцам полагается компенсация за утрату вида из окна. Риэлторский рынок с высокой точностью измеряет, сколько стоит (вернее, стоил) этот вид, поэтому определить размер отступных не составляет большого труда.