Андрей Воронин - Голос ангела Страница 9

В левой руке мужчина держал черную сумку, небольшую, размером с портфель. Иногда Григорий Стрельцов невнятно бормотал короткие обрывистые фразы, из которых ясно звучали лишь отдельные слова:

– Господи, спаси и помилуй мя… – Больше молитв мужчина не знал.

Служба закончилась. В храме еще толпились женщины, одна за другой подходили к настоятелю. Григорий молча наблюдал, как священник протягивает для поцелуев руку, как женщины склоняют головы, прикладываясь губами к крепкой мужской кисти, видел восторженные глаза детей.

Он продолжал бормотать:

– Господи, помилуй мя, помоги моей жене… – Жена Григория Стрельцова лежала в онкологии уже третий месяц. Она перенесла две операции и сейчас проходила химиотерапию.

Последняя прихожанка приложилась к руке настоятеля и семенящей походкой покинула храм. Григорий Стрельцов вздрогнул. Он поскреб небритую щеку и нерешительно направился к священнику, который стоял справа от алтаря, уставший, опустошенный долгой службой.

– Отец Михаил… – выдавил из себя непривычные слова Григорий Стрельцов.

– Слушаю тебя, сын мой, – священник спокойно, без спешки обернулся. Он уже давно заприметил широкоплечего мужчину, простоявшего всю службу у колонны.

– Отец Михаил, я тут вам принес…

– Слушаю тебя, сын мой, говори, – священник взял Григория за руку и отвел в сторону. – Присядь, расскажи, что у тебя на душе. Вижу, ты чем-то озабочен.

Вместо того чтобы говорить, Григорий Стрельцов часто закивал. Слова “отец” или “батюшка” не произносились, они застревали в пересохшем горле. Ведь священник был моложе Стрельцова лет на десять, и пересилить себя мужчине было тяжело.

– Говори, я тебя слушаю.

– Тут у меня оклад.., старинный оклад. Я хочу отдать его вам.., хочу пожертвовать церкви.

– Хорошее дело ты задумал. Имя-то твое как?

– Григорий я, Григорий Стрельцов. – Григорий Стрельцов? – едва слышно прошептал священник. – Второй раз вижу тебя в храме, нечастый ты здесь гость.

– Так оно и есть, – признался Стрельцов. Руки мужчины дрожали, и он с трудом расстегнул молнию сумки. Вытащил из нее завернутый в чистую белую ткань предмет и протянул священнику. Тот положил сверток на колени и принялся бережно разворачивать. Тускло заблестело серебро. Оклад был небольшой, но массивный. По углам цветы и виноградные грозди были немного смяты.

– Вот…

– Вижу.

Священник кончиками пальцев прикасался к прохладному металлу, любовался искусной работой.

– И что тебя толкнуло, сын мой, сделать церкви столь щедрый подарок?

– У меня жена больная, очень больная. Может быть, это ей поможет.

Священник ничего не говорил, он запахнул оклад, положил руки на белую ткань:

– Твоя жена в храм ходила?

– Редко, но ходила.

– Хорошо, я помолюсь за ее здравие, помолюсь сегодня, завтра. Как ее имя?

– Мария…

– Мы все будем молиться за ее здоровье, Григорий, будем молиться ежечасно. Будем просить Господа позаботиться о ее здравии.

– Да, помолитесь, – выдавил из себя Григорий и судорожно дернулся.

– Откуда у тебя, сын мой, этот оклад? Григорий замялся. По небритым щекам пробежала судорога, на лбу выступили крупные капли пота, губы сжались, зубы проскрежетали.

– Ладно, можешь не рассказывать, если не хочешь. Тебе исповедоваться надо, сын мой, в среду, с утра. Я выслушаю твою исповедь, тебе станет легче.

– Спасибо, батюшка, – через силу прошептал Григорий и резко встал.

Болоньевая сумка соскользнула с его колен, упала на пол. Григорий поднял ее и, не оборачиваясь, резко зашагал к выходу. – “Вот так всегда, – подумал протоиерей Михаил Летун, – когда человеку хорошо, он о Боге не вспоминает, а как случится беда – сразу в храм. А ведь Бога надо поминать ежечасно, ежеминутно, благодарить его за каждую минуту жизни, за каждый прожитый день, за солнечный луч и за глоток воздуха, за крошку хлеба и за глоток воды. Эх, люди, люди! Эх, человеки, какая тьма у вас в душе! Отвернулись от Бога”.

Правая рука скользила по старинному окладу, бережно ощупывая выпуклости, прикасаясь к серебряным уголкам, на лице священника блуждала, загадочная улыбка, трогательная, как на лице ребенка. Прижимая белый сверток к груди, протоиерей покинул храм.

Уже третий день, срывая с деревьев последние листья, Москву мучил холодный осенний дождь с резкими порывами ветра. Влажные, липкие однообразные дни сменялись студеной мглой ночи. Уже третий день советник патриарха Андрей Холмогоров не покидал свою квартиру. Каждый год осенью, когда начинались затяжные дожди и холод, нестерпимо болела спина.

Чтобы хоть как-то отвлечься от постоянной ноющей боли, Холмогоров читал. Он сидел за письменным столом, включив настольную лампу, накинув на плечи старый плед, и пробегал глазами строчки, пытаясь в мыслях нарисовать картину прочитанного. Время от времени он отодвигал книгу в сторону, включал компьютер и, быстро работая пальцами обеих рук, словно пианист, проигрывающий новую, еще незнакомую пьесу, делал записи, отправляя интересующую его информацию в недра компьютера. Пил травяной чай из большой кружки, прислушивался к свисту ветра за высоким окном.

Осенними дождливыми вечерами он никогда не включал ни радио, ни телевизор, лишь изредка ставил любимую музыку и замирал в глубоком кожаном кресле, вслушиваясь в знакомые звуки. Музыка приносила душевное успокоение, и нестерпимая боль на некоторое время отпускала Холмогорова. Он уносился мыслями в детство и, словно давным-давно знакомую книгу, перелистывал страницу за страницей события прошлого. Воспоминания были беспорядочными. То вдруг мелькал отрывок раннего детства – родители, родственники, то его сразу сменяло что-нибудь из менее далекого прошлого.

Когда тихо звучала музыка, когда на столе лежала раскрытая книга, когда светился экран монитора, Холмогоров не мог заставить себя подойти к настойчиво звенящему телефону.

– Потом, потом, – говорил он, вздрагивая, – потом, когда закончится музыка.

Уже два дня Холмогоров читал толстую книгу – дореволюционное издание о войне 1812 года. Это был сборник воспоминаний французских генералов, участвовавших в российской кампании.

"В жизни все связано самым необычным образом. Сейчас я прочел название реки – Березина, а там, в Борисове, живет и служит Михаил Летун. Интересно, как он? Я уж давно не получал от него вестей”.

Пожелтевшие страницы старой книги медленно переворачивались. Вновь зазвенел телефон. По зуммеру Андрей определил – звонок междугородный. “Нет, не буду брать трубку, уже слишком поздно, одиннадцать вечера”.

Вновь прошелестела страница. Взгляд советника патриарха упал на карту: река Березина и рядом – Борисов.

"Но если звонят так поздно, значит, что-то срочное. Никто не станет беспокоить по пустякам в такое позднее время”.

Превозмогая боль в спине, Холмогоров поднялся, взял в руку тяжелую черную трубку старого верного телефона.

– Слушаю вас, – выдохнул он.

– Алло! Алло! Это Москва?

Андрей вздрогнул, услышав голос. Буквально мгновение тому назад он думал о своем однокурснике, о своем приятеле Михаиле Летуне, и вот сейчас он слышит его голос, слышит наяву.

– Михаил, ты? – воскликнул Холмогоров.

– Алло! Алло! Тебя плохо слышно, какой-то шум!

Через несколько мгновений шум исчез, и Андрей Холмогоров расслышал дыхание своего доброго знакомого.

– Какими судьбами, Михаил?

– Как твое здоровье, Андрей? – протоиерей Михаил Летун, обращаясь к Холмогорову, говорил с нескрываемым почтением, словно тот являлся небожителем.

– Твоими молитвами жив пока и здоров, – жаловаться на здоровье Холмогоров не любил. – У тебя как дела?

– Ты извини, что звоню так поздно.

– Извиняю. Что-то давно не видел тебя в Москве, Михаил.

– Дел много, – вздохнул протоиерей, настоятель борисовской церкви. – Ты все знаешь, Андрей…

– Ты сильно преувеличиваешь, Михаил. Как твоя супруга, как твое здоровье?

– Со здоровьем все в порядке и у меня, и у супруги.

– Тогда говори.

– У меня неприятность. Может, ты уже слышал, в городе кладбище осквернили хулиганы, церковь нашу испоганили?

– Сатанисты?

– Еще неизвестно.

– Нет, не слыхал, – произнес Холмогоров.

– Конечно.., откуда… Но я бы не стал тебя так поздно беспокоить. Сегодня после службы случилось вот что: один из прихожан принес серебряный оклад. Я не специалист, в отличие от тебя, но предполагаю, что оклад старинный, уникальный. Я похожие видел в Загорске, когда мы там учились. Ты в этом лучше меня разбираешься, ты знаток.

– Ты преувеличиваешь, Михаил, мои возможности. Я же не могу по телефону датировать вещь, даже если ты опишешь ее во всех деталях.

– Серебряный оклад с виноградом, с листьями.

– Это довольно распространенный узор, – тут же произнес в трубку Холмогоров. – Что-нибудь характерное есть?