Б. Седов - Фарт Страница 10

– С Аль Каидой? – изумился спец Володя.

– С ней самой, – подтвердил я, – и вообще, давайте этот разговор заканчивать, потому что если я вам всю свою жизнь расскажу, а для этого как раз часов шесть нужно, если вкратце, то вы меня сами без всякого миллиона отпустите, да еще и горючими слезами обливаться будете.

Я помолчал и добавил:

– А миллион у меня как раз-то есть. Да и не один. И даже не десять.

Настала небольшая пауза, которую мы заняли принятием на грудь коньяка.

Потом спец Володя закурил и сказал:

– Ладно, об этом забыли, тем более что миллион у тебя все равно не при себе. А вот, может быть, ты хоть расскажешь, кто ты такой есть? А то, понимаешь, летим мы через океан, потом везем обратно особо опасного преступника, а что он такое натворил – не знаем. Может, просветишь?

Я хотел махнуть рукой, но забыл, что на мне наручники, и из этого ничего не вышло. Только звякнули они и все.

– Да ничего особенного я не натворил. Хотя… Вру, наверное. В одном могу уверить – злодейских намерений не имел и не имею. Это точно. А то, что за моей спиной трупов штук пятьдесят, так за эти трупы всю мою впалую грудь орденами да медалями увешать нужно. Вот так.

Володя посмотрел на мою грудь и хмыкнул.

– Не такая уж она у тебя и впалая.

– Да это я так, прибедняюсь по привычке…

– Ну-ну… Так кто же ты такой?

– Я…

И тут я неожиданно для самого себя уверенно сказал:

– Я – Игрок.

– Игрок? – удивленно переспросил Володя, – это как понимать?

– А никак, – ответил я, – между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос, много ли ты дерьма успел натворить за время своей работы на Контору.

Володя нахмурился и задумался.

Именно это было для меня ответом. Я видел, что он быстро перелопачивает сейчас дни и годы своей службы и ищет, ищет…

А раз ищет, значит, ничего там особенного не было.

Тот, кто знает, что он подонок, ничего не ищет, а быстро отвечает, что, мол, руки у него чистые, а голова холодная.

– Ладно, не напрягайся, – пожалел я его, – ты мне лучше расскажи, что со мной дальше будет. Я имею в виду не ближайшие пятьсот лет, а сразу после посадки.

– Ну… А ничего особенного. Отвезут тебя в Бутырку, да и все. А там уж тебе самому лучше знать.

– Оно конечно… – задумчиво ответил я, – мне лучше знать… Давайте-ка еще по одной и на боковую.

Я почувствовал, что коньяк меня расслабил, и было бы самое время подремать перед посадкой. Посадкой – и в том и в другом смысле.

Мы допили коньяк, я нацепил на глаза черные матерчатые очки и, нажав на кнопку в подлокотнике, откинулся вместе со спинкой своего кресла.

Получается, что везут они меня в Бутырку, а почему, интересно, не в Лефортово или в «Матросскую тишину»?

Может, в Бутырке кто-то из Игроков на высоком посту, и там я под постоянным присмотром буду, а может, еще по какой причине… Если они меня убалтывать собираются, а это скорее всего, значит, должен я находиться в таком месте, где со мной общаться будет проще всего и откуда, в случае нужды, будет легко выдернуть. Но и для меня из Бутырки бежать попроще будет, хотя Солоник в 95-м из «Матросской тишины» ушел и хрен его федералы потом поймали. А может, он тоже из Игроков был?!

Молодец, Знахарь, похвалил я сам себя. Еще стены крытки за тобой не замкнулись, а ты уже о побеге начал думать… И с этими приятными мыслями я медленно погрузился в пахнувший коньячными парами сон…

Проснулся я от того, что мне приснилось, будто я ныряю в глубину прозрачной зеленой воды, а там, на дне, среди кораллов и водорослей, лежат ключи от наручников. А мне обязательно нужно их достать и открыть наручники. И если я это сделаю, тогда по условиям игры Володя и Серега разведут руками и, признав, что я выполнил необходимое условие, отпустят меня. Я погружался все глубже и чувствовал, как вода давит мне на уши. Наконец в левом ухе громко щелкнуло, и тут я проснулся.

На переборке светилось табло, говорившее о том, что мы снижаемся, а значит, близится момент моей встречи с дорогими товарищами федералами. Не с такими, конечно, как эти Володя с Серегой, а скорее с деятелями вроде Губанова, чтоб ему гореть в вечном огне. И начнут они меня плющить и сгибать, добиваясь чего-то своего, о чем известно только им самим… Ведь не закончится все это просто сроком, гадом буду! Теперь мне просто пятнахой или двадцатником не отделаться. Слишком я для них интересная персона. Они со мной играть будут.

А я – с ними!

И от этой простой мысли стало мне легко и свободно. Будто и не сидел я в наручниках между двух костоломов и не везли они меня в узилище безрадостное.

В проход вышла стюардесса и, покосившись на меня, с любезной улыбкой заговорила по-английски.

Глава 3

Тюремный романс

Ох, как мне все это надоело!

Если ты побывал в одной тюрьме, считай, что видел их все.

И неважно, что в Голландии заключенные сидят в чистом светлом помещении и имеют телевизоры, компьютеры и еду, которая поприличнее будет, чем в ином советском доме отдыха, а в российском остроге – теснятся, как евреи в газовой камере.

Разницы нет.

Главное здесь то, что ты лишен свободы. И не только в смысле передвижения – захотел и поехал куда-нибудь. Ты лишен свободы выбора в общении. С кем тебя посадят, с тем и будешь сидеть. Справа – насильник, слева – убийца, спереди – квартирный вор, а сзади… Сзади лучше никого не иметь.

Я уже отвык от всего этого.

С тех пор, как в струях газового пламени я вознесся в небо из двора «Крестов», мне удавалось жить и ночевать исключительно там, где я сам хотел. Понятное дело, общую линию моего движения по жизни назначал не я, а тот Игрок, который где-то там, на небесах, двигает мою фишку, но уж ночлег и компанию я выбирал себе сам.

Что зона в Ижме, что «Кресты», что Бутырка эта сраная – разницы нету.

Те же уголовные рожи, опять же понятия эти дурацкие, разборки какие-то на ровном месте, вертухаи, чифир, развлечения всякие тюремные, петухи со своими петушиными бригадирами…

В общем – привет, Бутырка, в жопе дырка.

Я – Знахарь.

Вор в законе, авторитет, знаменитый победитель федералов, ментов и прочих нехороших людей, гроза исламистов, миллионер – в общем, личность во всех отношениях выдающаяся.

Поэтому поместили меня в относительно чистую камеру, в которой народу было даже меньше, чем положено по закону. Камера на восьмерых, а две шконки пустые. Одна – для меня, а вторая? Выходит – еще дорогого гостя ждут. И окно в этой камере без намордника. Правда, ничего особенного в это окно не видно, все те же стены тюремные, грязные и безрадостные, как сточная канава, зато над ними – небо. Настоящее небо. И неизвестно еще, между прочим, хорошо или плохо зэку на небо смотреть. Оно ведь как – сидишь ты в камнях, ничего, кроме них, не видишь, и ладно. Вроде как весь мир так устроен. А видишь небо, и сразу понимаешь, что есть просторы немереные, по которым ветер гуляет, и накрывает это небо всякие поля, луга, горы, реки и прочие просторы, где свободно дышит человек.

А ты – здесь.

Сидишь за решеткой железной да за стеной каменной, и ходят по коридору вертухаи, которые по сути дела те же заключенные, потому что, кроме тюрьмы, они ничего не знают и знать не хотят. И все их интересы и переживания здесь, в тюрьме. И жены их – тупые домашние животные, потому что ни одна нормальная женщина не станет жить с такой тварью, как тюремный надзиратель. И дети у них…

Эх, да что там! Пусть себе. Они сами себе эту жизнь выбрали, как и те, кто сидит по камерам. Правда, в камерах сидят и такие, которых сажать не стоило бы, хватило бы высечь как следует, чтобы неповадно было, а таких, кто вообще не при делах, – больше, чем можно себе представить.

Вертухаи сами сюда пришли.

Ну вот кем, спрашивается, нужно быть, чтобы добровольно прийти в это гнусное место и сказать, я хочу охранять преступников. Я бы еще понял маньяка, у которого бандиты всю семью порешили, и он пошел работать в тюрьму, чтобы на урках уголовных за это поплясать вволю. И я бы понял ту тварь, которая, зная, что в тюрьме многие вещи делаются в обход установленных порядков и за определенную плату, идет работать в тюрьму именно в погоне за очень грязными и очень рискованными рублями и долларами.

Но я не верю, что кто-то может пойти на эту службу, руководствуясь соображениями социальной необходимости. Например, сидит себе в кругу семьи талантливый инженер, и вдруг его пробивает: кто-то должен выполнять эту грязную работу, и он идет работать вертухаем на благо общества.

Вот и получается, что работать в тюрьму идут самые что ни на есть подонки.

Между прочим, еще Генрих Четвертый сказал, что армия должна состоять из подонков общества. Я так понимаю, что он имел в виду таких людей, которых не жалко на мясо пустить, потому что, кроме этого, от них никакой другой пользы быть не может. И еще он сказал, что привлекать к войне, которую он назвал кровавой тяжбой государей, ремесленников, крестьян и прочих полезных людей нельзя.