Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости - Джейми Крейнер Страница 27

Евсевий попробовал создать обширную всеобщую историю и назвал этот труд Chronici canones. Эта работа сделала в историографии то же, что Гексапла Оригена в библейской филологии: разрозненные перечни располагались на странице в соответствии с общей хронологией, так что получалась огромная сравнительная база данных. На линии времени сообразно положенным местам располагались данные из хроник, что позволяло читателю соотносить отдельно взятое событие со множеством других, наблюдая, как разворачиваются параллельные исторические вселенные. Чтобы усилить свою идею, Евсевий продумал техническую сторону вопроса еще тщательнее, чем Ориген в Гексапле. Исключительно визуальными средствами он доказывал, что иудейские патриархи предшествуют героям греческой истории и мифологии. Евсевий, заставший первого римского императора-христианина, отнюдь не случайно привел Chronici canones к кульминации в единой линии Римской империи: все исторические дороги вели в Рим {34}.

Эта книга действительно привлекла внимание многих. На заре Средневековья читатели видели, куда клонит Евсевий, – сам формат Chronici canones не позволял пропустить главную мысль, – и некоторые предпочли демонтировать и разобрать ее. Архитекторы летописи, которая сегодня известна как «Хроника Фредегара», составленной в середине VII века в Галлии, опирались на латинский перевод истории Евсевия, сделанный Иеронимом – влиятельным монахом, которого поддерживали богатые римские покровители и который более всего известен переводом Библии на латынь (так называемая Вульгата). Но вместо того чтобы по образцу Евсевия-Иеронима сводить всю мировую историю к Риму, авторы «Хроники Фредегара» снова разворачивают ее вширь, следуя за различными траекториями народов Средиземноморья и Европы. Они делают акцент не на имперском единстве, а на политическом и этническом разнообразии, характерном для мира раннего Средневековья. Такой радикальный пересмотр труда Евсевия означал, что и первичный макет страницы должен измениться. Колонки и параллельные хронологии сошли на нет. Вместо них в «Хронике Фредегара» представлена этакая единая катушка истории, на которой отдельные нити сплетаются воедино, в единый текст. Снова сам формат подчеркивает идею {35}.

Другой эксперимент Евсевия оказался еще более популярным в истории книжного дизайна. Речь идет о сравнительной сетке новозаветных рассказов, известной сегодня как канонические таблицы (строго говоря, термин избыточный, так как само греческое слово kanon означает «таблица»). Евангелие далеко не сразу рассматривалось как четко определенный текст, состоящий из четырех нарративов, но к IV веку рассказы, приписываемые Матфею, Марку, Луке и Иоанну, уже считались каноническими, и Евсевий придумал систему перекрестных ссылок, позволявшую христианину читать четыре текста параллельно и в сравнении друг с другом благодаря указателям на те места, где описывались одни и те же события или по-своему излагались идеи. Номера фрагментов в таблице служили ключами к номерам в основном тексте, таким образом читатели могли переходить по указателю к разным Евангелиям. Таблицы также действовали как мнемоническое приспособление. Продвинутые читатели твердо запоминали данные, сжатые в одну страницу (и оформленные в виде архитектурных колонн и рядов цифр), и использовали их для скоростной навигации по собственной памяти, где хранились четыре повести Нового Завета.

Евсевий очевидно уловил нечто важное: читатели Евангелий от Эфиопии до Ирландии извлекли немалую пользу из его изобретения, в то же время дорабатывая его. Некоторые дополняли таблицы колонкой, где кратко излагался библейский эпизод, о котором шла речь (на случай, если читатели не помнили номеров фрагментов). Другие вставляли мини-таблички в подвал каждой страницы, чтобы читателям не приходилось все время возвращаться к указателю в начале книги. Они рисовали портреты или графические символы евангелистов. Они дробили фрагменты на более мелкие, добавляли числа, чтобы увеличить количество параллелей. Так или иначе, раннесредневековые читатели использовали систему Евсевия, видоизмененную или нет, чтобы обращать внимание на более широкие взаимосвязи и отношения в текстах Евангелий. Каноны еще глубже погружали их в книги {36}.

Впрочем, не только христиане экспериментировали с книжной технологией на заре Средневековья. Первые переписчики Корана придумывали самые разнообразные формы для обозначения конца стиха, даже если весь остальной текст был написан арабской вязью без всяких пробелов. Похоже, их также вдохновляли сирийские писцы, вводившие точки и отбивки в прежде двусмысленной письменности абджад (алфавит из одних согласных) {37}. Так что христианские монахи являлись частью более широкой средневековой культуры графического дизайна, царившей на Ближнем Востоке, в Средиземноморье и Европе. Они внесли в эту культуру потрясающий вклад, и всё из желания усилить эффективность отношений между читателем и книгой – сделать текст более читабельным, подчеркнуть значимые смысловые места, уложить сложный и разветвленный материал в пригодные для понимания и заучивания формы. Да, у некоторых экспериментов нашлось не слишком много поклонников, а иные предполагали разгадывание трудных ребусов. Но успехи и неудачи одинаково показывают, какой интересной была задача помочь читателю сосредоточиться на книге благодаря чисто технологическим усовершенствованиям {38}.

Современные борцы с рассредоточенностью утверждают, что надо читать больше книг, и здесь они в долгу перед монахами, приложившими столько усилий для превращения технологии в эффективное подспорье для концентрации внимания. В то же время поиск монахов выходил далеко за пределы собственно технических решений в верстке страниц и написании текста. Они также развивали особые практики, чтобы сама технология не завладела их умами: медленное чтение, совместное чтение, повторяющееся чтение. Сегодня исследователи полагают, что даже видеоигры и телешоу могут помогать концентрироваться, по крайней мере определенные игры и передачи, поданные специфическим образом, и такая точка зрения весьма похожа на монашеское отношение к технологии как таковой {39}.

Изобретения в области книжного дизайна и практики чтения создали более «дружественный интерфейс» для читателя, но они вовсе не задумывались для того, чтобы упростить содержание рукописей. Характерное для монастырской культуры устремление – искусно визуализировать текст ради того, чтобы читатель мог погрузиться в сложную тематику и оставаться сосредоточенным только на ней {40}. А чтобы фокус внимания не смещался с этих сложных тем, монахи придумали методы чтения и мышления, выходившие за пределы любого отдельно взятого кодекса. Эти методы уводили их в самые глубины памяти.

5. Память

Иоанн Кассиан очень расстраивался, что содержимое памяти отвлекало его даже во время псалмопения, молитвы или чтения, а поэзия, которой он зачитывался в молодые годы, прерывала благочестивые размышления – он говорил, что она «въелась» в его память. Как бы сильно он ни старался выкинуть из головы «глупые басни и военную историю», впитанные его мозгом из множества прочитанных стихов, герои сражений по-прежнему частично составляли ткань его памяти. Кассиан учился у Евагрия, в том числе внимательно наблюдать за отвлекающими факторами «в деле», в момент их непосредственной активности, и, как сам Кассиан признался отцу-пустыннику Нестерою[127], его наблюдения внушали ему ощущение безнадежности.

Сейчас мы часто жалуемся на провалы в памяти, а вот монахи скорее винили свою память в гиперактивности, ибо она представляла собой дополнительную угрозу их сосредоточенному вниманию. Нестерой, кстати, не бранил Кассиана за то, что тот помнит всю эту ерунду. Он просто полагал, что Кассиан подходит к проблеме не с той стороны. Нельзя полностью опустошить свой ум, как бы ни огорчало тебя его содержимое. Но можно перебрать это содержимое и реорганизовать его, заполнив сознание действительно важными вещами и обеспечив легкий доступ к ним. Он дал Кассиану несколько советов по обустройству ума, основанных на библейском образце: сознание рассматривалось как добротно обставленное, но не захламленное помещение. Помещение описывалось как ковчег с двумя каменными столами, золотой чашей, вырезанным из Иессеева дерева жезлом Аарона и двумя ангелами на страже. Эта обстановка, пояснил Нестерой, представляет в порядке перечисления непоколебимость закона, бездонную память, вечную жизнь, умственное и духовное знание. Вот так может выглядеть преобразованный ум: если очистить его от когнитивного мусора, он становится домом Бога {1}.

Для Нестероя, Кассиана и их современников сами ремонтные работы имели не меньшую важность, чем конечный продукт – именно потому, что они рассматривали память как нечто большее, чем просто набор воспоминаний, большее, чем кладовку для хранения. Да, содержание памяти важно. Воспоминания монаха или монахини всегда пребывали с ним или с ней, предоставляли пищу для размышлений, моделировали восприятие и опыт, служили точкой отсчета для этически верных поступков. Но в то же