Торстейн Веблен - Теория праздного класса Страница 56

В современных обществах, достигших более высокого уровня промышленного развития, высший, праздный класс накопил такую массу богатства, которая снимает с женщин этого класса всякое подозрение в занятии грубым, производительным трудом. Здесь в представлениях масс женщины начинают терять свой статус подставных потребителей, и как следствие этого идеал женской красоты начинает изменяться: от немощного, полупрозрачного и опасно утонченного образа назад, к женщине архаичного образца, не лишенной рук и ног и вообще всей своей персональной телесности. В ходе экономического развития идеал красоты среди народов западноевропейской культуры сместился от женщины, обладающей физическими данными, к леди, а теперь он начинает опять возвращаться к женщине; и все в подчинении изменяющимся условиям денежного соперничества. Одно время необходимые условия соперничества требовали крепких рабынь; в другое время они требовали демонстративного представления (подставной) праздности и, следовательно, явной нетрудоспособности; однако теперь это последнее требование перестает подходить к сложившейся обстановке, так как в условиях более высокой эффективности современного производства праздность становится доступной для женщин, занимающих столь низкое положение на шкале почтенности, что она уже больше не может служить отличительным признаком наивысшего денежного положения.

Помимо такого общего контроля, осуществляемого нормой демонстративного расточительства в отношении идеала женской красоты, есть кое-какие моменты, заслуживающие особого упоминания, так как в них хорошо впдно, как эта норма может оказывать господствующее влияние на представления мужчин о женской красоте. Уже отмечалось, что на тех ступенях экономического развития, на которых в качестве средства к достижению доброго имени широко почитается демонстративная праздность, идеал требует изысканных и миниатюрных рук и ног и тонкой талии. Эти черты вместе с другими связанными с этим недостатками сложения призваны показать, что наделенная ими личность не способна к полезной работе и поэтому, следуя праздному образу жизни, должна находиться на содержании у своего владельца. Такая личность не приносит пользы, требует больших расходов и, следовательно, представляет собою ценность как свидетельство денежной силы. Это приводит к тому, что на данной культурной стадии женщины стараются привнести изменения в свою внешность, с тем чтобы выглядеть сообразно с современными требованиями воспитанного вкуса, а мужчины, руководствуясь каноном денежной благопристойности, находят привлекательными те патологические черты, которые создаются таким искусственным способом. Так, например, считают красивой стянутую талию, получившую столь широкую популярность среди всех слоев общества в странах западноевропейской культуры, а у китайцев также считается красивой деформированная стопа. В обоих случаях увечья совершаются в силу безоговорочного неприятия вкусов, не получивших должного воспитания. Чтобы примириться с такими увечьями, требуется привыкание. И тем не менее там, где они вписываются в образ жизни людей как почетные, санкционированные требованиями денежной благопристойности, не возникает никаких сомнений в их привлекательности. Они являются носителями денежной и искусственно создаваемой красоты, которые и стали служить составными элементами идеала женственности.

Указанная здесь связь между эстетической ценностью вещей и той оценкой, которую они получают в соперничестве за денежную репутацию, естественно, отсутствует в сознании оценивающих. Если человек при формировании своего эстетического суждения начинает задумываться и размышлять над тем, что рассматриваемый предмет расточителен, престижен, а поэтому его можно по праву считать красивым, то такое суждение не может в полной мере считаться bona fide (добросовестным) эстетическим суждением и в связи с этим не включается в рассмотрение. Связь, наличие которой здесь утверждается, между почтенностью и воспринимаемой красотой предметов заключается в действии, оказываемом обстоятельством почтенности на образ мышления оценивающего. Он привык складывать разного рода оценочные суждения — экономические, моральные, эстетические или суждения о почтенности — в отношении предметов, с которыми ему приходится иметь дело, и, когда ему случается оценивать предмет эстетически, его расположенность к данному предмету в силу каких-либо других мотивов будет влиять на степень его оценки. Это особенно справедливо, когда оценка производится в одинаково тесной связи как с эстетическими мотивами, так и с престижем. Не так легко отличить оценку в эстетических целях от намерения обозначить степень почтенности. Возникновение путаницы между этими двумя видами оценок особенно вероятно, потому что ценность, которую представляют собой предметы для создания репутаций, обычно не выделяется в речи каким-либо специальным описательным термином. В результате для обозначения такого безымянного компонента денежного достоинства применяются обиходные слова, соответствующие категориям или элементам красоты, и вследствие этого легко происходит смешение соответствующих понятий. Таким образом, в общем восприятии требования почтенности срастаются с требованиями чувства прекрасного, и красота, которая не сопровождается общепризнанными знаками добропочтенности, не признается. Однако ни в какой сколь-нибудь ощутимой мере необходимые условия денежной почтенности и необходимые условия красоты в наивном ее понимании не совпадают. Устранение из нашего окружения того, что не может служить целям денежного соперничества, приводит, следовательно, к более или менее тщательному исключению целого ряда элементов красоты, которые оказываются несогласующимися с такими требованиями.

Лежащие в основе системы вкусов нормы получили свое развитие задолго до появления институтов денежной культуры, являющихся предметом нашего обсуждения. Следовательно, в силу избирательного усвоения людьми отдельных привычек мышления в прошлом оказывается, что необходимые условия красоты, просто красоты, наилучшим образом удовлетворяются в основном посредством недорогих приспособлений и устройств, прямо наводящих на мысль и о функции, которую они должны выполнять, и о способе, которым они служат своему назначению.

Может быть, уместно вспомнить позицию современной психологии. Красота формы представляется зависящей от способности восприятия. Пожалуй, можно бы с уверенностью развернуть это утверждение. Если отвлечься от ассоциаций, намеков и «выразительности», относимых к элементам красоты, то красота всякого воспринимаемого чувствами предмета означает, что ум с готовностью проявляет свою апперцептивную активность в тех направлениях, которые открываются ему при восприятии рассматриваемого предмета. Однако направления свободного развертывания или проявления активности суть направления, к которым сделало склонным ум долгое и обстоятельное привыкание. В том, что касается обязательных элементов красоты, это привыкание столь обстоятельное и долгое, что оно вызвало не только склонность к рассматриваемой апперцептивной форме, но и адаптацию устройства физиологической системы, а также ее функционирования. В той мере, в какой в состав понятия красоты входит экономический интерес, он виден в пригодности предмета для служения какому-то назначению, в очевидной и однозначно понимаемой возможности его использования в процессе жизни. Такому выражению во всяком предмете экономической пригодности или экономической полезности — тому, что можно назвать экономической красотой предмета, — наилучшим образом служит точный и недвусмысленный намек на его назначение и его действенность в материальных сторонах жизни общества.