Андрей Воронин - Голос ангела Страница 10

– Это довольно распространенный узор, – тут же произнес в трубку Холмогоров. – Что-нибудь характерное есть?

– Четыре креста по углам, покрытые эмалью.

– Голубая с белым?

– Да! – обрадовался протоиерей Михаил, учащенно задышав в трубку.

– Это может быть и шестнадцатый век, и начало двадцатого.

Вздох разочарования прозвучал в наушнике.

– Но я чувствую старину, Андрей, оклад прямо-таки светится, хоть и темный от времени. От него тепло исходит. Намеленный. Надписи на нем греческие.

Упоминание о греческих надписях заинтересовало Холмогорова, но он не хотел зря обнадеживать друга.

– Знаешь что, – после секундной паузы сказал Холмогоров, в интуицию однокурсника он верил, – надеюсь, фотоаппарат у тебя есть?

– Да, есть, но это обычная “мыльница”. Слово “мыльница”, произнесенное протоиереем, Холмогорова позабавило. Так говорят подростки, туристы, праздно шатающиеся вокруг Кремлевских соборов, но не лица духовного звания.

– Профессиональный аппарат в руках любителя – хуже мыльницы. Так что ты сними, – поспешил успокоить Андрей провинциального священника. – Сфотографируй оклад с обеих сторон и не забудь положить что-нибудь для масштаба – спичечный коробок или линейку.

– Понял! – воскликнул Михаил Летун.

– Сфотографируй и вышли мне.

– А почему бы тебе, Андрей, не наведаться ко мне? Небось, редко из Москвы выбираешься?

– Наоборот, – сказал Холмогоров, – редко в Москве бываю. Тебе повезло, что застал меня. Три дня как приехал и, наверное, через неделю уеду на север.

– Жаль, – вздохнул протоиерей, – давно не виделись. Моя супруга тебе поклоны шлет.

– И ты ей кланяйся, – у Холмогорова дернулись в улыбке губы.

Холмогорова всегда забавляла манера функционеров и провинциальных священников изъясняться. И те и другие пользовались в своей речи абсолютно неживыми выражениями и образами. Было понятно, матушка не стоит рядом с протоиереем и не бьет челом в пол, а просто говорит: “Передай привет”.

– Места у нас здесь красивые.

– Некрасивых мест не бывает, – вставил Холмогоров.

– Конечно, все Божье творение, все по его умыслу и велению создано.

Холмогоров опять улыбнулся. Эту прописную истину он знал с детства и никогда в ней не сомневался в отличие от протоиерея, который был в свое время и пионером, и комсомольцем, а в армии даже пытался вступить в партию. Но тем не менее протоиерей был человеком честным и добродушным.

– У нас здесь река красивая.

– Березина, – сказал Холмогоров, глядя на книгу, лежащую на его письменном столе. – Кто ж Березину не знает? Она хоть и небольшая, но знаменитая.

– Так ты приедешь? – осведомился протоиерей.

– Бог даст, будет время – обязательно наведаюсь.

– Я передам супруге, что ты обещаешь быть у нас.

– Передай, – сказал Холмогоров. Поговорив еще немного об общих знакомых, погоде и здоровье, пожелав друг другу всех благ, протоиерей и Холмогоров распрощались. И странное дело, усевшись в кожаное кресло, Андрей абсолютно ясно представил себе протоиерея Михаила, маленького, щуплого, с серебряным окладом в руках, и его супругу, пышногрудую женщину с постоянным румянцем на щеках. “Наверное, сейчас бегает по дому и размышляет, как сфотографировать ночью этот оклад. Яркого света, наверное, у него нет, а того, что в фотоаппарат вмонтирована вспышка, он, скорее всего, не подозревает”.

И, надо сказать, размышления Андрея Холмогорова были недалеки от истины. Михаил с матушкой принесли в большую комнату две настольные лампы, зажгли люстру, расстелили на журнальном столике белую ткань. Матушка смахнула пылинки с почерневшего оклада, а отец Михаил, далеко отставив фотоаппарат, пристально вглядывался в маленькие циферки, мелкие, как муравьи.

– Матушка, глянь, что там написано – тридцать шесть или тридцать четыре?

Матушка поднесла черный фотоаппарат прямо к глазам:

– Тридцать шесть, – убежденно сказала она.

– Значит, ничего не получится, – скорбно заключил священник, – на сатанистов, будь они неладны, всю пленку извел, а на святую вещь не хватило.

– А может, хватит? – произнесла матушка. – Помнишь, дочка внука привозила, так тогда тоже тридцать шесть было? А фотографий получилось тридцать восемь.

– Все в руках Божьих, – произнес священник, нажимая на кнопку.

Полыхнула вспышка, которая на мгновение ослепила и испугала священника и матушку.

– Как думаешь, получилось?

– Все в руках Божьих, – протокольно произнесла женщина.

– Еще разок попробую.

– Ты забыл положить коробок.

Отец Михаил долго вертел в пальцах коробок, предупреждавший, что спички в руках детей – источник повышенной опасности и причина пожара. Затем хотел положить коробок в середину оклада, но матушка запричитала.

– Понял, понял, – сказал священник и положил коробок рядом с окладом.

Изготовился, привстал на цыпочки и вдавил кнопку. Фотоаппарат судорожно щелкнул, и внутри зашелестела, сматываясь, пленка. Вспышки не было.

– Ладно, завтра куплю другую и пересниму.

Супруга священника матушка Ольга принялась расспрашивать мужа о том, какими путями серебряный оклад оказался в их доме. Отец Михаил никогда не имел тайн от жены. Он рассказал все, как было, о Григории Стрельцове, лишь не назвал его имени, а та, зная городские новости, рассказала мужу все, что ей было известно.

Глава 4

Тюремный срок Самсона Ильича Лукина закончился. Он мечтал об этом моменте, и в мечтах каждый раз он рисовался ему по-новому. Казалось, будет ярко светить солнце, будут петь птицы, когда он наконец перешагнет линию, отделяющую неволю от свободы. Но все произошло куда проще. Время заключения вышло, истекло, и Самсон Ильич даже почувствовал легкую грусть, поняв, что завтра ему выходить на свободу. Он весь вечер просидел в библиотеке, листая книги, прощаясь с ними, зная, что на этот раз будет куда осторожнее и уже ни за что не попадет за колючую проволоку.

– Этих лет не было, – шептал себе Самсон Ильич, – я вычеркну их из своей жизни. Ни радости, ни горя они мне не принесли.

Дольше всех он рассматривал американскую книгу “Древнерусское ювелирное искусство”. Лукин знал, что не пропадет на воле. В отличие от других заключенных, он никогда не связывал себя в мыслях с тем местом, какое занимал в жизни. Встречал он и тех, кто только, в тюрьме начинал ощущать себя человеком, почувствовав власть над людьми. Лукин же надежно обеспечил себе тылы, уходя в тюрьму.

Его освободили до обеда. Моросил мелкий неприятный дождь, небо заволокли хмурые тучи. Прощаться с Лукиным пришло все начальство. Жали руки, шутили, желали больше никогда не свидеться. Самсон Ильич чувствовал, что никто не желает ему зла, никто не таит на него обиду. Помог он многим и никому не сделал плохого.

Заурчал электродвигатель, и металлические ворота медленно отворились. Самсон Ильич глубоко вздохнул и вышел на дорогу, ведущую к шоссе. Адвокат Юрий Прошкин уже ждал его на собственной машине. Мужчины обнялись.

– Ты почему меня не предупредил, что приедешь? – спросил Лукин.

– Я думаю, ты в этом не сомневался.

– Жаль, библиотеку с собой взять нельзя. Собирал ее, книгу к книге, кому-то теперь она достанется?

– Не расстраивайся, найдется смышленый зек, который освоит твою науку. Нужно же смену себе готовить, мы уже немолодые.

– Об этом и не заикайся, – рассмеялся Лукин, – я теперь твой ровесник, пять лет из жизни вычеркнуто.

– Все же ты зря отсидел такой длинный срок, я бы мог его тебе скостить.

– И так мне год скостили. Зато теперь и квартира при мне, и книги.

– Тоже правильно.

Лукин сидел на переднем сиденье машины, мчавшейся к Москве. Он часто дышал, всматриваясь в изменившийся пейзаж. До этого ему лишь по телевизору приходилось наблюдать за тем, как меняется жизнь, теперь же Самсон Ильич убеждался в изменениях воочию.

– Ты смотри, по ящику не врали.

– Что такое? – не понял Юрий Прошкин.

– Люди деньги прятать перестали, дома строят, машины покупают. Живи себе – не хочу!

– И ты, Самсон Ильич, с талантом не пропадешь.

– Я нигде не пропадал.

Дорога, непреодолимая для Лукина целых пять лет, промелькнула за пару часов. Самсон Ильич был благодарен адвокату за то, что тот подвез его на своей машине, сразу дал почувствовать комфорт и удобство. Лукин несколько раз брался за ручку автомобильной дверки, когда они уже остановились во дворе, и каждый раз опускал руку.

– Чего боишься? – смеялся Прошкин. – Выходи.

– Боюсь, – признался Лукин.

– Чего?

– Мне кажется, что все изменилось и мне не за что будет зацепиться.

– В квартире кое-что изменилось, – загадочно улыбнулся адвокат. – Раз, два, три! – скомандовал он.

На счет “три” Лукин, пересилив себя, ступил на асфальт. Он чувствовал себя как моряк, сошедший на землю после долгого плавания. Голова кружилась, хотелось смеяться и плакать одновременно.