Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму - Мэри-Кэтрин Макдональд Страница 22

объяснить эту бессмыслицу. Очевидно, она просто не заметила признаки того, что ее отношения на грани разрыва, а парень вот-вот уйдет. Что еще она упустит из виду, если перестанет ходить кругами по комнате? Она потеряла аппетит, поскольку на каком-то подсознательном уровне знала, что, если поест, то продолжит жить, а будущее казалось совершенно невозможным и непригодным для жизни. Она не могла никуда поехать, поскольку у нее уже не осталось ни одной нетронутой части жизни, в которую можно было бы вернуться. Даже рабочая поездка почему-то стала представлять смутную опасность. Что случится с домом, пока ее не будет? Что может случиться с ней самой?

Очень трудно идти вперед по жизни, где все внезапно потеряло смысл.

Важно не только само травмирующее событие, но и его значение. У Грейс на пути к исцелению стоял не только травматический опыт, но и, в значительной степени, самоосуждение. Она стыдилась того, что ее так расстраивает это расставание, и этот стыд, словно огромный валун, преграждал ей дорогу. Самоосуждение и стыд родились не в вакууме, они подпитывались общественным мнением и суждением и стали возможны благодаря им.

Вместо того, чтобы прислушаться к своей отраженной боли и поработать с ее источником, Грейс осуждала себя за эту боль. Основываясь на глубоко несовершенном общественном восприятии травмы, она решила, что эта утрата вообще не стоит внимания. Она не могла позволить себе роскошь переживать утрату, поскольку «это глупое расставание», «встречались каких-то два года», «бывают травмы и посерьезнее. Я каждый день наблюдаю трагедии».

Я сказала ей три очень важные вещи.

1. Ни любовь, ни утрата не бывают глупыми.

2. Пусть вы встречались всего два года, но в эти два года было встроено очень подробное описание того, как вы будете жить «долго и счастливо» в будущем. Когда мы скорбим, перед нами стоит задача оплакать не только утрату человека, но и того будущего, которое мы с ним планировали. Так или иначе мы постоянно задумываемся об этом будущем, сами того не ожидая, и задача скорби не исчезает сама собой.

3. Существование «больших травм» никак не умаляет значения «маленьких травм». В этом различии вообще нет никакого смысла.

Давайте подробнее разберем третий пункт.

Большая травма, маленькая травма

Как и большинство формулировок касательно травматических переживаний, различие между маленькой травмой и большой, или травмой с большой буквы «Т», ввел настоящий клинический специалист. Это имеет реальную цель, которая давно и бесповоротно неактуальна.

В 1987 году Франсин Шапиро разработала метод десенсибилизации и переработки движением глаз (ДПДГ, или EMDR). Тогда в клинической практике различий между типами травматических переживаний не проводилось. В Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам травматический стрессор определяется как любое переживание, которое «в общем выходит за рамки нормального человеческого опыта и вызвало бы почти у любого человека значительные симптомы расстройства».[25] Главной особенностью травмирующего переживания считалась его уникальность – тот факт, что оно выходит за рамки нормальной жизни.

Шапиро обнаружила, что техника ДПДГ, о которой я расскажу подробнее чуть ниже, служит полезным инструментом для людей, переживших события, которые «в общем выходят за рамки нормального человеческого опыта». Она помогала им восстановиться после аномалий, исказивших их восприятие мира. Однако у нее родилось подозрение, что протокол ДПДГ поможет и при переживаниях, вызывающих у многих людей значительный стресс и при этом не выходящих за рамки нормального человеческого опыта. Например, детские унижения и разочарования не получают клинического признания как травмирующие события, поскольку, к сожалению, они полностью подпадают под определение нормального человеческого опыта. Однако они могут привести к «сопоставимым с травмой длительным негативным последствиям», нарушить самосознание человека и его доверие к окружающему миру. Шапиро обнаружила, что последствия таких более банальных на первый взгляд травм можно сгладить при помощи ДПДГ, даже если природа стрессора не квалифицируется как травматическая с клинической точки зрения. Если метод ДПДГ будет применяться исключительно для работы со стрессовыми событиями, которые клинически классифицируются как травмирующие, то люди, испытывающие подобные симптомы по другим причинам, останутся без лечения.

Чтобы как-то легитимизировать переживания, которые в сфере изучения травмы не считались травмирующими, и при этом не бросать вызов Диагностическому руководству и всему психиатрическому сообществу, стоящему за ним, Шапиро ввела термин «маленькие травмирующие события». Она не пыталась провести иерархическое различие между двумя типами травмирующих событий. Напротив – она утверждала, что эти два типа событий практически идентичны с нейробиологической точки зрения, и потому негативные последствия обоих типов можно успешно лечить при помощи ДПДГ.

Когда Шапиро проводила это различие между маленькими и большими травмирующими событиями, она лишь пыталась уравнять шансы – избавиться от части общественных суждений, чтобы разработанный ей метод можно было использовать везде, где он может принести пользу. То, что понятия большой и маленькой травмы происходят из вполне научного источника, вовсе не означает, что их использование по-прежнему научно обосновано. Из-за нашей любви к категоризации, проведению различий и построению иерархий эти термины стали применяться для того, чтобы вызвать у нас чувство стыда.

Неясно, каким образом эти вполне обоснованные термины, созданные для определенных целей, стали заимствоваться и искажаться. Я часто слышу фразы «травма с маленькой буквы „т“ и травма с большой буквы „т“». Их никогда не используют для того, чтобы прибавить веса чьему бы то ни было переживанию. Как правило, люди называют свои собственные переживания «травмой с маленькой буквы „т“», чтобы уверить собеседника в том, что им известно, что бывают у людей события и похуже. А кто-то называет свое переживание «травмой с большой буквы „т“», чтобы подчеркнуть его обоснованность в отличие от переживаний партнера, которому досталась всего лишь «травма с маленькой буквы „т“».

То, как люди воспринимают это различие, раскрывает гораздо более серьезную проблему – а именно проблему клинического определения травмы. Специалисты пытаются дать травме определение, отталкиваясь от типа события, которое произошло с человеком, а не от того, как человек это переживает. Из-за этого изучение травмирующего переживания начинается с предубеждения. Когда у человека проявляются симптомы отложенной реакции на травму, но при этом стрессор, воздействию которого он подвергся (например, издевательства на работе), не подходит под определение травмирующего события, то мы не ставим под сомнение определение. Мы начинаем сомневаться в самом человеке и его симптомах. Если стрессор не подходит под наше определение, значит, эти симптомы – следствие его собственной слабости, патологии или недостаточной стрессоустойчивости.

Такое различие представляет проблему не только при работе с событиями, которые не считаются травмирующими по определению, но и при работе с