Сергей Зверев - Героям не место в застенках Страница 10

Это была завуалированная угроза со стороны государственного чиновника. Несколько лет назад литовский Сейм принял поправку к закону, запрещавшему любую пропаганду советской истории и символики. В соответствии с этой поправкой публичное восхваление советского прошлого Литвы считалось уголовным преступлением и наказывалось лишением свободы до двух лет.

Римвидас Кастивичес не стал спорить с молодым следователем, но очень скоро убедился, что тот сдержал свое слово. Открыто Зданявичюса не трогали, но исподтишка ставили палки в колеса. Например, ему не всегда разрешали встречаться с Бузько в СИЗО. Допускали не на все допросы, ссылаясь на то, что речь будет идти о неких государственных секретах, а у адвоката нет «допуска секретности».

Судебное разбирательство, по мнению Римвидаса Кастивичеса, также проводилось с нарушением всех существующих норм. К примеру, из зала суда удалили всех представителей прессы. Все, что потом озвучивалось в СМИ, проходило строгую цензуру председателя суда, что, однако, не мешало Зданявичюсу высказывать перед телекамерами свое мнение.

На одном из заседаний совершенно неожиданно выяснилось, что в зале нет ни одного потерпевшего от действий Бузько. Процесс был тут же прерван. И в течение трех дней потерпевших нашлось вдвое больше, чем требовалось. Они, как, впрочем, и собранные по делу свидетели, постоянно путались в своих показаниях, часто ссылаясь на то, что помнят, «как об этих событиях рассказывала бабушка». Что само по себе было неудивительно, поскольку самому старшему свидетелю было шестьдесят четыре года. Государственный обвинитель постоянно подсказывал им, что нужно говорить, представленные доказательства были спорны, но на протесты и ходатайства адвоката председательствующий отвечал неизменным отказом.

Тем непонятнее и абсурднее казался оглашенный Бузько приговор – десять лет тюремного заключения. Впрочем, от «родного» литовского правосудия Зданявичюс ничего другого и не ожидал. Но решение Европейского суда прозвучало для него как гром среди ясного неба. Только трое из двенадцати членов коллегии посчитали Макара Капитоновича невиновным. Зданявичюс тут же написал протест, требуя нового рассмотрения дела, но уже в другом составе. Протест был принят к рассмотрению. Римвидасу Кастивичесу был дан месяц на поиски и предоставление убедительных доказательств невиновности подзащитного. Он отчаянно пытался найти хоть что-нибудь, заодно лихорадочно соображая, чем еще можно помочь старику. И вдруг ему среди ночи позвонили на домашний телефон.

– Римвидас Кастивичес, – прозвучал в трубке густой мужской голос, говоривший по-литовски. – Послушайте внимательно, что я вам скажу, и постарайтесь не перебивать. Вам ведь не безразлична судьба вашего подзащитного Бузько?

– Кто вы? – жестко спросил Зданявичюс.

– Я просил не перебивать меня! – не менее жестко ответил голос. – Так вот, если вам не безразлична его судьба, то вы должны нам помочь. От вас потребуется не так уж и много. Всего-навсего узнать, когда его будут этапировать, на какой машине и сколько человек в охране. Вы ведь можете это выяснить? Все остальное сделают профессионалы…

– Послушайте, я не знаю, да и не желаю знать, кто вы такой, – решительно проговорил адвокат, – но смею заверить, что работаете вы грубо, даже топорно. Ваши предшественники из КГБ делали это намного тоньше. Советую поучиться…

– Вам перезвонят позже, – не обращая внимания на отповедь, заявил собеседник и отключился.

Зданявичюс тут же нажал кнопку определителя номера и быстро переписал цифры. И вот эти же цифры опять высветились. Теперь уже на дисплее мобильника. Причем собеседник говорил на чистом русском.

«Неужели русские что-то задумали? – встревожился Римвидас Кастивичес, сжимая свой телефон. – Они ненормальные, от них можно ожидать чего угодно. Интересно, они будут снова звонить?..»

Глава 8

Шяуляй не понравился Купцу, так же как и Вильнюс. Главным образом его раздражало то, что все без исключения люди, к которым он пытался обратиться с каким-нибудь вопросом, едва заслышав русскую речь, тут же поджимали губы и, пробормотав традиционное «ня супранту», торопливо отходили в сторону.

– Да что они, сговорились, что ли?! – возмутился Демидов после пятой попытки заговорить. – Других слов, что ли, не знают?

– Успокойся, Леша, – попытались увещевать его Локис и Круглов. – Пока ты говоришь с ними на русском, других слов они не знают…

– А на каком же я должен с ними говорить, – продолжал кипеть Демидов, – на китайском, что ли?

– Было бы идеально, если бы вы, ребята, заговорили на чистом литовском, – раздался за спиной у разведчиков насмешливый голос.

Все трое разом обернулись. Перед ними стоял сухонький мужичок, весь вид которого откровенно говорил о том, что со всеми своими неприятностями он привык разбираться прежде всего исконно русским способом.

– Во всяком случае, они, – мужичок кивнул головой в сторону прохожих, – обожают, когда кто-то из иностранцев говорит на их языке… Разрешите представиться, уважаемые соотечественники, Виктор Павлович Костенко, бывший доцент кафедры всеобщей истории местного пединститута. Отстранен от должности по национальному несоответствию и как лицо, не пожелавшее сдавать языковой минимум.

Мужичок театрально кивнул и попытался щелкнуть каблуками стоптанных сандалий.

Несколько минут десантники рассматривали Костенко с нескрываемым интересом. Заподозрить в нем человека, который некогда нес студентам «доброе, светлое, вечное», можно было, только если очень сильно напрячь воображение. Мешковатый пиджак, несвежая рубашка, галстук, больше напоминавший веревку, помятые, словно пожеванные, брюки. Довершало картину такое же, как и брюки, помятое лицо, в сетке мелких морщин и лиловатых прожилок, но при этом тщательно выбритое.

– Как же это вас так угораздило? – совершенно искренне посочувствовал отставному доценту Локис.

– Всего лишь пытаюсь соответствовать той роли, которую отвели мне новые власти, – просто ответил Костенко и пояснил: – Роль человека второго сорта. А вы, я так понимаю, прибыли в наш городишко из далекой России?

– Вообще-то мы из Белоруссии, – проговорил Купец.

– Молодой человек, – укоризненно склонив голову набок, проговорил мужичок, – не надо мне врать. Я слишком долго живу в этой стране, чтобы не отличить русского от белоруса или украинца. Вы – русские и, судя по всему, очень нуждаетесь в помощи такого опытного экскурсовода, как я.

Разведчики озадаченно переглянулись. Тех неполных суток, которые они провели в Литве, им вполне хватило, чтобы понять: без знания языка им не то что выполнить задание, по улице пройти сложно. Так что человек, который хоть немного знал бы местные порядки и язык, был необходим. К тому же необходима была крыша над головой. По инструкции им было запрещено устраиваться в гостиницу, чтобы не привлекать внимания и не оставлять официальных следов своего пребывания. Съем квартиры в частном секторе исключался по определению. Оставались только лавочки в парке.

– Отец, – осторожно спросил Демидов, – а ты с кем живешь? Может, сдашь нам квартирку на пару дней?

– Не вопрос, – развел руками Костенко, – квартира отдельная, хотя не очень чистая. Я одинок, соседи – милейшие люди, за постой возьму недорого. Пару-тройку бутылок дектине в день и что-нибудь закусить…

– Чего пару бутылок в день? – вскинул брови Демидов. – Дегтя?

– Водки! – внушительно подняв вверх указательный палец, пояснил Костенко. – По-литовски водка – дектине. Ну так что, по рукам?

– Где тут поблизости магазин? – обреченно спросил Купец. Вариант был не самый лучший, но ничего другого не предвиделось.

К удивлению разведчиков, квартира Костенко оказалась очень удобной во всех отношениях. Несмотря на изрядную запущенность, чувствовалось, что когда-то, очень давно, ее хозяева жили в полном достатке. Еще по дороге выяснилось, что Виктор Павлович прекрасно знает город, его историю, хорошо говорит по-литовски и, при всем своем аморальном образе жизни, продолжает интересоваться всем происходящим в мире. Как и большинство сильно пьющих гуманитариев, он, приняв определенную дозу спиртного, становился чрезвычайно болтлив.

О процессе над Бузько Виктор Павлович был наслышан, но подробностей не знал.

– Перед тюрьмой, в которой его держат, – не забывая подливать себе в рюмку, рассказывал Костенко, – собирался даже какой-то митинг протеста. Я на него не ходил. С детства не терплю бесполезной работы. Да и полиция быстро его разогнала… Кстати, я неплохо знаю жену адвоката, который защищает этого ветерана, – неожиданно заявил, Виктор Павлович, пьяно икнув. – Она преподавала у нас на факультете… Точнее, это я преподавал, а она и сейчас преподает… Если хотите, могу вас с ней познакомить. Прелестная женщина, хотя и литовка… Хотя зачем я их так оскорбляю? Они все прекрасные люди, пока не соберутся в большую компанию. Как говорится: трое негров – это баскетбол, трое американцев – биржа, трое русских – пьянка, трое литовцев – митинг…